Графиня де Монсоро (ил. Мориса Лелуара) - Дюма Александр - Страница 70

• Предыдущая
• 70/207
• Следующая

Барон де Меридор покорно позволил себя увлечь этой обаятельной учтивости; так мы безвольно следуем за какой-нибудь мечтой, уводящей нас в страну фантазии, королевство воображения и ночи.

Барону подали графский позолоченный кубок, и Бюсси, выполняя обряд гостеприимства, пожелал собственноручно налить ему вина.

— Благодарствую, благодарствую, сударь, — сказал старик, — но скоро ли мы отправимся туда, куда должны пойти?

— Скоро, сеньор Огюстен, скоро, не беспокойтесь. Там нас ждет счастье, не только вас, но и меня тоже.

— Что вы хотите этим сказать и почему вы взяли за правило изъясняться со мной какими-то непонятными мне намеками?

— Я хочу сказать, сеньор Огюстен, то, что уже раньше говорил вам о милости провидения к благородным сердцам. Приближается минута, когда я от вашего имени обращусь к провидению.

Барон удивленно посмотрел на Бюсси, но Бюсси, сделав рукой почтительный жест, как бы говоривший: «Я тотчас вернусь», с улыбкой на губах вышел из комнаты.

Как он и ожидал, ле Одуэн сторожил его у дверей, Бюсси взял молодого человека за руку и увел в свой кабинет.

— Ну, что скажете, дорогой Гиппократ?[79] — сказал он. — Какие новости?

— Где, монсеньор?

— Черт побери, на улице Сент-Антуан.

— Монсеньор, я предполагаю, что там вами весьма интересуются. Но это уже не новость.

Бюсси вздохнул.

— А что, муж не возвращался? — спросил он.

— Возвращался, но безуспешно. Во всем этом действии есть еще отец, он-то, по-видимому, и должен принести развязку — как некий бог, который в одно прекрасное утро спустится с неба в машине. И все ждут явления этого отсутствующего отца, этого неведомого бога.

— Хорошо! — сказал Бюсси. — Но откуда ты все это узнал?

— Дело в том, монсеньор, — ответил ле Одуэн, со своей доброй и открытой улыбкой, — что, пока вы отсутствовали, мои врачебные обязанности до поры превратились в чистейшую синекуру, и я решил употребить в ваших интересах образовавшееся у меня свободное время.

— Ну и что ты сделал? Расскажи, любезный Реми, я слушаю.

— Вот что я сделал: как только вы уехали, я перенес свои деньги, книги и шпагу в маленькую комнатушку, снятую мной в доме на углу улиц Сент-Антуан и Сен-Катрин.

— Хорошо.

— Оттуда я мог видеть известный вам дом, весь — от подвальных окошечек до дымовых труб.

— Отлично.

— Вступив во владение комнатой, я сразу же обосновался у окна.

— Превосходная позиция.

— Но у этой превосходной позиции тем не менее оказался один существенный изъян.

— Какой?

— Если я видел, то и меня могли увидеть или хотя бы заметить тень какого-то незнакомца, упорно глядящего в одну и ту же сторону. Такое постоянство через два или три дня навлекло бы на меня подозрение в том, что я вор, любовник, шпион или сумасшедший…

— Вполне резонно, любезный ле Одуэн. Ну и как же ты вышел из положения?

— О, тогда, господин граф, я понял, что надо прибегнуть к какому-нибудь исключительному средству, и, ей-богу…

— Ну, ну, говори.

— Ей-богу, я влюбился.

— Что-что? — переспросил Бюсси, не понимая, каким образом ему может быть полезна любовь Реми.

— Влюбился, как я уже имел честь вам сообщить, влюбился по уши, влюбился безумно, — с важным видом произнес молодой лекарь.

— В кого?

— В Гертруду.

— В Гертруду, в служанку госпожи де Монсоро?

— Ну да, бог мой! В Гертруду, служанку госпожи де Монсоро. Что вы хотите, монсеньор, мы не дворяне, и влюбляться в хозяек нам не по чину. Я всего лишь бедный маленький лекарь, у которого вся практика состоит в одном пациенте, да и тот, как я надеюсь, впредь будет нуждаться в моей помощи только в весьма редких случаях; мне приходится делать свои опыты in anima vili,[80] как говорят у нас в Сорбонне.

