Александра (СИ) - Туманова Анна - Страница 28

• Предыдущая
• 28/67
• Следующая

Вечером Оборскому позвонил Борис. Он долго распекал племянника за самоуправство, возмущался и обещал приехать и выпороть «безмозглого альфу», но, в конце концов, успокоился и перешел к самому главному.

— Глеб, я нашел специалиста. Помнишь, Рон говорил тебе, что в Швеции есть один старый профессор, который давно отошел от дел и отказался от практики?

— Николсон?

— Да, я сумел с ним договориться. Завтра вечером он прилетает, нужно встретить.

— Я попрошу Алекса.

— И подготовь Сашу. Уговори ее потерпеть еще немного.

— Сделаю. Ты будешь?

— Конечно. Мне все время кажется, что мы что-то упускаем. Может быть, Николсон сумеет заметить нашу ошибку. Все, до завтра, — попрощался Нелидов.

Положив трубку, Глеб долго сидел за столом, глядя на переплетенные пальцы рук. Наконец, решившись, вышел из кабинета и постучал в дверь Сашиной спальни. Войдя внутрь, он на мгновение замер.

Александра сидела в кресле, поглаживая блаженно прижмурившегося Тошку. На фоне окна, девушка смотрелась прозрачной, невесомой, нереальной. Казалось, легкий порыв ветра способен развеять этот мираж. Волк, напротив, был слишком земным, осязаемым, живым, что еще больше подчеркивало разительный контраст с хрупкой девичьей фигуркой.

Справившись с внезапно накатившим страхом потери, Оборский спросил:

— Скучала по нему?

— Очень, — вздохнула девушка, поглаживая густую шерсть своего любимца.

— Он тебя обожает, — серьезно посмотрел на нее Глеб.

Саша ничего не ответила, только улыбнулась краешками губ.

— Глеб Александрович, а Тошка понимает, кто вы?

— Саш, я же просил — Глеб, — поморщился мужчина.

— Простите, но лучше все оставить как есть, — упрямо ответила девушка, — так что, понимает?

— Да, — коротко ответил Оборский.

— Значит, он признает вас хозяином, или как там у вас?

— Альфой.

— Ну, да, альфой. Признает?

— Да.

Александра задумчиво смотрела на мужчину, словно решаясь на что-то. Наконец, она нарушила молчание.

— Глеб Александрович, я могу попросить вас об одолжении?

— Конечно, Саша.

— Пожалуйста, позаботьтесь о Тошке, когда я… — у девушки прервался голос, но она продолжила, — в общем, когда меня уже не будет.

Оборский пораженно замер.

— Нет, Саша! Не смей и думать об этом! — он схватил девушку в охапку и прижал к себе. — Ты поправишься, все будет хорошо! Ты сама будешь заботиться о своем волке, не вздумай даже сомневаться.

Глеб судорожно сжимал Александру, словно пытаясь, таким образом, защитить девушку от того недуга, который по капле забирал ее жизнь. Он никому не позволит отнять у него Сашу!

Александра расслабилась в его объятиях, почувствовав, как теплое тело Глеба согревает ее, насыщая силой и покоем. И она поверила. Поверила в то, что больше он не причинит ей вреда. Саша ощутила его эмоции, его боль, его раскаяние… Она не могла сказать как, но понимала, что чувствует внутреннее состояние мужчины. Тепло, которое струилось от Оборского, окутывало ее, убаюкивало, давало надежду…Странное умиротворение охватило Александру. Сильные руки мужчины бережно обнимали ее, его размеренное дыхание успокаивало, ровное биение сердца звучало колыбельной, и девушка, доверчиво прильнув к оборотню, медленно погрузилась в сон.

Глеб, затаив дыхание, смотрел на свою любимую девочку. Да, он, наконец, научился называть ее так. Правда, еще ни разу не рискнул произнести это вслух, но, про себя, называл Сашу исключительно любимой и девочкой. То, как она приникла к нему, без обычного страха приняв его объятия, породило в душе Оборского робкую надежду. Возможно, когда-нибудь, Саша простит его и сможет забыть ту страшную ночь. Возможно… когда-нибудь…

Глеб долго сидел в кресле, держа на руках свою пару. Он неосознанно баюкал ее, с грустью рассматривая похудевшее лицо, заострившиеся скулы, темные тени под глазами. Такая маленькая и хрупкая… Александра спокойно спала, а он все не решался переложить ее на кровать — не хотелось выпускать из рук обмякшее тело своей пары. Однако пришлось. Глеб понимал, что ей нужно отдохнуть и аккуратно переложил девушку на постель, на миг, прикоснувшись губами к нежной щечке. Сам он устало опустился в кресло, устраиваясь поудобнее, намереваясь оставаться в нем до утра и охранять свое сокровище.

