Правдивое комическое жизнеописание Франсиона - Сорель Шарль - Страница 51

• Предыдущая
• 51/129
• Следующая

Король с присущей ему добротой уважил его просьбу, а он тотчас же отправился клянчить по всем вельможам. У одного он выпросил виолу, у другого — лютню, у этого — гитару, у того — арфу, а у некоторых — по шпинету. После того как двое или трое сделали ему такие подарки, остальные также не захотели отстать, ибо почитали для себя в некотором роде постыдным проявить меньше щедрости, нежели другие. Даже их лакеи, и те надавали ему, кто по октавке [148], кто по мандоре, словно необходимо было украсить комнату Мелибея, чтоб прослыть порядочным человеком. Ему некуда было бы деть все эти инструменты, если бы он не нанял склада. Вздумай он обратиться ко мне, я бы тоже расщедрился на форейторский рожок. Он послал своего мастера к одному вельможе, обещавшему купить ему лютню. Вельможа заплатил лютенщику больше, чем она стоила, а разница пошла в пользу Мелибея; после этого торговец отправился к другому придворному, и, таким образом, одна лютня оказалась проданной десяти разным вельможам [149]. Не правда ли, какая замечательная выдумка, еще никому не приходившая в голову, и Мели-бей, кажется, первый человек, ухитрившийся попрошайничать с честью! Но не обязывало ли его это даже перед последним из дарителей и не был ли он принужден повиноваться, если б они приказали ему угостить их музыкой? Во всяком случае, он продолжал преследовать свою цель и набрал столько всяких инструментов, что если б пожелал их сбыть, — как, мне кажется, он теперь и делает, — то смог бы купить себе небольшую мызу в Босии.

Все это должно было бы вызвать у Дианы отвращение к нему, но ее ослепил пустой внешний блеск. Вы знаете, что большинство девиц любит тех, кто много говорит, независимо от того, говорят ли они кстати; Мелибей же говорил больше всех и усвоил себе при дворе некоторые вольности, до которых я еще не дошел. Я ухаживал с такой скромностью, что не осмеливался дотронуться до Дианиной ручки, чтоб ее поцеловать; а от одного человека, видевшего их вместе, я узнал, что Мелибей был далеко не так почтителен. Кроме того, в ее присутствии он разыгрывал страстного любовника и вращал глазами наподобие тех часовых фигурок, которые приводят в движение с помощью завода. В порыве восторга он корчил из себя краснобая и говорил Диане:

— Позвольте, красавица, приложиться к этим прелестным ручкам. Но ах! Какое чудо! Они сделаны из снега, а между тем они меня обожгли! Не уколюсь ли я, если поцелую дивные розы ваших щек, ибо нет розы без шипов?

Он так намастачился, что нанизывал перлы еще почище этих, и по своему характеру был склонен проявлять всегда самые сумасбродные чувства. Находясь даже в обществе принцесс, он притворялся, будто тает от восхищения, и говорил:

— Ах, сударыня, я теряю зрение, оттого что зрю перед собой слишком много прекрасного, и мне грозит еще потеря речи, которая отказывается вас занимать, ибо ей мешает мое упоение.

Было бы правильнее, если б он жаловался на потерю рассудка; и в самом деле, с его речами считались не больше, чем с ним самим, и ему прощали многое такое, за что обиделись бы на всякого другого.

