За синими горами (СИ) - Борисова Алина Александровна - Страница 52

• Предыдущая
• 52/86
• Следующая

Не ожидала, что она способна так быстро и складно врать, приноравливаясь к ситуации. А впрочем — она вампир, она чувствует этих людей насквозь. И ее гонит отчаянный страх и необходимость найти убежище. Прежде, чем кончатся силы. Прежде, чем нас обнаружат. У нее все еще есть, что терять. Самое главное сокровище вампира. Ребенок. Каким-то чудом сохраненный ребенок. Второй встречи с охотниками ему явно не пережить.

А меня назвала сестрой. Вампирша — человека. И, оказывается, помнила, что я некогда рисовала.

— Проходите, — хозяин квартиры пропускает нас внутрь. — Раздевайтесь. И давайте, наконец, знакомиться. Я — Борис Алиханов, мою жену зовут Ирина, а это — наша маленькая семейная галерея. Галерея Алихановых, — он с бесконечной гордостью обводит рукой пространство вокруг. Картины везде. Они захватили все стены в прихожей, в коридоре, в той комнате, куда я могла заглянуть от двери. — Возможно, сейчас эти авторы не слишком известны, но я верю, их время еще придет. А настоящие ценители современной живописи восхищаются ими уже сейчас. Со всей страны приезжают взглянуть на наше собрание. Даже из Москвы…

— Да ладно тебе уже, выдохни, — легкомысленно прервала его пафосную тираду супруга. — Вы не пугайтесь, девчонки, он вменяемый, просто когда дело касается его любимых картин… Зовут вас как?

— Лариса, — не задумываясь, отвечаю я.

— Люся, — у Яси с головой было явно лучше. И вот зачем я им назвала свое настоящее имя? Одна надежда, что Ларис у них в стране не намного меньше, чем Алексеев.

— Вот и познакомились. Вы проходите, осматривайтесь, отдыхайте. А потом поможете мне на кухне, к вечеру такая орда завалится, надо ж кормить. Пока с рынка дошли, чуть все руки не оборвались, — она кивнула на принесенный сумки, часть из которых ее муж уже унес на кухню.

Картины, висевшие у них в прихожей, меня не впечатлили. Вот в смысле совсем. Словно детской рукой нацарапанные каракули. Без представления об объеме, пропорциях, перспективе. Неужели здесь с живописью настолько все плохо? Да нет, пока ехали по городу, я видела и плакаты, и афиши кинотеатров… да много чего еще, и нарисовано все было более чем грамотно и реалистично. А здесь… Долго же им ждать мировой известности…

— Непривычно, да? — вернувшийся из кухни Борис все же прочел скепсис на моем лице. — Нужно не бояться вновь стать ребенком, открывающим мир. Выйти за жесткие рамки правил и предписаний. Разучиться всему, чему научили. И познавать заново чистую радость бытия.

Радости бытия не разглядела, хотя впадение в детство было качественным, детсадовцем на зависть. Украшавшие коридор натюрморты из цветовых пятен на фоне художеств предыдущего раздела выглядели просто шедеврами. Борис что-то вещал про свободу от форм, сковывающих наше сознание. А я кивала и думала о том, что от тех форм, что в прихожей, можно и освободиться. А в экспрессии цвета действительно что-то было. Что-то зовущее, едва угадывающееся… Но все же далекое от моих представлений о живописи. Только цвета, чтоб передать всю сложную гамму чувственных образов, для меня было слишком мало.

Я вошла в комнату. Из мебели здесь был только диван. Все остальное пространство занимали картины. Несколько авторов, очень разных. Но я увидела лишь одного. И пропала. Автор этих картин не пытался разучиться рисовать и не искал первозданности в дилетантстве. Но смешивал время и пространство, заставляя образы переходить из одного в другой, создавая из хорошо знакомого нечто невиданное. Хмурая сень зимнего леса становилась здесь каменной стеной с пробитым в ней окном в лето. Листы книги тянулись через луг извилистой дорожкой и уходили легчайшим полотном в небеса в мрачный каменный замок на невесомом облаке. Изогнутые прутья кованой ограды казались контурами неведомого женского лица, проплывающие над садом облака создавали изысканную прическу, скромный вьюнок казался сережкой в невидимом ухе…

— Какие у тебя необычные застежки на туфельках, — доносится до меня из прихожей голос Ирины.

