Семейное дело - Посняков Андрей - Страница 29

• Предыдущая
• 29/59
• Следующая

– Фамилия у него есть?

– Фон Рудж. – Матвей почесал в затылке. – И ещё Чеширский говорил, что Руджа этого немцы и сами побаиваются. Злой он, холодный, как зыркнет – мурашки по коже.

– Ты его видел? – осведомился командир отряда.

– Ага.

– И что?

– Фашист как фашист, чтоб ему пусто было. – Подросток подумал и добавил: – Только я его издали видел. И вечером. Он днём не выходит.

– Не простой фашист, получается, – протянул Ветров. Командир отряда был не местный – присланный из Москвы офицер НКВД – и знал о немцах гораздо больше остальных. – «Аненербе» секретными делами занимается, и я ума не приложу, что этой организации понадобилось в Озёрске.

Юный Столяров лишь руками развёл, показывая, что разделяет недоумение Ветрова.

– Где этот фон Рудж чаще всего бывает?

– Говорят, в графской усадьбе.

– Говорят? А ты не видел?

– Я ж сказал: он днём вообще не появляется, – округлил глаза парнишка. – Ночью выходит и уезжает сразу.

– Нужно проследить, – жёстко приказал Ветров.

– Слушаюсь.

– У тебя в усадьбе знакомые есть?

– Ну, есть. Нюрка Ластикова, тёти Паши, поч-тальонши, дочка. Я через неё и…

– Вот-вот! – перебил Ветров. – Только через неё. Она местная, подозрений не вызовет.

Только что закончилась кинохроника – очередной выпуск «Die Deutsche Wochenschau», – и в зале на полминуты включили свет.

– Ах, поскорее бы, – сквозь зубы бросил Пётр соседу, белобрысому здоровяку в форме гауптштурмфюрера ваффен СС. – Знаете, Мюллер, Цара Леандер – моя любимая актриса.

Капитан скривил губы:

– Говорят, эта Леандер – еврейка.

– Еврейка на экранах рейха?! – Фон Рудж театрально вытаращил глаза. – Вы шутите, мой дорогой. Она шведка! Доктор Геббельс не пропустил бы на немецкие экраны еврейку!

– Но её талант…

– Мюллер?

Гауптштурмфюрер опомнился и с лёгкой нервозностью произнёс:

– Разумеется, господин штандартенфюрер, никаких евреев на экране.

И про себя проклял тот момент, когда ответил на ничего не значащее приветствие старшего офицера, после чего оказался в соседнем с ним кресле – Мюллер тяготился обществом фон Руджа. Вроде ничего необычного в представителе «Аненербе» не было: невысокий, щуплый, аристократически бледный хлыщ, на которого другой раз и не посмотришь, но… Но фон Рудж нагонял на окружающих страх: холодным взглядом, жёстким словом, движениями бойца и просто – одним своим присутствием. Рядом со штандартенфюрером даже он, гауптштурмфюрер Мюллер, фронтовик, прошедший Францию и Польшу, а теперь – Россию, дважды раненный и награждённый «Железным крестом», ощущал лёгкий озноб.

Хотелось подняться и уйти.

– Никаких евреев вообще, – усмехнулся фон Рудж, продолжая разговор. – Никаких.

– Согласен.

– От них одни неприятности.

– Совершенно верно.

– Так говорит фюрер.

– А фюрер не ошибается.

К счастью для Мюллера, свет в эту же секунду погас, заиграла весёлая музыка, и начался довоенный фильм «Премьера» с несравненной красавицей Царой…

А когда он закончился, Пётр отказался от неискреннего предложения Мюллера и подтянувшегося начальника местного гестапо «продолжить веселье в офицерском клубе» и пешком отправился в свою квартиру – в одиночку, по тёмным и заснеженным улицам Озёрска.

Крепко изменившегося со времён Гражданской войны.

Появились новые здания, новые памятники, новые улицы… Лицо преобразилось, но город остался узнаваемым, и Пётр то и дело натыкался на памятные дома и закоулки, на деревья, лавочки и выбоины в брусчатке, с которыми, кажется, не могла справиться ни одна русская власть: ни царская, ни советская.

