Герой. Бонни и Клайд: [Романы] - Хершфельд Берт - Страница 68

Ей снова вспомнилась комната в материнском доме. То же самое чувство запертости, безвыходности, когда трудно дышать. Птица в клетке с подрезанными крыльями. Ей так хотелось... Только она сама не могла понять, чего именно...

— Детка, что с тобой?

Она перевернулась на спину. Над ней стоял Клайд, с озабоченным лицом — меж бровей пролегла глубокая складка. Она протянула к нему руки, и он пришел в ее объятия. Он был крепок, мускулист, и тяжесть его тела приятно возбуждала.

Она прижала его к себе, ее живот прикоснулся к его животу, губы раскрылись, стали ловить его губы. Поцелуй получился долгим, глубоким, совершенно непохожим на все, что бывало раньше.

Ее объятия сделались еще крепче, потом одна рука соскользнула к его пояснице и прижалась к ней с неодолимой настойчивостью, и он отозвался на это так, как не отзывался раньше. Его пальцы были крепкими и нежными, и вдруг под ее соском родилось острое ощущение, которое двинулось дальше, ниже, в то потайное место, куда она так мечтала впустить Клайда. Он прервал поцелуй и сказал:

— Послушай...

— Т-с! Поцелуй меня еще...

— Ты же знаешь, как я к тебе...

Она обхватила ладонями его щеки и снова прильнула ртом к его губам, и после недолгих поисков пустила в ход язык, лаская им его губы, овал рта, зубы, десны, щеки изнутри. Он тихо простонал, откинулся на спину, она навалилась на него.

— Мы не должны, — сказал он. — Это нехорошо...

— Я люблю тебя, Клайд...

— А я тебя, Бонни. Но это не значит, что мы должны тут барахтаться, словно собаки во время течки...

Она улыбнулась и, обводя пальцами линию его подбородка, сказала:

— Может, эти собаки разбираются в жизни получше нас?

В нем происходила безмолвная борьба, Бонни это хорошо видела. Внезапно он выпрямился и сказал:

— Это нехорошо

— Ты не прав, Клайд. Это ничуть не хуже всего остального.

Его сильное тело вдруг исказила судорога. Он подошел к дальней стене, помолчал с минуту и сказал:

— Ты не понимаешь...

— Я люблю тебе Клайд. Разве этого недостаточно?

Он глубоко вздохнул и попытался выключить память, но в его сознании возникали картины, которые он хотел бы забыть раз и навсегда. Одна из них часто не давала ему покоя: отец и мать в постели, без одежды, в поту, в конвульсиях, отец сверху, мать снизу, он, похоже, делает ей больно, она издает жалобные стоны. Боль, насилие, непристойность происходящего, а затем упреки, сетования матери о том, что настоящее мимолетно и его не ухватить, не догнать... Эти повторяющиеся сцены, которые опустошали, напоминали о недосягаемости желаемого.

Еще толком не поняв, что это за сцены, Клайд дал зарок никогда не причинять боль любимой женщине, никогда не отказывать ей в том, чего она хочет. И чтобы не нарушать свое обещание, он решил оставить в стороне многое из того, что делают мужчины...

Когда ему было шестнадцать лет, в его жизни появилась девушка. Она была старше его на два года и успела кое-что узнать и испытать. Как-то раз она отвела его на задворки школы и показала, как надо целоваться, как надо ласкать девушку. В нем нарастало возбуждение и, наконец, ему просто захотелось кричать криком. Она же стала издавать жалобно-призывные звуки, ее тело начало извиваться, словно в знак протеста, и он понял, понял, что причиняет ей боль. Он, взъерошенный, растерянный, даже сердитый, вскочил, не обращая внимания на ее умоляющий взгляд, ее призывы, отвернувшись, чтобы не видеть ее раздвинутые ноги, бледный живот и темный мысок, который в то же время и притягивал, и отпугивал. Она тихо, умоляюще произнесла его имя, но он повернулся и ушел. Он то шагал, то переходил на бег, пока не оказался дома, в безопасности...

— Клайд! — окликнула его Бонни.

Он что-то буркнул, но так и не смог взглянуть на Бонни. Он слишком ее любил, чтобы причинить ей боль, применить силу.

— Клайд, вернись.

— Ты сама не знаешь, что говоришь.

— Я люблю тебя, Клайд. Я хочу тебя...

