Семейное дело - Посняков Андрей - Страница 46

• Предыдущая
• 46/59
• Следующая

Первый осмысленный вопрос изрядно приободрил Шапку.

– Наконец-то, мля, ты со мной или здесь?

– На работу?

– В магазин.

– Дагестанский есть? – тут же осведомился Николай Матвеевич и просительно добавил: – Только настоящий, Люсенька, у меня от палёного изжога делается, ты же знаешь.

– Мля…

Дикарь понял, что совершенно напрасно упомянул привычную слесарю точку, и рявкнул:

– Подъём, боец! Тревога!

Поскольку знал, что челы, прошедшие службу в имперской армии, на такую команду реагировали машинально.

И в самом деле – подействовало.

– Мля… – Столяров уселся на кровати, кулаками потёр глаза и неуверенно огляделся: – Что?

– Газы!

– Какие газы?

– Наконец-то, – выдохнул Шапка. – Выпьешь?

– Так и знал, что это сон.

– Какой сон? Бутылка ваще настоящая, не палёная, даже не польская, мля, мне шас-жадюга специально из Питера заказывает, так что пей, не вороти нос, может, проснёшься… Сука!

Николай Матвеевич повалился на подушку:

– Это сон…

– Подъём! – Газон схватил слесаря за плечо и резко дёрнул вверх, не позволив достичь вожделенной подушки. – Ты меня не узнал, что ли?

– Кто здесь?! – Столяров подскочил и, не обращая никакого внимания на опешившего дикаря, уставился в темноту. Губы его дрожали, тощее белое тело била крупная дрожь, впалая грудь ходила вверх-вниз со скоростью поршня. – Кто?

И только сейчас Шапка сообразил, что забыл отключить артефакт морока, и потому совершенно невидим для хозяина квартиры.

– Мля…

– Галлюцинации! – Слесарь метнулся в туалет.

– Да стой ты! – Газон с трудом не влетел в захлопнувшуюся перед носом дверь, выругался и мягко произнёс: – Это я, Сигизмунд Феоклистович Левый, твой друг.

– Откуда?

– Ты дверь забыл закрыть.

– Откуда ты здесь взялся?

– Дело важное.

– А ты правда есть?

– Могу дать пощупать.

– За что?

– За руку.

– Лучше за палец.

– Как?

– Я дверь приоткрою, а ты в щель палец сунешь.

– Делай.

Из-за двери послышался шумный выдох, после чего створка чуть приоткрылась, и дикарь медленно просунул в щель палец. За палец потрогали.

– Ну?

– Это ты?

– Мля, брателло, а кто же? – Газон нервно хохотнул. – Ты ваще меня напугал, в натуре. Я тебя бужу, а ты не будишься, я тебя бужу, а ты на меня смотришь и не видишь, мля…

– Мне показалось, что никого не было, – извиняющимся тоном произнёс Николай Матвеевич.

– Это всё коньяк, – убеждённо произнёс дикарь. – Лучше вискаря хлебни.

– Лучше я ничего хлебать не стану, – решил слесарь. И осведомился: – Ты чего тут?

– Документ про тебя нашёл, – перешёл к делу Шапка. – Из полиции, наверное, потому что целая папка лежит, а на ней твоя фамилия. Так что теперь полицейские про тебя забудут, а ты мне будешь должен за такое благодеяние, мля.

– Из какой полиции? – Хозяин квартиры пошире раскрыл дверь, несколько секунд таращился на лицевую обложку папки, которую дикарь выставил в щель, после чего хмыкнул: – Так то не про меня, друг мой, а про отца моего, про Матвея Дмитриевича Столярова, написано.

– Папаша твой тоже поднадзорным числился?

– Отец мой герой войны, между прочим, партизаном здесь был, едва под расстрел не угодил, а потом на фронт подался, два года себе прибавив, и до Берлина дошёл. А я… – Столяров махнул рукой. – Пошли на кухню. – И, усевшись за колченогий стол, поинтересовался: – Откуда она у тебя?

– На пустыре нашёл за музеем, – шмыгнул носом Газон. – Я там спать пристроился, а потом смотрю – папка. И фамилия твоя, как будто, я и вспомнил.

