Прекрасная Адыгене - Солоухин Владимир Алексеевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/37
- Следующая
Нетрудно догадаться, что из всей этой характеристики мне в первую очередь запомнилась высота избранной вершины – 4404 метра, и я стал сравнивать ее, пользуясь справочником, с другими вершинами. Я понимал, что для первого восхождения не могла быть выбрана очень высокая гора, какой-нибудь там семитысячник, доступный только перворазрядникам и мастерам. Но все же и четыре тысячи четыреста да еще и четыре метра занимали в горной шкале не последнее место. С определенным злорадством я читал, что высшая точка Пиренеев – Пикоде-Ането – 3404 метра, главная вершина Татр – пик Герлаховского – 2655 метров, что наиболее красивой и популярной вершиной Швейцарских Альп считается пирамида Маттерхорна – 4477 метров и что сам знаменитый Монблан выше Адыгене всего лишь на 406 метров.
Попадалась на глаза разная горная мелочь: Апеннины – 2914 (Гран-Сассо), Карпаты – 2543, Родопы – 2191, Балканские горы – 2376, Саянские горы – 3491 метр… Правда, Алтай своей высшей точкой превышает Адыгене, но всего лишь на сто два метра. Да что говорить! Ведь и Казбек не так уж далеко ушел от нашей избранницы: пять тысяч ноль тридцать три.
В лагерном клубе, там, где висят фотографии высочайших горных вершин Советского Союза, а также разные поучительные плакаты, вроде: «Переползание ненадежного снежного моста через ледяную трещину», «Узлы для связывания веревок», «Самозадержание на льду», «Оказание первой помощи», «Транспортировка пострадавшего в носилках-корзине и в носилках методом волочения», – я обнаружил картину-схему, выполненную в синевато-белых и коричневых тонах. Картина изображала Адыгене, подступы к ней и жирный пунктир наиболее удобного маршрута восхождения. Саму белоснежную вершину художник расположил в левой верхней части картона. Вправо к середине картона спускался от вершины крутой снежный склон, из которого в двух метрах вылезали наружу острые скалы. Спустившись достаточно низко, склон образовывал седловину и начинал опять подниматься. К этой-то седловине и вел снизу вертикальный черный пунктир, который затем поворачивал налево и устремлялся вверх по снежному склону, прокарабкиваясь по первому скальному выходу и огибая второй. На вершине, как полагается, рдел красный флажок. Я побежал за тетрадкой и добросовестно переписал в нее объяснительный текст.
«ВЕРШИНА АДЫГЕНЕ (4404 МЕТРА)
Местоположение.
Вершина Адыгене расположена на гребне Джаламышского отрога, протянувшегося с севера на юг и с востока на запад. От вершины отходят небольшие отроги. На северном склоне лежит крутой ледник.
Маршрут восхождения.
От стоянки «Электро» нужно пройти прямо на юг по галечниковой площадке, подняться правее конечной морены ледника и войти в ложбину между этими моренами и склонами пика Электро. По хаотическим нагромождениям камней продолжается движение сначала на юг, потом на запад, в ущелье между массивом пика Панфилова и гряды Электро – Адыгене. Дальше идти следует по моренной гряде правее языка ледника Панфилова. Не доходя до конца моренной гряды, по крутой осыпи следует подняться на перевальную точку гребня.
Подъем от перевальной точки гребня до вершины осуществляется по широкому разрушенному гребню крутизной 30°. В средней части подъема встречаются две скальные гряды. Первая из них проходится по разрушенному скальному кулуару, вторая – слева. Не доходя сто метров до вершины встречающаяся на пути черная скала обходится справа. Для страховки восходителей в этом месте натягиваются перила.
Спуск с вершины совершается по пути восхождения.
Спуститься с перевального гребня удобнее по мелкой осыпи справа».
Теперь я часто приходил в клуб и подолгу стоял перед картинкой.
Очертания вершины, с ее более крутым левым склоном и с более пологим, но зато и более протяженным правым, запечатлелись во мне, и я представлял их себе в любое время без всякой картинки. К тому же очень скоро я сделал важное открытие, после которого исчезла надобность торчать в клубе перед живописным куском картона.
