Форварды покидают поле - Халемский Наум Абрамович - Страница 47
- Предыдущая
- 47/64
- Следующая
Подойти к ним нелегко. Оба Санькиного роста, морды решительные,— не задумываясь, продырявят кого угодно.
За нашей спиной раздается голос Дзюбы:
— Не троньте, им никуда не уйти.
В голосе его тревога, он, по-видимому, боится за нас. Но Санька никогда не останавливается на полпути, в нем сказывается настоящий форвард — да, именно форвард, так как и здесь он применяет обманное движение: просто в лоб бросается на противника, и когда беспризорник взмахивает ножом, Санька уклоняется влево, а правой ногой подбивает его. Тот падает, как сноп, а Саня уже сидит у него на спине. Второй сразу теряет воинственный пыл. Он косит глазами, как затравленный волк. Кто-то из прохожих отвлекает на миг его внимание, и я всей своей тяжестью падаю ему на плечи, падаю неосторожно, едва успев ухватить запястье руки, в которой он держит нож. Парень ловок и очень подвижен, руки у него сильные и цепкие, мы катимся по земле, а он, подлец, все норовит повернуть на меня нож, но его руки я не выпускаю.
Мой противник мгновенно прекратил сопротивление. Я отпускаю его, поднимаюсь с земли и тотчас чувствую, будто меня царапнуло по бедру. Но я слишком возбужден и сразу же забываю об этом. Дзюба закуривает, искоса поглядывает на утихомирившихся буянов. Снова выстраивают колонну. Дзюба пересчитывает всех. Четверым удалось улизнуть. Пупок по-лисьи щурит глаза и издевательски ухмыляется.
— Чего ты, вшивый, радуешься? — зло спрашиваю его.
Он показывает язык, а войдя во двор, невозмутимо, без всякого стеснения отправляет малую нужду, обрызгивая тех, кто не успевает отскочить в сторону. Свистя и повизгивая, все остальные подражают Пупку, будто они только и ждали сигнала. Двор ярко освещен, из открытых входных дверей доносятся звуки марша. Ася и Зина с трудом достали граммофон, чтобы встретить ребят бодрой музыкой. А вот и сами девушки, в белых халатах и красных косынках.
Малопривлекательное зрелище приводит их в смятение, они закрывают лица ладонями и убегают назад в дом.
Пупок с издевкой глядит на меня и смеется прямо в лицо. Рядом с ним, переваливаясь с ноги на ногу, ковыляет тот отчаянный, с которым я дрался у трансформаторной будки. Не могу понять, чему он так радуется: сорваться не удалось, нож у него отобрали, а ликование из него так и прет.
Баня расположена на первом этаже. Раздеваются они нехотя, словно им жаль расставаться со вшами и лохмотьями. Гора тряпья будто шевелится на полу. Дзюба предлагает сжечь все это во дворе.
И вдруг ощущаю тепло пониже спины. Ощупываю рукой — густая липкая кровь. Становится жутко, начинаю чувствовать боль. Толкаю в бок Саню и показываю ладонь в крови. Он изучает мои штаны и легко находит тонкий продолговатый разрез.
— Пописали тебя, Вовка, весь зад в крови,— встревоженно говорит он.
Саня берет меня об руку и ведет на второй этаж. Теперь я уже чувствую слабость, кружится голова. В ярко освещенной комнате нас встречают Зина и Ася.
— Девушки, его подкололи,— сообщает Саня, пытаясь усадить меня, но я ложусь на койку спиной вверх. Зина и Ася бросаются ко мне. Нужно остановить кровь. С меня стягивают сапоги, снимают ремень и пытаются уже взяться за брюки.
Поворачиваю голову и ловлю настороженный Зинин взгляд. Ася держит в руках бинт и пузырек с йодом.
— Девушки,— прошу я,— выйдите.
— Правильно, Зина, тебе лучше уйти, — советует Ася.
— Почему именно мне?
— Я Вове не мешаю.
Зина решительно отстраняет Саню и подходит ко мне.
— Вова,— говорит она,— ты истечешь кровью, пока мы будем препираться. Что за мещанство? Надо остановить кровь.
— Да, да,— поддерживает Саня,— какой там еще стыд, раз идет речь о твоей жизни.
Если рана не смертельна и я поднимусь, тогда хоть не показывайся девчатам на глаза.
— Зина,— стараясь скрыть боль, стыд и волнение, заявляю я,— пока ты не уйдешь, никого не подпущу.
— Ах вот как! Асе ты доверяешь!
— Ася пусть тоже выйдет.
— Вовочка, в тебе бездна мещанства.
Принесла сюда нелегкая и Степана. Вид у него самодовольный.
— Кого здесь хоронят? — насмешливо спрашивает он.
Разобравшись в чем дело, Степан берет у девушек бинт и йод.
— Свой срам показывать он не станет, факт. Выйдите-ка, девчата, я перевяжу.
