Сплетенные судьбами (ЛП) - Каунди (Конди) Элли - Страница 55

• Предыдущая
• 55/62
• Следующая

- Но Каньону на это наплевать, - говорю я ему. – И ущельям тоже.

- Да, - соглашается Хантер. – Но зато мы по-прежнему соединены.

- Я прихватила вот это, - говорю я Хантеру, залезая в свою сумку и чувствуя внезапную робость. – Подумала, может, тебе захочется почитать.

Это страница со стихотворением, строчку из которого он написал на могиле Сары. То самое, где «когда июньский ветер рвет их пальцами с цветов». Я вырвала ее из книги.

Хантер берет листок и громко декламирует:

Как звезды падали, Как снег

Как ворох лепестков,

Когда июньский ветер рвет

Их пальцами с цветов…

Он останавливается.

- Это похоже на то, что происходило с нами в деревнях, - произносит Элай. – Люди умирали так же. Как звезды падали.

Кай опускает голову на руки.

Хантер снова читает.

Они лежат в густой траве -

И их не увидать -

Но Бог в свой бесконечный лист

Всех сможет записать.

- Некоторые из нас верили, что когда-нибудь у них будет еще одна жизнь, - произносит он. – Кэтрин верила, и Сара тоже.

- Но ты не веришь, - говорит Инди.

- Не верил, - поправляет ее Хантер. – Но Саре об этом не говорил. Как бы я мог лишить ее веры в это? Она была для меня всем, – он шумно сглатывает. – Я держал ее на руках каждый вечер, когда она засыпала, и так на протяжении всех лет ее недолгой жизни. – Слезы снова бегут по его щекам, как и тогда, в пещере-библиотеке, и он снова не замечает их.

- Мне приходилось отодвигаться мало-помалу, - продолжает Хантер. – Я поднимал руку. Отрывал лицо от местечка на ее шее, где прятал его; отстранялся, так что мое дыхание больше не взъерошивало ее волосы. Движение за движением я делал это так тихо, что она даже не знала, что меня больше нет рядом. Я провожал ее в ночь.

- В Каверне я думал, что разобью все пробирки и умру в темноте. Но я не смог.

Он снова переводит взгляд на страницу и читает строчку, которую посвятил дочери. - Когда июньский ветер рвет их пальцами с цветов, - почти напевая, проговаривает он, его голос печален и тих. Затем Хантер встает, засовывая листок в свой рюкзак. – Я посмотрю, что там с дождем, - и выходит наружу.

К тому времени, как Хантер возвращается в пещеру, все, кроме нас с Каем, уже спят. Я слушаю дыхание Кая, лежащего за Элаем. Здесь все так тесно прижаты друг к другу, что мне не составило бы труда протянуть руку и коснуться Кая, но я сдерживаюсь. Как странно, мы путешествуем вместе, и в то же время так далеки друг от друга. Я никак не могу забыть, что он натворил. И что натворила я. Ну, зачем я сортировала его тогда?

Я слышу, как Хантер устраивается напротив выхода, и думаю, лучше бы я не давала ему этот стих. Я не хотела причинить ему боль.

Если бы я умерла здесь, и было кому нацарапать эпитафию для меня на стене этой пещеры, я бы не знала, что хотела, чтобы он написал.

А что бы выбрал дедушка для своей эпитафии?

Не уходи безропотно во тьму

Или

Я надеюсь столкнуться лицом к лицу с Лоцманом у руля

Дедушка, который знал меня лучше, чем кто-либо еще, стал для меня загадкой.

И Кай тоже.

Неожиданно, я вспоминаю тот эпизод в кинотеатре, когда он изливал всю свою боль, о которой мы и понятия не имели, и когда мы смеялись, он плакал.

Я прикрываю глаза. Я люблю Кая. Но не понимаю его. Он не позволяет мне приблизиться к нему. Да, я тоже наделала кучу ошибок, но я так устала, преследуя его по всем ущельям, по равнинам, протягивая ему руку несколько раз, лишь бы принял ее. Возможно, именно это и является истинной причиной того, что он Отклоненный. Возможно, даже Общество не сумело предугадать его поступки.

