Некроманты (сборник) - Перумов Ник - Страница 70
- Предыдущая
- 70/122
- Следующая
– Верно, Фенхель. Будешь скучать по мне? Ну, чиво у нас такие пииичальные глазоньки, чивооо? М-м? Как насчет прощального секса?
– Почему бы, собственно, и нет. Только одно условие.
– Какое, что-нибудь насчет языка, м-м?
– Не совсем. Передай-ка вон ту бутылку с зеленой девочкой на этикетке. Угу. И стакан…
– Сию минуту, мой господин.
– Хотя… Знаешь…
– М-м?
– Бутылка. Давай ее сюда. А стакан не нужен.
Все наше общество собирается в галерее «Аллея Фавна».
Здесь и всклокоченный Карпофф, который выглядит так, будто его подняли с постели ревом авиадромной сирены.
И Витольд, блистательный мистер Смех. Здесь, не таясь, предстает в своем главном амплуа, ведь ни одному полицейскому агенту не взбредет в голову плестись в художественную галерею – не настолько идиоты, как принято считать.
Витольд фраппирует публику нарядом рубберских трапперов, охотников за скальпами – из кожи и перьев, с длинной бахромой и вышивкой. Окружен хихикающими девицами.
Причесанный и смазанный бриолином Разила скалит зубы, с громким хлопком открывает шампанское, срывая бурную овацию.
Грегор с видом тонкого знатока поводит усиками и скрежещет, быстрыми движениями лапок делится тонкими замечаниями, переходя от картины к картине.
Сильвия отбыла два дня назад в составе экспедиции профессора Индианы.
От Регины никаких вестей, впрочем, их не было и раньше. Зато светская публика уже сплетничает насчет рыжеволосой пассии Лукисберга-младшего, которую он повез с собой в Ливадан. На съемки очередной серии «Имперских Хроник». Хороший сын продолжает отцовское дело.
Нет Ибиса, видимо, занят своими рекламными делами.
Зато сегодня присутствует мрачный Кауперманн. Не виделись сто лет, все витал где-то в высших сферах. Наш герой-гвардеец, одетый хоть и в черное, но в гражданское. Еще один из героев Романа. Впрочем, если верить Сильвии – это не роман. Это фантастика, выдумки. Бред воспаленного сознания.
Кауперманн под стать моим мыслям – мрачнее тучи, смотрит из-за угла, баюкая в руке стакан.
А мне и самому тошно, нет желания подойти и поговорить.
Публика рассредоточилась по залам галереи группками. Я, как мотылек от цветка к цветку, порхаю от одной компании к другой, удачно шучу, легко завязываю разговоры и прерываю их, подхватываю с подноса Разилы бокал с шампанским… Выбиваю клин клином.
Вот еще история из прошлого – обворожительная Тамара, черная принцесса, причина нашего междусобойчика. Автор работ, развешенных по стенам. Новая техника – икс-рэй коллаж, что-то фотографическое, связанное с передовыми технологиями. Я в этом не разбираюсь. Но, на мой вкус, прекрасно соответствует тому, среди чего мы живем.
Выворотные изображения – белое на черном, черепа с темными впадинами глазниц, оскалы голых улыбок и кости… Изгибы и излучины, заборы ребер и порочные овалы таза, раскрытая и избавленная от плоти структура момента, вывернутая наизнанку суть жизни. Показать то, что скрыто. Добраться до сердцевины. Вернуться к истокам. Просветить насквозь.
Про Тамару можно говорить что угодно, но в одном ей не отказать – она художница!
Ее черно-красные волосы падают на плечи, тонны косметики, эбенового оттенка помада, ошейник с шипами. Вампирша, лунная фея, символ некрократической столицы.
Ухажер ей под стать – чиновная шишка в черном мундире, с блестящими пуговицами и шитым серебром воротником, с серым лицом. Не улыбается, не смеется. Никаких эмоций. Некрократ.
Черная хламида Тамары расстегнута, спадает складками, волочится по паркету, под ней платье черного бархата, открыты взору стройные ноги в сетчатых чулках и высоких ботинках на шнуровке.
Курит черную сигариллу в мундштуке. Кончик носа припудрен белым порошком. Тамара или не хочет замечать этого (что? приличия?), или просто уже не замечает (что, на хрен, происходит?).
Я имел несчастье изучить все ее ужимки. Рад, что теперь она так счастливо устроилась.
