Оккупация. Правда и мифы - Соколов Борис Вадимович - Страница 26
- Предыдущая
- 26/69
- Следующая
20—25 ноября город потрясли новые расстрелы, когда погибло 8 тысяч человек. До 2 марта 1942 года крупных погромов больше не было. Немцы душили гетто экономически. На евреев наложили контрибуцию в 3 миллиона рублей (по 30 рублей с человека) и 10 кг золота, позднее… стали брать по 100 рублей с человека. Положение несчастных ухудшалось день ото дня. Майзлес и Гурвич вспоминали:
«Затем был издан приказ о сдаче всех своих вещей и мебели, оставив себе только пару белья и койку. Это должен был сделать и сделал еврейский комитет. При сопротивлении комитет доносил Рихтеру (комендант гетто — немец), а последний за это расстреливал.
Дело с питанием обстояло очень плохо. Хлеб выдавали нерегулярно, и поэтому люди начинали умирать с голоду.
Евреи, привезенные из Гамбурга, были более истощенными, и здесь их очень много умирало с голоду.
Был еще ряд приказов о сдаче разных вещей, как кожи, меха и т. д. Население, думая, что оно контрибуциями откупится, лишь бы не погибнуть, выполняло все немецкие приказы.
Немцы хотели также показать, как население плохо жило при большевиках. Для этого они приезжали на машинах и забирали у населения самые плохие вещи, из которых устроили выставку в Доме правительства. Эту выставку показали в киножурнале.
Комендант гетто Рихтер, немецкий ставленник, внешне старался показать, что он очень чутко относится к нуждам населения, к нему приходило очень много женщин с просьбами, и он почти все просьбы выполнял, но, с другой стороны, он лично во время погромов лазил по чердакам с еврейскими полицейскими, вытаскивал евреев в колонну и расстреливал их…»
Интересно, а как примирял в своей душе комендант Рихтер заботу о вверенном его попечению населении гетто с азартной готовностью отлавливать евреев для рвов и душегубок.
Майзлес и Гурвич свидетельствуют:
«Мир не видел таких издевательств, какие происходили в этот день… 2 марта 1942 года в 11 часов начался погром. Хозяйка квартиры — старушка оставалась в квартире, закрыла наше сховище и погибла в этой комнате, но не выдала нас, 19 человек…
Каратели (литовские полицейские. — Б. С.) в этот день стариков 5 тысяч человек не могли набрать. Проверяли в каждой квартире по пять раз, лазали по чердакам. Каратели вывели 300 человек детей из еврейского детского дома. Здесь были дети в возрасте от двух месяцев до тринадцати лет, родители которых погибли. Маленьких детей из дома не выводили, а пользуясь тем, что день был морозный и дети лежали на постелях, каратели раскрывали окна и двери, и дети замерзали. Здесь же вывели коммунистку Гавронскую (бывший директор санатория «Новинка»), Курлянд (председатель областного управления Мед-сантруд), бывшего секретаря партийной организации фабрики 8 Марта, заведующего детским домом коммунистку Флейшер… Вывели всего около 10 человек коммунистов. Весь обслуживающий персонал — 29 человек, из коих 26 человек расстреляли. Всех работников детского дома и детей загнали в руины сгоревшей обувной фабрики и здесь издевались над ними, а детей брали за ноги и ударяли головой о стену. По улицам гетто валялось очень много трупов. После этого еврейских полицейских заставляли собирать трупы и отвозить на место свалки. У места свалки еврейским полицейским дали в руки винтовки, и эту картину сфотографировали для того, чтобы показать, что это делают сами евреи. Здесь же собрались дети, которым немцы бросали конфеты, и эту «инсценировку» зафотографировали. В день второго марта специалистов не трогали, но всех чернорабочих, даже из рабочих колонн, увозили и расстреливали…
2 марта 1942 года мы лично наблюдали восемь фактов, когда матери душили своих детей, в связи с тем что прячущиеся взрослые матерей с детьми не пускали в места, где прятались, боясь, что дети своим криком выдадут их.
2 марта погибло очень много людей, и которых мы встречали до 2 марта, не встречали уже после…»
До какого предела страдания надо довести мать, чтобы заставить ее задушить собственное грудное дитя!
