Искатель, 2013 №2 - Бычков Александр Сергеевич - Страница 13

— Ты хотел обладать мною, князь среди смертных? — раздался необыкновенно мягкий, мелодичный голос по ту сторону рамы, и девушка соблазнительно улыбнулась. Никитский физически уже не мог отвести взгляд от ее фиалковых глаз, они его не отпускали, они видели его насквозь и знали о нем все, даже то, чего, казалось, не знал и он сам… — Это возможно… Как там говорил один выскочка из Назарета? «Все возможно верующему», а-ха-ха-ха-ха! — мелодичные колокольчики зазвенели в ушах Никитского, и от их сладостной музыки пламень вожделения стал еще сильнее. Он инстинктивно чувствовал, что уже перешел грань между жизнью и смертью одной ногой, но также он понимал, что переступит через нее и второй ногой с такой же неизбежностью, как кролик попадает в пасть загипнотизировавшей его змеи или муха — в паутину, на обед пауку. Никитский смутно помнил, что «Назарет» — это что-то очень и очень важное, что стоит только вспомнить, что же точно означает это слово, может, он и получит шанс на спасение, но… Вспоминать не хотелось! «„Да!“ — говорило его сердце, „да!“ — вторила ему плоть, — пусть будет смерть, пусть будет все что угодно, только бы получить ЕЕ, только бы получить!» — и отравленный страстью мозг с неизбежностью тоже сказал свое вялое «да»…

И как только это произошло, девушка вдруг размахнулась и бросила прямо в него свои цветы из лукошка, громко прокричав какие-то слова на незнакомом языке — гортанном, в котором почти каждое второе слово состояло из шипящих звуков. Что-то щелкнуло, и солнечный свет из картины теперь уже бил в спальню Никитского, как если бы тот стоял напротив раскрытого на улицу окна…

А потом девушка просто перешагнула через раму и оказалась в комнате прямо перед Никитским, в шляпке, в платьице, точь-в-точь как на портрете, таким же образом, как если бы некая шаловливая гостья решила зайти в комнату, расположенную на первом этаже, непосредственно через открытое по случаю летней жары окно.

Она довольно осмотрелась и прошлась по комнате, как бы забыв о Никитском.

— Хоромы так себе, но пока сгодятся… Во всяком случае, лучше, чем на чердаке в этой собачьей конуре, а-ха-ха-ха!.. Эй ты, человечек, слышишь меня?

Никитский почувствовал, что его потянула к девушке, которая стояла уже в центре спальни, какая-то неодолимая сила. Он против воли подбежал к ней и рухнул ниц, а девушка поставила прямо ему на голову свою ножку в изящной туфельке-босоножке и презрительно скривила губы:

— Такова моя воля! Отныне мой Художник будет жить здесь! Ты меня понял, собака?

Кровь прилила к лицу Никитского — никто и никогда не обращался с ним так! Но ножка девушки была необыкновенно тяжела — она придавливала его к полу, как тяжелая штанга!

— Да… — прохрипел Никитский.

— Не «да», а «как будет угодно вашему высочеству», сволочь, кар-р-р-р! — раздался каркающий голос, и из рощицы, что на портрете, в комнату влетел большущий иссиня-черный ворон, сел на спину Никитскому и больно клюнул его в затылок.

— Совсем оборзели эти денежные мешки, м-мяу! Чуть только денег наворуют, а уже возомнят себя невесть кем! Богами возомнят, черти их раздери, м-мяу! — злобно мяукнул такого же цвета и оттенка кот, ростом с порядочного дога, выпрыгнувший вслед за вороном из темной рощи на портрете. И, встав на задние лапы, он тяпнул левой передней лапой Никитского по уху.

— Кар-р-р-р, не говори! — поддакнул ворон. — Да какие из них боги? Кар-р-р-р! Вот раньше боги были — это да… Помню я эти времена — солнцеокого Аполлона, как он целые города сжигал своим огненным взглядом, ненасытного быкоголового Молоха, который мог сотню визжащих младенцев сожрать за раз и даже не поперхнуться! А эти мрази?! Что они могут? Только деньги воровать да с бабами нежиться! Кар-р-р! Давай разобьем его рожу в мясо, госпожа, не нравится он мне! Как того, который осмелился назвать тебя «трупом»!