— Я не могу. Мы не имеем права.

Скрипнула кровать, потом мягко послышались ее шаги. Он понял, что она стоит рядом, хотя она и не пыталась коснуться его.

— Сколько времени прошло с того первого дня, Клайд? Помнишь? Я взглянула из окна и увидела, что ты собираешься украсть мамину машину. Я прямо-таки обезумела от ярости. Помнишь?

— Помню.

— А помнишь, какое впечатление я на тебя тогда произвела?

— Помню. — Он с шумом выдохнул воздух.

— Расскажи, — попросила Бонни.

Он судорожно сглотнул и сказал:

— Ты была без одежды... Совершенно голая.

— Я тебе понравилась, Клайд?

— Ты была удивительно хороша собой.

— Ну расскажи мне, что ты тогда подумал.

— Я увидел твою грудь.

— Ну и что еще?

— Ты была очаровательна.

— Я не изменилась, Клайд, — грустно проговорила Бонни.

Он промолчал. Он держался по-прежнему напряженно.

— Хочешь снова на меня посмотреть? Сейчас? И очень близко? А, Клайд? Говори...

Она положила руку ему на плечо, потом стала гладить спину. Она прижалась к его спине щекой.

— Я люблю тебя, Клайд.

В нем разгорелось желание прижать ее к себе крепко-крепко, почувствовать ее мягкое тело, почувствовать вкус ее губ. Неловко, неуверенно он обернулся, и их губы слились в поцелуе.

Когда поцелуй, наконец, закончился, Бонни рассмеялась и, задыхаясь, проговорила:

— Пошли... Клайд... Пошли...

— А куда?

Она взяла его за руку и потянула.

— Сюда, милый, сюда. В постель.

— Бонни, мне страшно, — проговорил он, упираясь.

— Мне тоже, — рассмеялась она. — Давай вместе изгонять наши страхи.

Он облизнул пересохшие губы и послушно двинулся за нею. Она села на край кровати и стала расстегивать его рубашку. Она принялась целовать его грудь, вовсю работая языком. Губы у нее были горячие и влажные. Клайд начал расстегивать ремень.

— Бонни, я не хочу делать тебе больно, — пробормотал он.

— Мой милый. Ты никогда не сделаешь мне больно.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю и все, — сказала она, улыбаясь и ероша ему волосы.

Он опустился на колени, и они слились в долгом упоительном поцелуе. Постепенно он стал испытывать ощущение подъема на ранее недосягаемые высоты. Его посетило такое чувство, словно сотни лепестков цветков щекочут его руки, ноги, живот. Его охватила дрожь. От радости. От предвкушения чего-то удивительного — и еще от страха.

Она не спеша раздевала его, ее руки работали уверенно и спокойно. Она не хотела спугнуть его. Когда Клайд оказался обнаженным, то захотел скрыть свою наготу от ее взора, но она удержала его. Она ласкала и баюкала его, и его плоть потянулась к жизни, твердея от прилива желания.

Затем она быстро стала сбрасывать свою одежду, чтобы поскорее оказаться в одном с ним состоянии. Затем они слились воедино, касаясь друг друга губами, грудью, животами. Руки и ноги переплелись, пальцы двигались осторожно, нежно, изучающе.

— О, Бонни... Я и не подозревал...

— Сейчас я тебе покажу, милый...

— Сюда?..

— Да, милый сюда. И вот так... да, да, прекрасно...

— Ой, даже слишком...

— Даже слишком — и слишком мало...

Ее тело изогнулось, приподнялось, прижавшись к его телу. Клайд опустился на нее всей тяжестью, придавив к матрасу. Страсть пропитывала все их поры, наполняла собой все конечности, заставляла кровь сильнее биться в венах. В этом было нечто неотвратимое, темное, настойчивое, требовательное, не желающее более оставаться в потемках. Страсть рвалась наружу из темного потайного места в нем. Это была далекая мелодия с удивительными ритмами, только ей присущей гармонией. Все это постепенно наполняло его, проникало во все уголки — влажное и таинственное, нежное и неистовое, то, чему можно было научиться только в этой школе.

— Бонни!

— Милый...

— Я люблю тебя.

— Я люблю тебя.

— Бонни.

— Да, да...

— Я не могу...

— Не надо терпеть... Не надо... Отдай мне все... Выплесни... Дай мне... Милый... Дай мне все...