— Бедный Реми, — сказал Бюсси, — поверь, что я высоко ценю твою преданность!

— Э, монсеньор, — ответил ле Одуэн, — в конце концов, мне не на что пожаловаться; Гертруда девушка сильная и статная, она на целых два дюйма выше меня и, схватив вашего покорного слугу за воротник, может поднять его на вытянутых руках, что свидетельствует о прекрасно развитых бицепсах и дельтовидной мышце. Это внушает мне к ней почтение, которое ей льстит, и так как я всегда уступаю, то мы никогда не ссоримся; затем, Гертруда обладает драгоценным даром…

— Каким, мой милый Реми?

— Она мастерица рассказывать.

— Ах, в самом деле?

— Да. Таким образом, я узнаю от нее все, что происходит в доме ее госпожи. Ну, что вы скажете? Я думаю, вам пригодится лазутчик в этом доме.

— Ле Одуэн, ты добрый гений, которого мне послал случай, а вернее сказать, провидение. Значит, с Гертрудой ты…

— Puella me diligit,[81] — ответил ле Одуэн, раскачиваясь с самым фатовским видом.

— И тебя принимают в доме?

— Вчера в полночь я вступил туда на цыпочках, через знаменитую дверь с окошечком, которая вам известна.

— И как же ты достиг такого счастья?

— Признаться, вполне естественным путем.

— Ну, говори же.

— Через день после вашего отъезда и на следующий день после того, как я водворился в маленькую комнату, я уже поджидал, когда будущая королева моих грез выйдет из дому за провиантом, — такую вылазку она, должен вам признаться, производит ежедневно с восьми до десяти часов утра. В восемь часов десять минут она появилась, и я тотчас же спустился со своей обсерватории и преградил ей путь.

— И она тебя узнала?

— Еще как! Она тут же закричала во весь голос и пустилась наутек.

— А ты?

— А я, я бросился вслед и догнал ее, это стоило мне большого труда, так как Гертруда чрезвычайно легка на ногу, но вы понимаете, юбки, они в любом случае только мешают.

— Иисус! — сказала она.

— Святая дева! — воскликнул я. Это восклицание отрекомендовало меня с самой лучшей стороны; кто-нибудь другой, менее набожный, на моем месте крикнул бы «черт побери» или «клянусь телом Христовым».

— Лекарь! — сказала она.

— Прелестная хозяюшка! — ответил я.

Она улыбнулась, но сразу же спохватилась и приняла неприступный вид.

— Вы обознались, сударь, — сказала она, — я вас ни разу в глаза не видела.

— Но зато я вас видел, — возразил я, — вот уже целых три дня, как я не живу и не существую, а только и делаю, что обожаю вас, поэтому я теперь обитаю уже не на улице Ботрейи, а на улице Сент-Антуан на углу с улицей Сен-Катрин. Я сменил свое жилье лишь для того, чтобы созерцать вас, когда вы входите в дом или выходите из него. Если я вам снова понадоблюсь для того, чтобы перевязать раны какого-нибудь красавца дворянина, вам придется искать меня уже не по старому, а по новому адресу.

— Тише! — сказала она.

— А! Вот я вас и поймал, — подхватил я.

И таким образом наше знакомство состоялось или, правильнее будет сказать, возобновилось.

— Значит, на сегодняшний день ты…

— Настолько осчастливлен, насколько может быть осчастливлен любовник. Осчастливлен Гертрудой, разумеется; все относительно в этом мире. Но я более чем счастлив, я наверху блаженства, ибо добился того, чего я хотел добиться ради вас.

— А она не подозревает?

— Ни о чем, я ни слова не говорил о вас. Разве бедный Реми ле Одуэн может знать столь благородную особу, как сеньор де Бюсси? Нет, я только один раз, с самым равнодушным видом, спросил у нее:

— А как ваш молодой господин? Ему уже полегчало?

— Какой молодой господин?

— Да тот молодец, которого я пользовал у вас?

— Он мне вовсе не господин, — отвечала она.

— Ах! Но ведь он лежал в постели вашей госпожи, поэтому я и подумал…

— О нет, бог мой, нет, — со вздохом сказала она. — Бедный молодой человек, он нам никем не приходится; мы и видели-то его с той поры всего один раз.

• Предыдущая
• 70/207
• Следующая