– Что вспомнил?

– Про тебя.

– А-а… – Слесарь перелистнул несколько страниц, посмотрел на фотографии, грустно улыбнулся: – Отец у меня настоящим героем был.

– Так давай за него выпьем, – с энтузиазмом предложил дикарь.

– Ты пей.

– За Ивана?

– За Матвея.

– Можно и так.

– Последнее интервью. – Николай Матвеевич добрался до пожелтевшей газетной вырезки. – Я тогда рядом сидел, когда отец его давал. Рассказывал, а мы слушали: я и корреспондент. Память…

– Мне папаша тоже много чего рассказывал, – не стал скрывать Газон. – Только всё больше за жизнь. В смысле, где как повернуться, куда рыпнуться, а когда затаиться.

– Отец ваш прагматиком был.

– Не, нормальным. – Газон снова приложился к «непалёной» бутылке. – Баб любил.

– А это что? – Столяров с удивлением вытащил из папки несколько скреплённых листов бумаги. – Копия допроса… «НКВД СССР»… Ого!

– Так, значит, папаша твой всё-таки поднадзорным был? – хохотнул Шапка.

– Не его допрос, – отрывисто ответил слесарь.

– А чей?

Читать Газон в общем-то умел, но не по ночам и не вверх ногами.

– Это протокол допроса Гюнтера Оттовича Лациньша, он при немцах местными полицаями командовал, а после войны его где-то в Пруссии отыскали, сюда привезли, да за зверства повесили.

– Это правильно, – одобрил Шапка. – За такое вешать надо.

– Смотри-ка, Лациньш сообщает, что немцы таки нашли клад графини.

– Немцы? – Газон застонал. – Немцы? Да кто они такие?

– Нашли, а потом… – Столяров вернулся к последнему интервью отца, несколько секунд скользил глазами по выцветшим строчкам на пожелтевшей от времени бумаге, после чего ошалело посмотрел на собутыльника и выдохнул: – Сигизмунд Феоклистович…

– Что?

– Сигизмунд Феоклистович! Родненький! – Николай Матвеевич выхватил из руки дикаря бутылку, сделал огромный глоток и закончил: – Я знаю, где клад графини!

– Тебя зовут Матвей Столяров.

– И что? – Подросток дёрнул плечом, но тут же скривился – тело отзывалось болью на любое движение.

– Ничего, – пожал узкими плечами Бруджа. – Просто показываю тебе, маленький чел, что я, крайне занятой и крайне важный офицер СС, знаю, как тебя, оборвыша, зовут. И в этом нет ничего удивительного, поскольку Чеширский сказал, что ты, скорее всего, партизанский связной, а Чеширский зря не скажет…

Послышался сдавленный, тут же «зажатый» вскрик. Короткий возглас, показавший дикое изумление юного Столярова.

– Ну чего вытаращился? – Вампир тихонько рассмеялся. – Неужели считал себя умнее всех? Напрасно. Чеширский – старый и жадный подлец, но далеко не дурак. Он прекрасно понял, для чего сын советского комиссара явился устраиваться в его мастерскую. Именно в его мастерскую… Решил отомстить? Понимаю, Матвей Дмитриевич, понимаю. Я знаю, что такое потерять отца.

– Я вас ненавижу, – с угрюмой злобой произнёс подросток.

– Знаю. Не бери в голову. – Пётр повертел в руке изящную бронзовую чернильницу, оставшуюся ещё с дореволюционных времён, и продолжил: – За тобой следили, мальчик, так что мы примерно знаем, где дислоцируется отряд. Не совсем точно, но знаем.

– Нет.

– Да. – Бруджа поставил чернильницу на место. – Но сейчас меня интересует другое, а именно: что ты позабыл в усадьбе?

Молчание.

– Зачем ты здесь?

Тишина.

Бруджа вздохнул. Он терпеть не мог «работать» с подростками. Высушивать любил – молодая кровь придавала вампиру больше сил, – а вот «работать» – нет. Подростков трудно запугать, они ещё не знают цену жизни и времени, не понимают, что можно потерять, всего лишь стиснув зубы и отказавшись отвечать на вопросы. Они упрямы и злы.

• Предыдущая
• 46/59
• Следующая