Далёкая гитара - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 2

• Предыдущая
• 2/3
• Следующая

Бакалейщик перевернулся на другой бок.

«Неужели мы, как всегда, увидим ее только в мае? Хватит ли у него терпения… полгода стучаться, повторять ее имя и ждать?»

Выбравшись из постели, мистер Уидмер подошел к окну. На зеленой лужайке, прислоняясь к цоколю большого темного особняка, возле крыльца без ступенек, маячил все тот же старик. Почудилось ли это или он действительно звал ее по имени, стоя под раскрашенными осенью деревьями, под неосвещенными окнами?

С утра пораньше мистер Уидмер оглядел из окна лужайку мисс Бидвелл.

Там никого не было.

— Сдается мне, он и вовсе не приходил, — пробормотал мистер Уидмер. — Стало быть, я беседовал с фонарным столбом. Это мне яблочный сок ударил в голову — сидр, да и только.

Было семь утра; миссис Терл и миссис Адамс зашли в непрогретую лавку за беконом, яйцами и молоком.

Мистер Уидмер осторожно коснулся наболевшей темы:

— Скажите, вы вчера вечером никого не заметили у дома мисс Бидвелл?

— Разве там кто-то был? — удивились покупательницы.

— Мне показалось, я кого-то видел.

— Я лично никого не видела, — сказали обе.

— Это все яблоко, — пробормотал мистер Уидмер. — Чистый сидр.

Дверь хлопнула, и мистер Уидмер совсем сник. Никто ничего не видел; не иначе как это было наваждение, ведь он слишком долго примерял на себя чужую жизнь.

Улицы были еще пусты, но городок мало-помалу стряхивал сон. Багровый шар солнца занимался прямо над часами на башне суда. Мир укрылся прохладным покровом росы. Роса окутывала каждую травинку, каждый безмолвный кирпич, каплями падала с вязов и кленов, с оголенных яблонь.

Мистер Уидмер медленно и осторожно перешел безлюдную улицу и остановился на тротуаре. Перед ним раскинулась лужайка мисс Бидвелл, словно необъятное море выпавшей за ночь росы. И опять у мистера Уидмера взволнованно застучало сердце: среди росы отчетливо виднелись бесчисленные следы — вокруг дома, под окнами, возле кустов, у дверей. Следы в искрящейся траве, следы, которые таяли по мере того, как всходило солнце.

День тянулся медленно. Мистер Уидмер старался держаться у выхода из своей лавки, но так ничего не заметил. На закате он присел под навесом и закурил.

«Скорее всего, он ушел навсегда. Она не откликнулась. Я ее знаю — гордая старуха. Говорят, чем старше, тем больше гордыни. Не иначе как он опять уехал на поезде. Почему я не спросил, как его зовут? Почему вместе с ним не постучался в дверь?»

Но факт оставался фактом: не спросил, не постучался — потому и чувствовал себя виновником трагедии, которая уже не укладывалась у него в голове.

«Промучившись ночь напролет у нее под окнами, он больше не вернется. Ушел, похоже, перед самым рассветом. Следы совсем свежие».

Восемь часов. Половина девятого. Никаких перемен. Девять. Половина десятого. Никаких перемен. Мистер Уидмер допоздна не закрывал магазин, хотя покупателей не было.

После одиннадцати он присел к окну своей квартирки на втором этаже — не то чтобы специально шпионил, но и не ложился спать.

В половине двенадцатого, когда негромко пробили часы, все тот же незнакомец прошел по улице и остановился у дома мисс Бидвелл.

«Ясное дело! — воскликнул про себя мистер Уидмер. — Боится, как бы его не увидели. Днем, небось, отсыпался, отсиживался в укромном месте. Что люди-то подумают? Надо же, кружит и кружит возле ее дома!»

Мистер Уидмер прислушался и опять услышал его голос. Как стрекот запоздалого сверчка, как последний шелест последнего дубового листа. У парадной двери, у черного хода, под окнами. О, завтра, когда взойдет солнце, на лужайке будет миллион неспешных следов.

Но слышит ли она?

«„Энн, Энн, где ты, Энн!“ — разве не так он ее звал? „Энн, ты меня слышишь, Энн?“ — разве не так молит припозднившийся гуляка?»

Тут мистер Уидмер встрепенулся.

