Жуков. Портрет на фоне эпохи - Отхмезури Лаша - Страница 23

Мария выхаживала Георгия Константиновича целый месяц. К ранам добавился вновь вернувшийся тиф (в 1920 году этой болезнью заразилась треть Красной армии), но ему все-таки удалось выкарабкаться. Молодые люди полюбили друг друга. «Дедушка рассказывал мне, что он уже тогда полюбил бабушку. За ее милосердие и чудесные голубые глаза… Благодаря им… появилось ее ласковое прозвище – „Незабудка“»[91], – рассказывает Георгий, внук маршала. Мария стала первой из четырех главных женщин в жизни Жукова. После выхода из госпиталя в ноябре 1919 года он получил месячный отпуск для восстановления сил. Он вернулся в Стрелковку, чтобы отдохнуть в родительском доме, а сестры Волоховы уехали к себе в Полтаву. Влюбленные встретятся вновь через три года в Минске. Георгий Константинович к тому времени уже будет женат на другой.

В Стрелковку Жуков попадает в самый разгар крестьянского восстания. Входили ли его родители в комитет бедноты, в членах которого большевики видели своих союзников в классовой борьбе в деревне? Пользовались ли, как бедняки, субсидиями, то есть получали часть имущества, отнятого у кулаков? Или же, напротив, принадлежали к основной массе крестьян, боровшихся против продразверстки? Мы этого никогда не узнаем. Жуков написал об этом всего четыре слова: «Отпуск прошел очень быстро». Во всяком случае, это был последний раз, когда он встречался со своим отцом Константином Артемьевичем, который умер 28 марта 1921 года в возрасте 77 лет. Много лет спустя, уже после того, как он примет капитуляцию вермахта, Жуков установит на его могиле на маленьком стрелковском кладбище каменное надгробие[92].

В декабре 1919 года Жуков попросился обратно на фронт, но медицинская комиссия сочла, что он еще не совсем оправился от ранения, и направила в резервный батальон в Тверь. Коммунистическая ячейка послала его на кавалерийские курсы в Старожилов Рязанской губернии, в 150 километрах к юго-востоку от Москвы. Создание подобных курсов было вызвано острой необходимостью подготовки красных командиров, каковых было слишком мало как для удовлетворения настоятельных потребностей армии, численность которой за восемнадцать месяцев утроилась, так и в сравнении с количеством военспецов из бывших царских офицеров, вечно подозрительных для власти как идейно чуждые. С учетом его боевого опыта Жукова сразу же назначили командиром 1-го эскадрона курсантов и поручили, как он пишет, «заниматься с курсантами владением холодным оружием (пика, шашка), обучением штыковому бою, строевой и физической подготовкой». Попутно он сообщает, что «общеобразовательная подготовка основной массы курсантов была недостаточной»[93]. Это замечание относится и к нему. Здесь мы затрагиваем одну из серьезнейших проблем Красной армии, частично объясняющую ее неудачные действия в 1939–1941 годах: крайне незначительное количество образованных людей, способных стать действующими офицерами или офицерами запаса. Жуков не скрывает своего отношения к уровню подготовки, полученной в Рязани: «Строевые командные кадры состояли главным образом из старых военных специалистов – офицеров. Работали они добросовестно, но несколько формально – „от“ и „до“. Воспитательной работой занимались парторганизация и политаппарат курсов, общеобразовательной подготовкой – военнообязанные педагоги. Политико-экономические дисциплины вели наскоро подготовленные преподаватели, которые зачастую сами „плавали“ в этих вопросах не хуже нас, грешных»[94]. Эти пороки военного образования – теоретичность и излишняя идеологизированность – будут преследовать РККА вплоть до Второй мировой войны.

Занятия на рязанских курсах, и так малоэффективные, были к тому же сокращены и продолжались всего полгода. В середине июля курсантов отправили в Лефортовские казармы в Москву, где уже находились их товарищи с московских и тверских пехотных курсов. Молодым курсантам сообщили, что из них сформируют сводную конно-пехотную бригаду, которую отправят против белой армии Врангеля, начавшей наступление из Крыма. Жуков ссылался на свою занятость в тот период, видимо не желая встречаться со своей прежней невестой Марией Малышевой, дочерью его бывшей квартирной хозяйки. Красавица осыпала его упреками и после ссоры бросила. Вскоре после этого она вышла замуж. Похоже, Жуков от этого не слишком страдал.

В составе сводной бригады Жуков отправился не в Крым, а на Кубань, где был назначен помощником командира роты в 14-й стрелковой дивизии. Красные пришли не воевать с белыми, а усмирять казачьи земли. В своих «Воспоминаниях» Жуков упоминает только о положительных сторонах этого умиротворения: политических дискуссиях с бедными крестьянами, о пропаганде, починке сараев и изб, очистке колодцев. Но действительность сильно отличалась от этой благостной картинки. Части Красной армии должны были в первую очередь помешать засевшей в Крыму армии барона Врангеля получать людей и лошадей на Кубани, представлявшей собой последнюю надежду белых. Сводная курсантская бригада, в которой по определению было много коммунистов, возможно, участвовала в борьбе с кулаками, отождествляемой с борьбой против белых. Карательные операции на казачьей территории были кровавыми; красные заставляли станицы дорого платить за их поддержку всех белых вождей начиная с ноября 1917 года: Корнилова, Колчака, Деникина и, наконец, Врангеля. Наиболее богатая часть казачества, враждебно настроенная в отношении передела земель и ратовавшая за независимость станиц, была истреблена. В период с 1919 по 1921 год на север были депортированы от 300 000 до 500 000 казаков при общей численности казачества приблизительно в 4,5 миллиона[95]. Рейнгольд, председатель Донревкома, признавал в 1919 году: «Мы бросили вызов казакам, начав массовое их физическое истребление. Это называлось расказачиванием… Казаков, по крайней мере огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически»[96]. Вот об этой политической и классовой войне, более безжалостной, чем всякая другая, следует помнить, когда Жуков, не вдаваясь в подробности, пишет о своем участии в конце лета 1920 года в операциях «против банд Фостикова и Крыжановского».

Жукову так и не довелось повоевать с войсками Врангеля, разгромленными в ноябре 1920 года Фрунзе. Последняя угроза со стороны белых была ликвидирована. Сводную бригаду расформировали. Часть ее личного состава отправили на пополнение других частей, понесших потери в боях. Из большей ее части сформировали полк, который бросили на преследование разрозненных белых отрядов. В Дагестане его чуть ли не до последнего человека уничтожили. «Многие командиры и бойцы были зверски замучены бандитами»,  – пишет Жуков, «забыв», что красные расправлялись с пленными точно так же. Ему и на этот раз сопутствовала удача. Вместо того чтобы носиться по ущельям Дагестана, курсант получил под свое командование взвод (тридцать человек) в 1-м кавалерийском полку 14-й бригады, входившей в 14-ю стрелковую дивизию (9-я Кубанская армия). Полком, по рассказу Жукова, командовал старый рубака, донской казак, который встретил Жукова и прибывших с ним его товарищей очень плохо. «Глядя на наши красные штаны, он неодобрительно заметил: „Мои бойцы не любят командиров в красных штанах“»[97]. Дальше все пошло в том же духе: Жуков попал в часть, пропитанную «духом партизанщины» и враждебно настроенную по отношению к новым командирам, прошедшим хоть какую-то подготовку и назначенным к ним со стороны. Жукову пришлось долго завоевывать уважение своих подчиненных во время операций по зачистке окрестностей кубанской столицы Екатеринодара (ныне Краснодар) от казацких банд.