Об органах самоуправления минского гетто Майзлес и Гурвич рассказывают:
«Внутренним органом управления в гетто был еврейский («жидовский») комитет. Председателем комитета был Мушкин, минский житель, беспартийный, работал в последнее время заместителем директора Горпромторга, заместителем его был некий Иоффе, приезжий, не минчанин. При комитете были созданы: отдел труда, отдел снабжения, полиция (фамилии начальника полиции не помню), отдел опеки, начальником отдела была Столова, бывший преподаватель немецкого языка в одном из институтов); паспортный отдел; пожарный отдел. Комитет этот был назначен приказом коменданта гетто в первых числах июля 1941 года.
Функции полиции заключались: охрана улиц, охрана входа и выхода из гетто, изъятие вещей, организация облав для отправки на работу, помощь немцам и литовцам во время облав на жителей гетто во время погромов.
Комитет организовал мастерские: шапочную, сапожную, портняжную. Эти мастерские помогали населению гетто тем, что они устраивались там на работу и имели возможность получать хлеб. Часть продукции отдавалась немцам. Эти мастерские многое сделали для партизан, в частности шили теплые шапки, перчатки, бурки и др….
Во время еще нашего нахождения в гетто (Майзлес и Гурвич бежали из Минска 12 марта 1942 года. — Б. С.) председатель комитета Мушкин был немцами арестован, его держали в лагере, издевались над ним, но дальнейшую его судьбу мы не знаем.
Зав. отделом труда первое время работал Серебрянский, который ранее работал на физкультурной работе, затем был органами советской власти осужден. После освобождения из тюрьмы, во время переселения, он оказался в гетто и был назначен членом комитета. Серебрянский имел привычку избивать отдельных рабочих. По рассказам рабочих, Серебрянский был связан с подпольной организацией города. Серебрянский большую часть продукции из гетто отправлял партизанам. Он был инициатором пошивки теплого белья для партизан, в котором партизаны очень нуждались. Немцы Серебрянского повесили».
Серебрянский, как видно, преодолел обиду на советскую власть и жестокость по отношению к узникам гетто совмещал с помощью партизанам, за что и заплатил жизнью. Вот как пестро переплеталось все в одной судьбе.
Немцы не только с готовностью принимали помощь украинцев и русских, литовцев и латышей, но и заставляли самих евреев участвовать в уничтожении соотечественников. Глава юденрата (органа самоуправления) вильнюсского гетто Яков Гене, бывший офицер литовской армии, говорил своим коллегам, как еврейские полицейские Вильнюса в октябре 1942-го отбирали и вели на смерть несколько сот евреев из ошмянского гетто:
«Еврейская полиция спасла тех, кто должен был остаться в живых. Тех, кому жить оставалось недолго, мы отобрали, и пусть пожилые евреи простят нас… Они стали жертвами ради других и ради нашего будущего… Мой долг — пачкать свои руки, потому что для еврейского народа настали страшные времена. Если уже погибло 5 миллионов человек, наш долг — спасти сильных и молодых, молодых не только годами, но и духом, и не поддаваться сентиментальности… Я не знаю, все ли поймут и оправдают наши действия, — оправдают, когда мы уже покинем гетто, — но позиция нашей полиции такова: спаси все, что можешь, не считайся с тем, что твое доброе имя будет запятнано, или с тем, что тебе придется пережить».
Однако покинуть гетто почти всем его узникам суждено было только через печь крематория, и тем, кто «запачкал руки» вынужденным коллаборационизмом и даже соучастием в казни, и тем, кто остался чист. В сущности, таков удел не одних только евреев. И коллаборационисты, и патриоты (а нередко люди были и теми, и другими одновременно, например в Прибалтике) имели немного шансов уцелеть. Не один, так другой преступный режим рано или поздно стирал их в порошок.
Вырвавшийся из минского гетто Рафаэль Моисеевич Бромберг, со слов одного украинского полицейского, также оставил описание погрома 2 марта 1942 года:
«В 12 часов дня по Танковой улице гнали колонну евреев. Одна мать прижимала к груди крошечного ребенка, завернутого в пеленки. Идя по скользкой улице, она споткнулась, ребенок упал в снег. Мать хотела поднять ребенка, но офицер ударил ее и погнал дальше. Пеленка развернулась, ребенок лежал посиневшим от холода.
- Предыдущая
- 26/69
- Следующая