А вдруг она ничего не слышала? Кто может поручиться, что она не утратила слух? Семьдесят лет жизни — достаточный срок, чтобы уши затянуло паутиной; кое у кого серая вата времени постепенно поглощает все звуки, обрекая человека на ватно-шерстяную тишину. Долгих тридцать лет с ней никто не разговаривал, а прохожие открывали рты только для того, чтобы поздороваться. Что, если она оглохла и лежит, всеми забытая, в холодной постели, как маленькая девочка, заигравшаяся в долгую игру, даже не подозревая, что кто-то стучится в дребезжащие окна, кличет ее из-за облупившейся двери, ступает по мягкой траве вокруг запертого дома? Возможно, это немощь, а не гордыня помешала ей ответить!

Перейдя в гостиную, мистер Уидмер потихоньку снял телефонную трубку, а сам краем глаза следил за дверью в спальню — чего доброго, проснется жена. Услышав голос телефонистки, он попросил:

— Элен? Соедините меня с номером семьсот двадцать девять.

— Это вы, мистер Уидмер? Поздновато звонить по этому номеру.

— Ничего страшного.

— Ну, как знаете, только это впустую — она никогда не отвечает на звонки. И сама на моей памяти никому не звонила.

Раздались длинные гудки. Их было уже шесть, но все напрасно.

— Продолжайте дозваниваться, Элен.

Пропело еще двенадцать гудков. По лицу бакалейщика струился пот. На другом конце провода сняли трубку.

— Мисс Бидвелл! — закричал мистер Уидмер, чуть не упав в обморок от облегчения. — Мисс Бидвелл? — Он понизил голос. — С вами говорит мистер Уидмер, хозяин бакалейной лавки.

Ответа не последовало. Однако на другом конце провода, в доме напротив, она держала трубку. В окно ему было видно, что ее дом погружен в темноту. Она подошла к телефону на ощупь.

— Мисс Бидвелл, вы меня слышите? — спросил он.

Молчание.

— Мисс Бидвелл, у меня к вам просьба.

Щелк.

— Не могли бы вы открыть дверь и выглянуть на улицу, — проговорил он.

— Она дала отбой, — сообщила Хелен. — Соединить заново?

— Нет, благодарю. — Он повесил трубку.

И в лучах рассвета, и в теплый полуденный час, и в сумерках из ее дома так и не донеслось ни звука. Через дорогу, в бакалейном магазинчике, стоял за прилавком мистер Уидмер, которого преследовала мысль: ну и дура! Что бы там между ними ни произошло — просто дура. Но все равно: еще не поздно. Пусть руки стали дряблыми и морщинистыми — это все же руки. Ее старый знакомец, проделавший далекий путь, остался, судя по виду, неприкаянным. Некоторые сознательно выбирают такую судьбу: они как безумные стремятся менять пейзаж за окном каждую неделю, каждый месяц, каждый год, но с возрастом начинают сознавать, что всего лишь коллекционируют ненужные города и дороги, не более основательные, чем киношные декорации, и провожают глазами людей-манекенов, которые мелькают в витринах за окном медленного ночного поезда.

Этот старик прожил жизнь среди тех, кому был безразличен, ведь он никогда и нигде не задерживался на столько, чтобы хоть кто-то обеспокоился, проснется ли он на рассвете или уже превратился в прах. Но вот он вспомнил о ней и только тогда понял, что она среди них — единственная живая душа. Опоздав совсем чуть-чуть, он все же вскочил в последний вагон, сошел на нужной станции, дошагал сюда пешком и оказался у нее на лужайке, чувствуя себя последним идиотом. Еще одна такая ночь — и он больше не вернется.

Это была третья ночь. Мистер Уидмер уже надумал перейти через дорогу, устроить пожар на крыльце дома мисс Бидвелл и вызвать пожарных. Тогда она точно выскочит на улицу, прямо в объятия своему старичку, ей-богу!

Хотя… Так, стоп!

Мистер Уидмер поднял глаза к потолку. Наверху, на чердаке — разве там не найдется средства против гордыни и времени? Нет ли там, в пыли, какого-нибудь наступательного оружия, подходящего к случаю? Чего-нибудь старого, как они сами — мистер Уидмер, старик и старушка? Когда на чердаке в последний раз была уборка? Никогда.

Нет, это уж чересчур. Ему не хватит решимости!

И все же это была последняя ночь. Оружие требовалось прямо сейчас.

Минут через десять раздался голос жены:

• Предыдущая
• 2/3
• Следующая