Королева фей (фрагмент) - Спенсер Эдмунд - Страница 17

На грешника другого посмотреть;

Он поднял руки, в воду погружённый,

И продолжал их яростно тереть,

В воде готовый со стыда сгореть,

А руки у него не отмывались

И стать могли ещё грязнее впредь;

Над человеком воды издевались:

Попытки руки мыть ему не удавались.

62 Воскликнул рыцарь: "В чём ты виноват?"

"Я знаю цену всем земным затеям, -

Ответил он, - дурной судья Пилат,

Я Князя Жизни выдал иудеям.

Так на земле неправде мы радеем.

Злодей всегда злодею лучший друг:

Варавву я вернул родным злодеям;

Достоин я наитягчайших мук.

Запачкана душа, и не отмыть мне рук".

63 Тут рыцаря Маммон окликнул строго,

Боясь, что средь карающей реки

Он грешников увидит слишком много

И хитрым искушеньям вопреки

Поймёт, что беса тешить не с руки;

Вскричал Маммон: "Зачем себе ты гадишь?

Бывают же такие дураки!

Вот золото! Со мною ты поладишь,

И в это креслице серебряное сядешь!"

64 Нечистый подводил уже итог.

Безбожно лгал Маммон корысти ради,

А между тем отвратен и жесток,

Бес ненасытный скалил зубы сзади,

Стремился к незаслуженной награде

И растерзал бы жертву на куски,

Но рыцарь устоял к его досаде

И не попал в маммоновы тиски:

Сопротивляются соблазну смельчаки.

65 Слабел, однако, рыцарь, изнывая,

Поскольку сон и пища - два столпа,

На коих жизнь покоится людская,

Усталость же в отчаянье слепа

И смерти поставляет черепа;

Три дня провёл Гюйон в краях загробных,

И, наконец, спросил он, где тропа,

Ведущая на свет от стражей злобных.

Хотелось рыцарю узреть себе подобных.

66 Пришлось Маммону отпустить его,

Хоть не желал нечистый расставанья,

Но человеческое существо

Не вынесло бы дольше пребыванья

Там, под землёй, где меркнут упованья.

Герой покинул дьявольский тайник;

Был для него хмельней завоеванья

Благословенный воздух в этот миг,

И рыцарь доблестный в беспамятстве поник.

ПЕСНЬ ХII

50 Весёлый осенял там небосвод

Заманчиво приветные просторы,

Прельщающие множеством красот;

Зелёные раскинуло уборы

Искусство, мать неотразимой Флоры;

Оно Природу посрамить не прочь,

Которую преследуют укоры,

Когда выходит, провожая ночь,

Из горницы своей разряженная дочь.

51 Быть не могло под ясным небосклоном,

Ни диких бурь, ни мимолётных гроз;

Не угрожал кокетливым бутонам

Там никогда безжалостный мороз,

Угрюмый ненавистник нив и лоз,

И был там зной неведом беспощадный,

Душитель беззащитных нежных роз;

Дул ветерок там тёплый и прохладный,

Дух веял сладостный и ласково отрадный.

52 Был этот край отраднее холма

Родопского, где матерь исполина

Убила, скорбная, себя сама,

Отрадней, чем Темпейская долина,

Где Дафна сердце Феба-властелина

Поранила, не чая смертных уз,

Отрадней, чем Идейская вершина

И чем Парнас, обитель вещих муз,

Едва ли не Эдем на прихотливый вкус.

53 Гюйон смотрел с восторгом на красоты,

Которыми роскошный край богат,

Но были в сердце рыцарском оплоты,

Мешавшие нашествию услад;

Не мог его ни блеск, ни аромат

Заворожить, когда в приглядном лоске

Возникло перед ним подобье врат,

Чьи пышные приманки были броски:

Узоры-щупальцы и цепкие присоски.

54 Свисали лозы с царственных ворот.

Поистине волшебная картина!

Тяжёлые просились гроздья в рот,

Изысканные предлагая вина,

А у плодов окраска не едина;

Цвет гиацинта виден там и тут,

А кое-где сладчайший смех рубина;

Все манят, все прельщают, все влекут;

И несозревший плод хорош, как изумруд.

55 Так были разукрашены ворота,

Что гроздья золотились напоказ,

Но то была всего лишь позолота

Искусственная, чтобы тешить глаз

И соблазнять обилием прикрас,

А у ворот сидела чаровница,

Неопытных прельщавшая не раз;

Не то привратница, не то блудница,

Одета пышно, но неряшливо, срамница.

56 Не повредив заёмной красоты,

Сок в золотую чашу выжимала,

Окрашивая нежные персты,

А тот, кто пил из этого фиала,

Не ведал, что она его поймала;

Так, предложив душистого вина,

Она гостей любезно принимала,

Беспечного просила пить до дна,

Хоть чаша левою рукой поднесена.

57 Но чашу рыцарь сокрушил с размаху,

Предательскую жажду победив;

Он присовокупил осколки к праху,

Чувств роковым питьём не усладив;

Был гнев его при этом справедлив,

Так правота неправде отомстила,

Привратницу Чрезмерность рассердив,

Которая героя не простила,

Но всё-таки его покорно пропустила.

58 Ему открылся преизящный рай,

Где прелести друг другом любовались,

Обилием чаруя невзначай;

Куртины там картинно красовались,

Цветы перед глазами рисовались,

Хрустальную овеивая гладь,

Над водами деревья целовались,

Гостей в жару готовы прохлаждать;

Везде искусство, но искусства не видать.

59 Искусству там природа подражала,

Уродство маскируя красотой;

Природе же искусство возражало

Своею прихотливою мечтой;

Художество враждует с простотой,

Но в нескончаемом соревнованье,

Над грубой торжествуя нищетой,

Дополнив дарованьем дарованье,

Разнообразное творят очарованье.

60 Был в самом сердце сада водомёт

Всех водомётов краше и богаче:

Брызг трепетных блистательный полёт

В лучистом смехе, в серебристом плаче;

Играли, вечной радуясь удаче,

Там изваянья отроков нагих;

Один резвился так, другой иначе;

Одни летали, глядя на других,

Купавшихся, пока вода лобзает их.

61 Плющ там прельщал своею цепкой лаской,

Который был из золота отлит,

Но щеголял естественной окраской,

Как настоящий, как живой на вид;

Печален плющ, однако веселит

Он сердце, млея в росах серебристых,

Как будто утешение сулит

Его слеза в потоке вод струистых;

Оплакивает пылких плющ и норовистых.

62 Для ручейков бесчисленных исток -

Тот водомёт, обильный и пригожий;

Его бассейн достаточно широк,

На маленькое озеро похожий;

Поверхность в лёгких бликах чуткой дрожи

Являла образ яшмового дна

(Недаром яшму ценят и вельможи);

И водомёт, казалось, дотемна

Плыл в море, где ему сопутствует волна.

63 Там лавры над водой стояли строем,

И молча горделивые листы

Боролись, как могли, с полдневным зноем,

Струившимся с небесной высоты;

Не чувствуя под лавром духоты

Замешкался Гюйон, а две девицы

Нисколько не стыдились наготы;

Купались беззаботно озорницы;

Распущенности нет предела и границы.

64 Весёлая шла рядом кутерьма;

Одна другую в воду погружала,

Потом ныряла радостно сама,

Прохладной влагой члены ублажала,

На что вода ничуть не возражала,

Красавицу лаская напоказ,

И всю её нескромно обнажала,

Готовую для сладостных проказ

И ненаглядную для ненасытных глаз.