Бруджа наталкивался и сентиментально улыбался.

«Похоже, я стал настоящим немцем».

Да нет, не стал, просто прикидывается, так же, как раньше прикидывался местным чекистом, а до того – поляком, снова немцем, шведом, англичанином и ещё датчанином… Он всегда прикидывался. Всегда старался скрыть сущность охотника, причём, по возможности – рядом с отъявленными палачами: воевал во Франко-прусскую, топил в крови Парижскую коммуну, истреблял буров в Южной Африке, вместе с австрийцами и галичанами вырезал русинов в начале Первой мировой… Пётр всегда находил тех челов, которые хотят и любят убивать и мало чем отличаются от зверей, но… Но все они всё равно оставались для него пищей.

И дрожали в присутствии охотника.

Так заведено: челы – пища.

А он…

Он – несчастный, одинокий масан, потерявший свою честь в маленьком русском городке и поклявшийся всё исправить.

– Я верну тебя, отец, – прошептал Пётр, глядя на чернеющий в ночи силуэт старой церкви. – Верну!

Смерть графини не должна была вызвать никаких последствий, но вызвала. Судя по всему, постарался носатый Раджит Кумар, промышлявший в уезде поставками продуктов и прочими спекуляциями.

То ли проклятый шас испугался присутствия масана, то ли действительно был дружен с фатой Юлией и возмутился её убийством, но факт остаётся фактом – Кумар сообщил в Тёмный Двор о появлении в Озёрске мятежных масанов, и в город нагрянули гарки. В смысле – один гарка. Один-единственный. Но этого было более чем достаточно, поскольку связываться с посланцем Сантьяги Пётр не собирался и не связался бы, даже имея в подчинении десяток вампиров.

Пришлось уносить ноги и не приближаться к усадьбе долгих два десятка лет.

Но теперь всё изменилось: шас благоразумно уехал из зоны боевых действий, Великим Домам стало не до исследований фаты Юлии, и усадьба оказалась в полном распоряжении Петра, сумевшего заслужить доверие руководства «Аненербе». Не случайно, конечно же, – были в организации и челы-колдуны, знающие о Тайном Городе, и другие мятежные масаны, они и помогли Петру легализоваться на этот раз. И они же посодействовали командировке в русскую глушь.

– Я верну тебя, отец, – повторил Бруджа, останавливаясь в самом центре главной озёрской площади. – Верну!

– Ну и что мне теперь с вами делать? А, мальчики? – Иногда Лере хватало только мыслей – она беззвучно разговаривала сама с собой, не требуя большего. Но иногда, когда отсутствовали чужие уши, а поднятая тема задевала очень и очень сильно, девушка «включала» голос, излагая мысли вслух, а иногда даже разыгрывая диалоги. – Чего молчите? Чего друг на друга волками смотрите?

Обращалась Лера не «в никуда», а к карандашным портретам своих ухажёров, к готовому Ройкину и Чикильдееву, физиономию которого девушка продолжала править во время разговора. Ухажёры получились замечательно, как живые, да и как могло быть иначе – талант есть талант. И это несмотря на то что Лера портреты недолюбливала, отдавала предпочтение пейзажам, но писала лица великолепно, обладая уникальным умением ухватить не внешность, а душу, отчего портреты «дышали» жизнью – в этом она ни капельки Анисима не обманула.

– Итак, что я могу сказать о вас? Вот вы, господин Ройкин…

На губах – лёгкая улыбка, потому что о Диме можно было многое сказать. Ройкин оказался изобретательным и неутомимым в постели, остроумным собеседником и… и, наверное, на этом всё. В смысле – всё хорошее. Потому что полицейская служба съедала у Димы слишком много времени, которое он мог бы потратить на любимую. Как любая женщина, Лера считала, что заслуживает всего времени своего мужчины, – а кроме того, в серьёзных вопросах Ройкин оказался достаточно скрытен, и девушка часто ловила себя на мысли, что он о многом недоговаривает. В общем, по всему выходило, что Дима с ней просто развлекается, наслаждаясь ролью донжуана, ухитрившегося «закадрить» вторую по красоте девушку Озёрска.

• Предыдущая
• 29/59
• Следующая