Повесть о суровом друге - Жариков Леонид Михайлович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/66
• Следующая

Сопя, колбасник долго взбирался ко мне на спину, устраивался поудобней и ворчал, что я худой и ему жестко на мне сидеть.

- Только синяков об твой хребет набьешь, - бурчал Сенька.

Но вот он весело гикнул и ударил меня пятками по бокам.

- Н-но, кляча!..

Три раза я прокатил Сеньку от крыльца до столба и обратно. А он подгонял меня сзади и, подражая гуляке, напевал:

Когда я на почте служи-ил ямщи-ко-ом!..

С трудом переводя дух, я остановился. Сенька слез и неожиданно сорвал с меня картуз и спрятал за спину.

- Говори, поп или мужик?

- Ну, поп.

- Об землю хлоп, ногой топ! - крикнул Сенька, швырнул на дорогу мой картуз и прихлопнул его ногой.

Я хотел поднять картуз, но Сенька опередил меня.

- Поп или мужик? - снова спросил он.

- Мужик, - ответил я неуверенно.

- Между ног ж-жик!

Сенька нагнулся и между ног далеко закинул мой картуз.

Пока я бегал за ним, колбасник взбежал на крыльцо и показал мне нос:

Обманули дурака.

На четыре кулака...

Я заплакал и пошел прочь. Не то было обидно, что Сенька катался на мне, - придет время, и я на нем покатаюсь. Было обидно, что мяса я не добыл. Теперь Васька помрет.

На углу улицы мне встретился Алеша Пупок, нищий из поселка «Шанхай». У Алеши отец был слепой, мать больная. Чтобы прокормить их, Алеша каждое утро лазил на террикон заводской шахты и собирал там щепки, мелкий уголь. Добычу он отдавал лавочнику Цыбуле и получал за работу фунта два требухи.

Но Сенька отнимал у Алеши его заработок и менял на голубей. При этом он избивал мальчика, стараясь обязательно попасть в нос, чтобы потекла кровь. Алеша молча сносил обиды, иначе Цыбуля отказал бы ему в заработке.

- Ты почему плачешь? - спросил у меня Алеша.

Я рассказал ему, и Алеша подмигнул мне ободряюще. Он достал из холщовой сумы кусок требухи и две картошки: все, что там было.

- На, возьми, - сказал он.

- А ты?

- Обойдусь. - И чтобы меня не мучила совесть, улыбнулся.

Быстрее ветра помчался я к Ваське: я нес больному спасение.

3

Наступили зимние холода. На крышах землянок, на лавочках возле заборов, на деревьях толстым пышным слоем лежал снег. По ночам завывали вьюги, ветер хлестал в окошко снежной пылью. В доме становилось холодно. Чтобы согреться, я забирался вместе с котом в теплую духовку и сидел там, прислушиваясь к свисту ветра в трубе.

В эти минуты я думал о Ваське, о том, что он, наверное, тоже думает обо мне. Так я засыпал и не слышал, когда мамка переносила меня к себе в постель.

К утру вьюга утихала. От снега в комнате становилось светло.

Мама растапливала плиту. Золу из поддувала она выносила на улицу и высыпала на чистый снег. На мусор отовсюду слетались галки.

Всю зиму к Ваське ездил доктор. Больной поправлялся медленно.

Анисим Иванович все еще лежал в больнице. Васька так и не виделся с отцом с тех пор, как тот вернулся с войны. Васька тогда был в беспамятстве, а когда очнулся, отца уже не было: увезли в больницу.

Так незаметно прошла весна и наступило лето. Листья на деревьях покрылись копотью от завода. Только степь зеленела по-прежнему. От бахчей веяло сладким ароматом поспевающих дынь.

Как-то утром мы сидели с Васькой под акацией и рассматривали растрепанный журнал «Нива». Там был нарисован портрет храбреца-казака Кузьмы Крючкова, который зарубил на войне семьдесят германцев и двух турок.

Васька бережно перелистывал страницы журнала. Там было много забавных картинок: ангелы на белых крыльях поднимались в небо, казаки, стоя на спинах лошадей, переправлялись через реку. А вот панцирь-кольчуга, который не берет ни шашка, ни пуля...

Вдруг Васька закрыл журнал.

- Ты чего?

- Царь! - прошептал он, счастливо блестя глазами.

Я заглянул в журнал и увидел картинку во всю страницу.