— М-мяу! Наслаждение…

— Ну зачем же так, друзья, зачем же? — рассмеялась девушка. — Мы же, в конце концов, в гостях, а ведем себя как бандиты с большой дороги! И потом, без этого старикана я бы не обрела свою свободу, а потому — да здравствует свобода!

Радостно взмахнув руками, она наконец сняла свой каблучок с головы Никитского, а кот и ворон в одно мгновение вспыхнули потоком лилово-фиолетовых искр и превратились в двух изысканно одетых во все черное молодых людей. У ворона на лице был чересчур крупный клювообразный нос, и сам он был немного горбат, с длинными и тонкими по-птичьи ногами и руками, а у кота — выдающиеся белые клыки во рту и немного кошачьи зеленые глаза — во всем остальном они были как братья-близнецы: глаза у них горели хищным огнем и светились в полутьме, у каждого на поясе висели шпага и кинжал в серебряных ножнах, на ногах — туфли с серебряными пряжками, бархатные короткие штаны до колен и камзолы на шнурках с высокими стоячими воротниками, а на головах у них были береты с перьями.

— Ну вот, теперь хорошо! Теперь вы похожи уже на гостей, а не на бандитов! Мы же как-никак в хоромах самих князей Барятинских, не так ли? — и девушка опять звонко и заливисто рассмеялась.

— Как же, как же… Помним, помним… — поддакнули оба, поднося своей госпоже мягкое старинное кресло, на которое она изящно села, и встали по обе стороны этого импровизированного королевского трона, согнув перед ней свои спины и шеи, как и подобает верным слугам. — Горит эта сволочь уже двести лет, как головешка. Туда ему и дорога!

Но девушка сверкнула глазками в их сторону, и оба притихли.

— Вы забываетесь, друзья! Не обо всем уместно здесь и сейчас говорить… Встаньте, милейший, встаньте! — высокопарно произнесла она и махнула ручкой снизу вверх.

Никитский буквально взлетел с пола и прилип к стене с широко раскинутыми руками, как распятый. Эта шутка вызвала дикий гогот ее прислуги.

— Значит, ты хотел мной овладеть, милейший… — как бы про себя, задумчиво сказала девушка, буравя его глаза своим немигающим взглядом и властно, по-королевски, положив свои ручки на высокие подлокотники кресла с выточенными на концах мордами львов.

Никитский испуганно покачал головой — ни тени охватившего его совсем недавно вожделения уже не осталось — один животный страх, какого он никогда не испытывал, даже на войне…

— Ах, уже не хочешь… Жаль! — разочарованно проговорила девушка и надула губки, как маленькая девочка, которой что-то пообещали взрослые и не дали. — Странные существа эти люди! — повернулась она в сторону кота. — Разбиваются в лепешку ради чего-нибудь, а когда получают это — забрасывают, как надоевшую игрушку!

— Во-во, госпожа! Знаем мы эту сволочь — скольких девиц он соблазнил да побросал потом — беременными, с детьми… А сколько сделали аборт из-за него, мяу!

— А скольким изменяла эта сволочь, кар-р-р! Оторвать бы ему… я бы его склевал на завтрак, с пр-р-р-р-р-евеликим удовольствием!

— Вы меня расстраиваете, друзья! Я не для того вас привела в приличный такому дому вид, чтобы вы вели себя по-прежнему как дикие звери, — скорчила недовольную гримасу девушка. — Фи! Как грубо!

Прислуга покорно замолчала.

— Ну что ж, ну не хочет так не хочет! — после некоторой паузы всплеснула руками девушка. — Мы же не можем смертных ни к чему принуждать, не так ли, друзья мои? А то Распятый опять на нас жаловаться будет «наверху», что мы все правила постоянно нарушаем! Но и за вызов тоже надо платить, ведь меня побеспокоили, оторвали от дел…

— Да, госпожа, в самом деле! — подхватил Кот. — У нас дел — выше крыши! Клиентов — куча! А эта сволочь нас тут беспокоит попусту, мяу!

— Ха-ха! Кар-р-р-р! Неустойку будешь платить, козел старый, неустоечку! Наша госпожа у фараонов и махараджей плату брала за дело — душу за ночь, а на тебя и время тратить жалко! Можно, я выклюю у него зенки, чтоб не моргали тут по-скотски, кар-р-р!

— Ну зачем же, друзья, зачем же! Душу за беспокойство — многовато будет! Тем более вы же знаете, отец не любит, когда я посягаю на то, что принадлежит ему! Мы возьмем чуть-чуть, самое малое…