— Необычные? Не знаю, я привыкла. Они у меня давно уже, — легко отвечает Ясмина.

— И выделка какая тонкая… Где это делали? Ведь не у нас, я права?

— Наверное. Я мало где бывала. Мне брат их привез. Возможно, сказал, откуда. Но я не помню уже.

Брат. Который создавал реальности в своих снах. Дарил сказочные рассветы и выращивал для меня океаны цветов. Который мечтал открыть иную реальность для своей единственной сестры. И который никогда уже за этой сестрой не придет…

«И пусть будут белее волос твоих те облака…»

Вот они, бесконечно белые облака, ставшие волосами девы-мечты на картине непризнанного художника… А Лоу никогда не войти в этот «третий мир», мир навсегда погасшего для ее сестры солнца… И он ведь знал, что не будет ему туда дороги. Хотя думал — это где-то среди бесконечных звезд…

— Вижу, ты все же нашла своего автора? — Борис не оставлял меня своим вниманием. — У нас каждый находит что-то свое. Все ж люди разные. У каждого свои эмоции, ощущения, представления. Свой жизненный опыт, свой уровень знаний. Как всем может нравиться только один официально утвержденный канон? В этом изначально заложено некое лукавство, верно? А я собираю очень разные вещи, на самые разные вкусы, для самых разных людей…

— Вы их продаете? Или только выставляете? Или просто собираете для себя? — пытаюсь понять, куда мы все же попали.

— И то, и другое, и третье. Что-то беру только на продажу, что-то не продам ни за какие деньги. А что-то беру специально для выставки, чтоб знакомить молодежь с современным искусством во всей его многогранности.

— Вы и сами еще не старый.

— Мне уже тридцать восемь. Полжизни прожил. А когда приходят вот такие молоденькие девочки, так и вовсе чувствую себя стариком… Показать тебе еще Вашукова? У меня не все здесь выставлено. А на других, я гляжу, ты и не смотришь.

Киваю:

— Да, если можно.

Он ведет меня в кабинет. Здесь задернуты шторы, царит полумрак, есть письменный стол и пара шкафов. А на стенах — вновь картины, картины, картины. Но эти — иные. Совсем. Вместо холста или картона основой им служат тяжелые деревянные доски. На каждой — фронтальное изображение человеческой фигуры, застывшей в мрачной торжественности. Ни объема, ни пространства, лишь пронзительные взгляды огромных серьезных глаз.

— Вы собираете и такое? — не знаю, как сформулировать вопрос, на который хочу получить ответ, не показав своего абсолютного невежества.

— Иконы? Это Иришина страсть. Она у меня реставратор. О древнерусской живописи знает практически все.

— Они древние? — с трудом вычленила хоть что-то, за что смогла зацепиться.

— В основном — восемнадцатый век, семнадцатого меньше. А вот эта — самая ранняя, звезда коллекции, — он указал на маленькую, ничем, на мой взгляд, не примечательную доску с изображением женщины. — Четыреста лет ей. А нашли, представляешь, случайно, в каком-то амбаре. Она черная вся была, доска гнить начала… Сейчас за нее безумные деньги нам предлагают. Не отдаем. Ириша верит, что хранит она нас… А Вашуков у меня здесь, — Алиханов оборачивается к холстам, что стоят на полу возле одного из шкафов, повернутые к стене. Перебирает их, вытягивая на свет несколько. — Вот интересная его работа… эта мне нравится меньше… а вот эта самая первая, он ей со мной расплатился как-то. Были еще — но их я уже продал, спрос на них есть, даже иностранцы интересуются…

Опускаюсь на пол, чтоб лучше рассмотреть. И вновь теряюсь в изгибах фантазии этого художника. Мне, напротив, вторая нравится больше.

— Сразу видно истинного ценителя, — удовлетворенно кивает Борис. Мой искренний интерес ему явно глубоко импонирует. — А сестричка твоя первым делом в ванну побежала.

— Ой, — возвращаюсь к суровой реальности. — Мне ж ей, наверно, помочь нужно. Да и самой… Вы ведь простите, ничего, если я тоже… воспользуюсь?

— Да беги, не стесняйся, никуда картины не денутся, — смеется хозяин. — Разве что новые с минуту на минуту прибудут.

• Предыдущая
• 52/86
• Следующая