Царь, увешанный звездами, крестами и медалями, перепоясанный голубой лентой и золотыми шнурами, ласково смотрел на меня. Правой рукой он обнимал мальчика, одетого в чеченский бешмет с кинжалом. За спиной у царя стояли три барышни в белоснежных платьях. Под картинкой было что-то написано. С трудом по слогам я разобрал:

«5 ноября Его Величество Император и Самодержец Всероссийский Николай Второй с Августейшими детьми Их Императорскими Высочествами цесаревичем и Великим князем Алексеем Николаевичем и великими княжнами Ольгою Николаевною, Татьяною Николаевною и Мариею Николаевною изволили прибыть по Варшавской железной дороге из Скорневиц в Царское Село».

- Вась, дай! - жалобно попросил я.

Васька осторожно вырвал портрет.

- Смотри не замарай...

Руки мои дрожали. Царь! Сколько я слышал сказок о царе, сколько думал о нем! Для меня царь был непонятным человеком. Как и где живет царь? Ходит небось в золотых штанах и серебряных сапогах. Каждый день, наверно, ест борщ с мясом и конфетами закусывает. Чего-чего, а конфет у царя полный сундук! Там и мятная карамель, и «раковые шейки», и ландрин. А еще говорил Васька, что возле царевой хаты есть молочный ставок с кисельными берегами! Захочет царь молока - нырнет и напьется. Захочет киселя - подплывет к берегу и откусит. Сладко царю!..

Я с сожалением вернул Ваське портрет и, чтобы протянуть счастливую минуту, спросил про мальчика на картинке.

- Это царевич и великий князь, - сказал Васька и добавил с уважением: - Алексей Николаевич.

- Почему... великий? - спросил я. - Он же пацан.

Васька сердито протер картинку рукавом, сложил вчетверо и спрятал за пазуху.

- Это кажется, что он пацан. Князь знаешь какой... высокий! - Васька поискал глазами, с чем сравнить великого князя, и остановился на акации. Вот как это дерево! А царь еще выше! И сильный знаешь какой! Похлеще Ильи Муромца! Если даст левой рукой - двадцать человек с ног!

- А правой?

- Правой - сто!

- Наверное, не сто, а тыщу, - сказал я. - Царь может целый дом поднять и закинуть вон до того сарая.

- Конечно, может, - согласился Васька и стал хвастаться: - Мой батя за царя воевал, а еще за веру и это... за отечество...

Мне вспомнился Анисим Иванович, его обрубленные ноги, и я спросил:

- Вась, а зачем война бывает?

- Как зачем? Ихний царь нашему по морде дал, а мы смотреть будем?

- Ударил? За что?

- То-то и обидно, что ни за что. Позвал нашего царя к себе. «Приезжай, - говорит, - гостем будешь». Наш поверил, приезжает. Заходит к германскому царю в хату и говорит: «Здорово!» Тот навстречу: «Мое почтеньице, приехали!» - и рр-аз по морде нашему царю! Наш развернулся - и тому в зубы. Тот нашему. И пошло: генералы стали драться, офицеры, а когда дело дошло до солдат, тут и моего батю на войну взяли. С тех пор и идет война.

Васька помолчал, потом продолжал:

- Германского царя Вильгельмом зовут, усищи, как у таракана. А наш царь в панцире воюет. У него сабля из золота, меч называется. Меч - головы сечь!

- Вась, а на войне страшно?

- Еще как! Пули свистят, снаряды воют... Жуть что делается!

- А твоего отца снарядом ранило?

- Пушка по ногам проехала, - нехотя отозвался Васька, потом опять похвалился: - Мой отец царя спас. Когда немецкая пушка покатилась на царя, батя схватил ее и остановил, да вот беда, сам под колеса попал...

Я задумался, не понимая, почему германская пушка гналась за царем, но легко представил, как Анисим Иванович ухватился за колеса пушки и задержал ее. На нашей улице не было человека сильнее Анисима Ивановича. Бывало, соберет он шахтерских парней, одного посадит на шею, двое повиснут на руках, еще человека три просто так уцепятся за него, и он давай их вертеть, точно мельницу.

Васька помолчал, лицо его посветлело: что-то радостное было у него на душе.

- Я вырасту и тоже стану царем, панцирь себе сделаю и пойду на войну за веру и отечество... Ты думаешь, я не сильный? Вот смотри...

• Предыдущая
• 3/66
• Следующая