Противный металлический звук, не прекращая, бил по оголенным нервам. Тупая боль не покидала ни на минуту.

— Пить… Пожалуйста…

Губ касается противная теплая вода, с привкусом машинного масла.

— Уберите… Не могу…

— Что, Ваше благородие?

— Молоток… Уберите…

— Бредит, бедный… — вздыхает чей-то жалостливый голос, — наверное, помрет скоро…

— Иди-иди отсюда, не каркай! — доносится голос денщика, — помрет, как же… Его благородие и не из таких переделок живыми выходили. А тут, в море, помереть… без христианской землицы… Нет, врешь, старая, выживет он…

А гул все нарастает, давя на виски, забирая последние капли рассудка…

— Ваше благородие, Глеб Александрович, вы уж, того, боритесь… Я ж без вас в этой проклятой загранице никак не смогу, загнусь у нехристей поганых…

Степан… Его голос… Надо открыть глаза… Надо…

Оборский вздрогнул и проснулся. Фух… Всего лишь сон. Опять воспоминания не дают покоя…

Глеб распрямил скрюченные ноги и потянулся. Все-таки, кресло — не лучшее место для сна. Он кинул быстрый взгляд на Сашу и умиротворенно улыбнулся. Спит. Ладошки под щекой сложила, волосы растрепались, выбились мягкими прядями из длинной косы, одеяло сползло, приоткрывая тонкую щиколотку, губы призывно алеют. Что ей снится? Такая чистая и невинная. Ангел…

Оборский осторожно поправил сползшее с девушки покрывало и легко коснулся пушистых волос. От невольной нежности перехватило дыхание. «Спи, мой ангел… Пусть тебе снятся самые светлые сны…»

Саша открыла глаза. Первые лучи солнца золотили задернутые шторы. Робкие птичьи голоса раздавались за окном. В доме не было слышно ни звука. Раннее утро.

Девушка с удовольствием обвела глазами свою спальню. Как ни странно, она соскучилась по этой комнатке. Широкая, удобная кровать, пейзаж Коро на стене, старинный секретер в углу, удобное глубокое кресло… И фигура в этом кресле… Оборский спал, неловко подогнув ноги и свесив правую руку. Скорее всего, когда он проснется, то не сможет разогнуться — все же, просидеть несколько часов в таком скрюченном положении чревато. Саша невольно пожалела оборотня. Вообще, она заметила, что сейчас, когда жить осталось так мало, все страхи и обиды стали казаться какими-то мелкими, несущественными, неважными. Ей не хотелось тратить отпущенное время на ненависть и злобу. Девушка поняла, что хочет просто жить. Радоваться каждому наступающему дню, гулять по лесу с Тошкой, слушать шорох листьев, ловить на лице капли весеннего дождя, ощущать ласковые лучи солнца на коже… И дождаться. Обязательно дождаться рождения детей! Саша не загадывала, что будет дальше. Из подслушанных ею разговоров врачей она поняла, что шансов у нее мало — в лучшем случае, сумеет дожить до родов. В худшем — придется ее кесарить на том сроке, до которого дотянет.

Александра не жалела себя. Не было слез и истерик, не было проклятий и возмущений. Она приняла свою судьбу, молясь только об одном — пусть с ее малышами все будет в порядке. Только это тревожило девушку, лишь о детях были все мысли и чаяния.

Саша подавила рвущую сердце жалость к своим малюткам, пытаясь не думать о том, что они никогда не узнают материнской любви. «Господи, дай мне увидеть их, дай мне узнать, что с ними все хорошо…»

Девушка смахнула невольные слезы и повернулась на бок.

Глеб заворочался и открыл глаза.

— Саша, что? Больно? — переполошился он, увидев мокрое от слез лицо девушки.

— Нет, все нормально, — попыталась улыбнуться Александра.

Оборский не поверил. Он мгновенно оказался рядом и заглянул ей в глаза.

— Где болит? — требовательно спросил мужчина.

• Предыдущая
• 28/67
• Следующая