Я думаю, что никто кроме Дианы не оказывал ему уважения; но это, по правде говоря, было для него немаловажно, ибо он был в нее влюблен. Придворные дурачества, которые он выкидывал в ее присутствии, казались ей милее моей скромности, и она при всякой возможности доставляла ему случай видеться с ней. Она выходила на крыльцо, когда он проезжал мимо ее дома, и нередко случалось, что она позволяла ему зайти. Мне пришла фантазия ее навестить, дабы удостовериться, в каких мы с ней отношениях, но она приказала передать, что в этот день никого не принимает. Тогда я надумал взять лакея у приятеля, ибо своего у меня не было, — впрочем, будь у меня таковой, он не смог бы пригодиться мне в данном случае. Я подослал его к Диане, как бы от имени Мелибея, и велел спросить, не обеспокоит ли он ее своим посещением. Она отвечала, что нисколько, и на сей раз прождала его понапрасну. Когда лакей доложил мне об этом, я счел уже несомненным, что Мелибей добился полной победы и, весьма вероятно, привлек на свою сторону и двоюродного брата. Клянусь вам, однако, что я испытал скорее чувство презрения, нежели ревности. Мне казалось, что, покинув меня ради Мелибея, Диана была достаточно наказана за свое ослепление и что не стоило огорчаться по поводу обстоятельства, которое должно было бы больше огорчать ее самое. Я утешился мыслью, что вечно домогаться ее любви — значило забавляться впустую. Раз она искала себе придворного, то пусть при нем и остается. Полагаю, что осуществись ее надежды и выйди она за него замуж, то имела бы не один случай в этом раскаяться. Относительно же себя могу вас твердо заверить, что я приказал бы музыкантам с Нового Моста спеть ей эпиталаму, хотя бы мне пришлось самому сочинить для этого стихи.

Тем временем, желая отвести душу, я прихватил как-то ночью пять-шесть приятелей, и мы отправились под окна Мелибея исполнить серенаду на щелкушках, тамбуринах и форейторских рожках. Я спел соло шутовские куплеты, в коих говорилось, что мои инструменты не уступят его собственным и что они отлично помогли бы ему пленить сердце его возлюбленной. Еще многое другое наговорил я ему в посрамление и полагаю, что он все это слышал, но показаться побоялся.

Я приказал бы, кроме того, всыпать ему сто палочных ударов в присутствии его избранницы, если б дело того стоило. Ничего не могло быть проще. Но я подумал, что, может статься, недалек час, когда он потеряет милости Дианы и она променяет его на другого, как променяла меня. Помимо душевных недостатков, у него были еще и физические. В свое время я слышал от Дианы:

— Боже, как Мелибей мил! От него так хорошо пахнет!

Это была правда: можно сказать, что от него хорошо пахло, потому что сам он пах плохо [150]. Присущий ему запах был способен заразить самую здоровую местность, и если бы не душистые подушечки, которые он носил под мышками, то он насмердил бы вокруг себя так, что это чувствовалось бы и через час после его ухода. Мне оставалось только дождаться, чтобы настали жаркие дни и крепкий запах пота пересилил духи. Не может быть, чтоб, перед тем как целоваться с Дианой, он хоть иногда не забывал поесть мускусных лепешек, отшибавших вонь, которая исходила от его зубов; а благодаря тухлому дыханию даже самые лучшие речи казались отвратительными в его устах. Полагаю, однако, что независимо от всего этого Диана была вынуждена его забыть, ибо спустя короткое время отец выдал ее за адвоката, человека довольно богатого и порядочного, что было мне приятнее, чем видеть ее в руках Мелибея.

Будучи слишком совестливым, чтоб разбивать семейное счастье, я стал постепенно охладевать к Диане, или, говоря напрямик, страсть моя прошла и простыла. Любовь, однако, не потеряла власти, приобретенной надо мной, и заставила меня обожать другую красавицу, ухаживания за которой были сопряжены с еще большими шипами, хотя никто и не мешал мне в этом деле.

После нее я любил еще многих других, о коих не стану распространяться, дабы вам не наскучить. Достаточно будет сказать, что большинство из них платило мне взаимностью, но не нашлось ни одной, которая, удостаивая меня высших милостей, проявила бы особенно пылкую страсть. На небе не сверкает столько звезд, сколько меня озаряло прекрасных глаз. Душа моя воспламенялась от первой встречной женщины, и я не мог разобрать, которая из пятидесяти красоток, по большей части занимавших мою фантазию, приглянулась мне сильнее прочих: я гонялся за всеми вместе и, потеряв надежду насладиться той или иной, нередко испытывал столь сильное огорчение, словно она была моей единственной любовью. Может быть, если придется к случаю, я расскажу вам в дальнейшем о какой-нибудь из своих пассий.

• Предыдущая
• 51/129
• Следующая