Кто поставил лицо Кая на первое место в базе данных для подбора пар? Моя чиновница лгала, говоря, что она знала об этом. Но я решила, что теперь это не имеет никакого значения – я выбрала любить его, я выбрала найти его – но вопросы снова лезут в голову.

Кто мог это сделать? Я уже подумала на Патрика. На Аиду.

И вдруг другая мысль возникает, самая поразительная, неправдоподобная, но вполне возможная: мог ли это быть сам Кай?

Я понятия не имею, как бы ему удалось такое провернуть, но я ведь также не знаю, как Ксандер смог засунуть свои сообщения во внутренние отделения таблеток. Любовь делает невероятное правдоподобным и вполне осуществимым. Я пытаюсь вспомнить, что говорил Кай в Городке, когда мы общались на тему базы данных и той ошибки. Разве не сказал он, что неважно, кто вписал туда его имя, пока я буду продолжать любить его?

Я до сих пор не знаю всю историю его жизни.

Может быть, утаивание некоторых фактов из истории удерживает нас в безопасности. А полное знание ощущается как нечто слишком большое, чтобы вынести, будь это история об Обществе или о Восстании, или просто о каком-то человеке.

Не это ли чувствует Кай? Что никому не нужно знание целого? Что его правда – слишком тяжелая ноша?

Все остальные спят.

Если бы я собирался убежать, то сейчас самое время для этого.

Однажды Кассия сказала мне, что хотела сочинить для меня стихотворение. Написала ли она когда-нибудь хотя бы начало? А какие слова использовала для концовки?

Перед тем, как уснуть, она плакала. Я протянул руку и дотронулся до кончиков ее волос. Она ничего не заметила. Я не знал, как поступить. Слушать, как она плачет, было больно. Я почувствовал, как слезы текут и по моему лицу. А когда я случайно задел рукой лицо Элая, оно оказалось мокрым от слез. Мы все были просто раздавлены горем. Таким же глубоким, как стены ущелья.

Я постоянно видел своих родителей целующимися. Помню однажды, как отец только что вернулся домой из ущелий. Мама стояла, занимаясь рисованием. Он обнял ее, а она рассмеялась и прочертила полоску воды на его щеке, оставив блестящий след. Когда они поцеловались, мама обвила его руками, и кисточка упала на землю.

Отец поступил очень правильно, отправив ту страничку Маркхемам. Если бы он этого не сделал, Патрик мог бы никогда не узнать об архивистах, и не смог бы подсказать мне, как связаться с ними в Ории. И мы бы ни за что не получили тот старый скрайб, а я не научился сортировать и торговаться. И я не подарил бы Кассии то стихотворение на ее день рождения.

Я больше не могу ждать, нужно отметить уход моих родителей.

Осторожно, стараясь ни на кого не наступить, я нащупываю дорогу на выход из пещеры. У меня не занимает много времени, чтобы найти то, что лежало в рюкзаке – те краски, которые собрал для меня Элай. И кисточка. Мои пальцы сжимаются вокруг ее щетинок.

Я открываю баночки с красками и выставляю их в ряд. Вытягиваю руку, чтобы убедиться, что передо мной есть стена.

А затем окунаю кисть и делаю мазок над своей головой на стене пещеры. Чувствую, как брызги краски отскакивают мне на лицо.

В ожидании рассвета, я рисую мир, и родителей в центре его. Маму. Папу. Рисунок, где она наблюдает за восходом солнца. Рисунок, где он учит мальчика писать. Может быть, меня. Я не могу точно сказать в такой темноте.

Я рисую ручей Вика.

Наконец, я рисую Кассию.

Как много нам удается показать людям, которых мы любим?

Какие эпизоды моей жизни мне нужно раскрыть, вырезать и положить перед ней? Достаточно ли этого будет для того, чтобы она поняла, кем я являюсь?

Должен ли я сказать ей, что там, в Городке, я иногда завидовал и обижался на то, что был не таким, как все? Что я желал быть Ксандером или любым из тех мальчиков, которые могли продолжать ходить в школу, и которые в итоге могли иметь шанс быть Обрученными с нею?

Рассказать ли ей о той ночи, когда я повернулся спиной к остальным приманкам и взял с собой только Вика и Элая? Вика, потому что я знал – он поможет нам выжить, Элая – чтобы успокоить совесть.

• Предыдущая
• 55/62
• Следующая