Налегаю на выпивку. Потом оказываюсь на втором этаже, перегнувшись через перила, смотрю на зал, по которому бродит публика.
– Фенхель, лапочка…
Тамара умудрилась разыскать. Интересно как? Впрочем, у меня в кармане нечто, что, подозреваю, она сможет разыскать даже в глубинах Яр-Инфернопольской Свалки, которую еще называют иногда Восьмым Ладийским Морем. По запаху.
Взгляд ее полон ласки, обожания, света и радости, и мне прекрасно известно, что служит этому причиной.
– Дружок, нет ли у тебя чуточку гамибира для старой подружки?
– Принимаешь меня за барыгу?
– Ну, миленький мой… Совсем чуточку, ты же знаешь, как он действует на твою кошечку?
– Ты больше не моя кошечка, забыла? Что подумает большой мертвый парень?
– Мы ему не расскажем, правда? – проводит языком по черным губам. Язык проколот двумя сережками. – Я смогу отблагодарить, не сомневайся… Помнишь, как в старые-добрые?
– Старые и добрые закончились, подружка. Пришли молодые и злые.
Она нервно одергивает хламиду, кусает губы:
– Какого хрена? Будешь читать нотации?!
– Эта штука тебя прикончит.
– Плевать! Никто обо мне не поплачет, хаха!
– А как же мистер Растопи-мой-айсберг-крошка?
– Ох, да иди ты… Ненавижу тебя. Представить не могу, как я могла с тобой трахаться!
– Было довольно мило.
Сменяющая яростную гримасу улыбка делает ее похожей на хорошенькую гимназистку, немного бледную и слегка увлекшуюся экспериментами с маминой тушью (или сапожной ваксой?).
Я вспоминаю ее скандалы. Трижды у меня были проблемы с полицией.
– Как там твой роман? – решила сменить тактику.
– Надо же, ты помнишь!
– Еще бы, – заправляет в мундштук новую сигариллу. – Такая скука… Тебе всегда не хватало ярости. Страсти. Пишешь, как амеба. Для того чтобы написать хороший роман, нужны яйца.
– Это вызов? – беру ее за подбородок.
– Отстань, – дергает шеей, отворачивается. – Секунду назад у меня внутри все кипело. Теперь между нами – снега. Все, не хочу с тобой разговаривать.
– Для чего ты рисуешь?
– Что?
– Для чего рисуешь? – повторяю я, мыслями находясь далеко-далеко отсюда. – Для чего все это… картины, выставки. Просто от скуки…
Она склоняет голову к плечу, думает. Забыла, что не хочет разговаривать, забыла даже про гамибир.
– Для чего? – шепотом повторяет она. – Чтобы… ну, для того, чтобы быть услышанной. Зритель… Тот, кто увидит мои картины…
– Чтобы быть услышанной, – повторяю я эхом.
Кажется, я нащупал важное. Что-то, что не давало покоя все прошедшие дни, тревожило, как монотонная зубная боль, сквозь пьяное марево продолжало настойчиво звать.
Просто быть услышанным. Просто, чтобы тебя заметили.
Например, вы оказываетесь в заднице мира, в охваченной самумом пустыне, под палящим солнцем. И выкладываете на самой высокой точке, которую удалось отыскать – на развалинах фараоновской гробницы – знак своему брату-«летуну». Триангуляция.
Я здесь! Заберите меня!
И когда тебя не забирают… Когда даже элитный гвардейский отряд, последняя надежда на спасение, терпит в пустыне сокрушительное поражение. Просто прекращает существовать, и остается от него один всадник – легендарный и непобедимый ярконник, но всего-навсего один.
И тебе приходится выбираться из ада, по территории противника, под огнем, по песку.
Каждому экипажу положен свой штандарт. Ведь все-таки вы армейская элита, хоть и с репутацией хуже арестантских рот.
И вот ты – все, что осталось от твоего штаффеля, – обмотавшись под комбезом штандартом, пытаешься выбраться к своим.
Спустя много лет все это рикошетом отдается в голове.
И что ты делаешь?
Днем пытаешься быть обычным человеком, самым нормальным из нормальных, сидишь в офисе своей конторки, придумываешь идиотскую рекламу, тебе неплохо платят. А ночью – ночью ты берешь нож поострее… И идешь строить триангуляции из трупов, чтобы кто-нибудь прилетел за тобой и забрал отсюда.
- Предыдущая
- 70/122
- Следующая