Несколько ниже лагеря по тому же Алаарчинскому ущелью стояли две юрты. Около них паслись несколько коров и две лошади. Иногда доносился оттуда собачий брех. Зная по опыту, что в подобных юртах всегда имеются кумыс и айран, я предложил Оле прогуляться до юрт и попить одного или другого напитка. Сумерек еще не было, но дело шло к ним. Догадываясь, что в юртах живут киргизы, я спросил у девушки, моющей в ручье молочную флягу, спросил, не сомневаясь, что она меня поймет:
– Кумыс бар? Айран бар?
Девушка посмотрела на нас как будто дружелюбно, ничего не ответила. Между тем, услышав постороннюю речь, из юрты вышла старуха. Я обратился и к ней с тем же двойным вопросом. Старая женщина что-то сказала девушке на своем языке, и девушка потянула за веревку и достала из ручья еще одну флягу и открыла ее. Старуха тем временем принесла пиалу. Мы с Олей выпили по большой пиале холодного (из горного ручья!) жирного айрана. Я попытался заплатить за него доброй женщине. С большим трудом мне удалось всучить деньги.
Не для того я вспомнил о нашем походе за айраном. Дело в том, что когда я пил айран и оторвался от питья нa середине пиалы, перевел дыхание и поднял глаза, то увидел нечто знакомое и прекрасное. С того места, где стоял юрты, просматривалось вдаль одно поперечное ущелье, которого не видно из нашего лагеря. Вход в него обозначался двумя холмами, поросшими лесом и кустарником. Эти две горы, обозначающие ворота в ущелье, находились недалеко от нас и были видны во всех подробностях. Свет в эти часы распределялся так, что склоны, обращенные к нам, казались темными. В глубине ущелья пересекались сбегающие справа и слева зеленые косогоры. Первые два косогора, вторые два косогора (дальше и выше первых), третьи два косогора (дальше и выше вторых), четвертые, пятые… Их только условно можно было считать зелеными, поскольку мы знали умом, что они травянистые; на самом же деле они были: первые два, вблизи нас, – действительно зеленые, точнее, темно-зеленые от затененности, вторые два – светло-зеленые (откуда-то падало на них больше света), третьи – лиловые, четвертые – светло-лиловые, дальше – синие, голубые, похожие больше на дымку, а не на горы, а над всей этой убегающей от нашего взгляда чередой, поднятая высоко в небо, светилась и сияла нежно-розовая снежная шапка Адыгене! Я тотчас узнал ее по очертаниям. Не мог не узнать. И что значила бы для меня теперь плоская масляная картинка на картоне, когда сквозь начинающиеся сумерки я увидел ее настоящий снег, ее настоящую поднебесную высоту, ее настоящую даль.
Признаюсь, в эту минуту я впервые почувствовал, что, может быть, мне так и не удастся взойти на эту вершину. Так она и останется для меня розоватым видением, возникшим над голубыми горами в то мгновение, когда я оторвался от холодной кружки айрана и поднял свой взгляд. Есть на земле вещи, про которые человек вынужден бывает сказать, глядя правде в глаза: «Это не для меня. Это уже не для меня».
С тех пор иногда в предсумеречные часы я уходил из лагеря на то место, откуда видна белая Адыгене. Если облака не закрывали, словно ватой, все ущелье и не загораживали всю вершину, я сидел там на камне, подстелив под себя куртку, и час, и два.
Сначала это покажется нелепым – сидеть два часа и смотреть на одну и ту же снежную далекую гору, но потом, когда зудящие и щекочущие участки сознания смирятся с неизбежностью и затихнут, перестанут зудеть, откроется окно в глубину души. Как бы раздвинутся некие шторы (как, скажем, раздвижная стенка комнаты, выходящая в сад), граница между душой и миром исчезнет, они сольются в одно. И тогда двух часов, может статься, окажется мало.
Но и без этих часов любования невольно создавался среди нас культ Адыгене. Все, что бы мы ни делали в эти дни, все делалось ради нее, ради конечной цели нашего здесь пребывания, ради восхождения, которое должно было в последние два-три дня увенчать все наши уроки, усилия и труды.
Любуясь Адыгене, я знал, что между нею и мной, кроме расстояния и высоты, лежат часы и дни тренировок, скалолазание, а также ледник Аксай, про который говорили мне, что он – как бы генеральная репетиция и проверка: если сходил на Аксай, может быть, взойдешь и на Адыгене. Может, взойдешь, а может, и нет. Но правда состоит в том, что если ты не выдержал похода на Аксай, то об Адыгене надо забыть сразу и навсегда.
- Предыдущая
- 16/37
- Следующая