— Ты не умеешь, внесешь инфекцию.
Еще и он прется в сестры милосердия! Не выйдет. Стиснув зубы, я так мрачно гляжу на него, что Степан отступает и, открыв дверь в коридор, зовет Дзюбу. Тот появляется, потный и утомленный.
— Все-таки полоснули тебя,— сокрушается он.
Не долго размышляя, Дзюба велит девчатам отвернуться, оголяет меня, обжигает йодом и, накладывая повязку, говорит:
— Рана не ножевая, полоснул тебя тот сукин сын бритвой. Э, значит, она при нем! — И Дзюба поспешно спускается вниз.
Саня помогает мне натянуть штаны, а Степан тем временем развлекает девушек:
— У моего друга самое уязвимое место — пониже спины, факт. Тощие собаки любят то место зубами рвать, урки — ножиками.
Доиграется он сегодня! Зина злится па него, она подходит ко мне:
— Вова, мы с Асей попросим разрешения проводить тебя домой. Надо твою маму успокоить.
Передвигаюсь с трудом. Как добраться на Черноярскую? Едва я ступаю на правую ногу, тело пронзает острая боль.
— Что же делать? — озабоченно спрашивает Саня.
— Обратись в Лигу наций. Там обсудят, факт. Вот что делать.
Степан подходит вплотную ко мне, поворачивается спиной, приседает и говорит повелительно:
— Ложись на плечи!
Я в нерешительности. Степан кладет мои руки себе на шею и взваливает меня на спину.
— А донесешь? — спрашивает Зина.
— Еще надорвется, ведь в нем пуда четыре, не меньше!
— Ничего мне не станется,— хрипит Степан,— я и не такие болванки носил.
Боль усиливается. На лестнице нас встречает Дзюба и показывает лезвие для самобрейки, вправленное в тонкую медную пластинку.
— Вот мерзавец! Зажал между пальцев,— возмущается тренер. — Ребята, Радецкого в поликлинику, ему необходима хорошая перевязка.
Степан начинает пыхтеть. Саня сменяет его, и он, не успев отдышаться, снова принимается за свои дурацкие насмешки.
— Сидеть теперь Вовка никак не сумеет. Сидеть-то ему не на чем. Но самое страшное другое — жрать нельзя.
— При чем здесь жратва? — не понимает Саня.
— Точно говорю, при таких ранениях только пить можно.
Пнуть бы его ногой, шпаном, английским, даже носком! Но Саня уже зовсем запыхался.
— Ну и тяжелый ты, Вовка!
— А дрянь всегда тяжелая,— подставляя спину, заключает Степан.
Устраиваюсь на этой костлявой спине и твердо решаю пропускать мимо ушей его зубоскальство.
В поликлинике с меня бесцеремонно стаскивают штаны и кладут на стол.
— Какой художник так расписал этот трек? — спрашивает усатый доктор, склонившись надо мной.
На вопросы врача лучше не отвечать. Молчи — и все. К этому меня приучил Тоидзе, когда чинил мне кости. Хирургу, как и парикмахеру, легче работать, рассуждая о том, о сем.
Доктор все время ворчит, пока делает мне укол и обрабатывает рану. Домой он велит отправить меня в карете скорой помощи, но она только что выехала па вызов, а пока эта карета, запряженная дохлой клячей, возвратится, можно доползти домой. Степан снова взваливает меня на плечи, благо уже недалеко.
Черный яр сейчас не соответствует своему названию, он весь в белом пуху. Снег лежит еще не почерневший, схоронив под собой ручеек, бегущий по дну оврага, бурьян и крапиву, густо облепившие крутые бока яра. С первых же зимних дней из Черного яра на улицу рвутся злые вьюги. Пусть кругом тишина, нет и ветерка — здесь всегда воет и бесится непогода.
Верхом па Степке я себя чувствую прескверно, на душе тоже невесело — ведь сейчас мне предстоит разговор с мамой. Уж она-то не поскупится на упреки, слезы и причитания:
— Боже, кто мог подумать, что в сорочке родится такой Нестор Махно!
ОВАЦИЙ НЕ БУДЕТ
Две недели валяюсь в постели. В общем, не утомительно. Лежишь, ничего не делаешь, никого не возмущает твое безделье. Ешь досыта, спишь вдоволь, мать никаким воспитанием не занимается и почти не пилит. Однажды завела разговор о Степане — вот, мол, с кого следует брать пример, он работает на заводе, уже и в комсомол вступил, и в «Синей блузе» не на последних ролях, даже в село его посылают. Но, взглянув на мое лицо, мама умолкла, наверное поняла: еще одно слово — я встану и уйду. Зина навещает почти ежедневно, а поднимусь с постели — она и носа не покажет. Хоть всю жизнь болей! До чего непонятны эти девчонки! Зина, между прочим, привязалась к моей, младшей сестренке, нянчится с ней, возится, как с родной.
- Предыдущая
- 47/64
- Следующая
