Мы еще встретимся, полковник Кребс! - Соколов Борис Вадимович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/64
• Следующая

«Тебя-то, может, и отпустят», – с тоской подумал Минасян и посмотрел на почти отвесно уходившую вверх темную каменную громаду, на кромку тропы, за которой глухо гудела полукилометровая пропасть. Он понял, что теперь ему уже не уйти, сел на камень, обнял колени и, опустив голову, глубоко вздохнул.

В темно-синем, казавшемся бездонным, небе загорелись звезды. Коста подполз к Минасяну и, пытаясь рассмотреть его лицо, прошептал:

– Что делать будем, а?

Не поднимая головы, Минасян после короткого молчания ответил глухо:

– Молчи, я думаю!

Коста покорно затих.

Минасян молчал. Из-за дерева не стреляли, ждали утра.

К концу ночи посвежело. Потянувший из ущелья холодный ветер пробирался сквозь бурки. По-прежнему кругом стояла тишина, нарушаемая теперь только шумом тяжело вздыхающей внизу реки.

Вдруг глухо грохнувший выстрел подбросил спавшего Косту. Вжавшись в стену, спросонья ничего не понимая, он слушал, как уходило все дальше и дальше эхо, как осыпались мелкие камни. Когда все стихло, он протянул руку туда, где должен был находиться его спутник, нащупал, и точно боясь, что услышат, начал тихонько толкать его. Минасян не шевелился.

Скоро наступит рассвет. Чуть порозовеют вершины гор, медленно поднимется с реки туман, пропоют первые петухи – на узкую тропу выйдет с поднятыми руками растерянный горец и покорно пойдет к завалу, где его уже ожидают. Не доверяя словам горца, зорко оглядывая лежащую перед ними тропу, подойдут они к оставленному под скалой Минасяну. Найдут среди его нехитрого имущества кресало с примитивным фитилем, обсыпанные мелкой хлебной и табачной пылью патроны, клубок кустарных суровых ниток с глубоко воткнутой иглой. И письмо! Подберут нож и гранату, старый наган выпуска 1915 года в мягкой обтертой кобуре и новенький вальтер, который помог ему, как затравленному скорпиону, трусливо убежать из жизни.

Поскачет всадник с сообщением о смерти Минасяна. Подведут к лежащему лошадь. Кося встревоженным глазом, животное будет храпеть и пятиться, долго не давая приторочить к седлу убитого. Медленно двинутся в обратную дорогу всадники. В середине группы, со связанными руками на веревке будет идти Коста.

Дойдет весть о смерти в родное селение, страшно закричит жена и будет рвать на себе волосы. Испуганные и непонимающие дети прижмутся к коленям матери, теребя ее юбку. Всплакнет старая седая мать у потухающего очага. Никто не придет их утешить и успокоить. И кто-то очень старый и очень мудрый скажет сурово и просто: «Собаке – собачья смерть».

Медленно двигалась кавалькада. Подковы скользили по камням, лошади шли осторожно. Впереди ехал начальник райотдела Двали. Он выполнил задание, тихо теперь будет у него в районе. Рядом с ним, вплотную, колено к колену, Пурцеладзе. За ним еще всадник. Короткая веревка, замотанная за луку седла, тянулась от него к связанному по рукам Косте. Он шел боком, сбиваясь с шага. Думал ли он о своей судьбе? Вряд ли! Был он растерян, и чем дальше уходил от перевала, за которым остался его дом, тем становился грустней. Он не понимал своей вины и со злобой вспоминал священника, пославшего его в этот, так печально окончившийся, путь. «Все скажу, все», – решил он с горькой обидой. Веревка больно стягивала кисти рук и резко дергала, когда он начинал отставать.

За ним шла лошадь с телом Минасяна. Он был приторочен к седлу. Голова и руки раскачивались в такт идущей лошади. Она косила глазом, нервно похрапывала, встревоженная необычным грузом. Держа лошадь за повод, рядом ехал Сандро. Только сейчас он почувствовал тяжкую усталость от долгого напряжения. Из головы не выходили слова Чиверадзе: «Мне он живой нужен, понимаешь, живой!» А ведь мог взять живым, мог, да не сумел! Сандро вспомнил поворот дороги, выступ скалы, пыльную теплую землю, глаза Минасяна, подозрительно ощупывающие своего случайного встречного, односложные вопросы, наступление темноты, огонек спички, прикрытый рукою. И свой прыжок. Было ли это ошибкой? Нет! Все могло совершиться быстро и легко, но он не сумел справиться с Минасяном. Конечно, после схватки тот мог уйти в лес. Мог! Но страх перед Эмухвари, данное обещание встретиться с Костой и, наконец, вера, что скоро все измениться и он сможет выйти из леса и вернуться домой, – вот что заставило его пойти к Красному мосту, где его выследили и взяли. Правда, мертвым, но взяли.

Замыкающими были Обловацкий и Измаил. Старик ехал задумчиво, изредка теребя седую бороду. Сидел он на коне легко и красиво, как влитый в седло.

– Измаил! – окликнул его Сергей Яковлевич.

– Я здесь, батоно! – ответил старик, оторвавшись от своих дум.

– Вот, смотри, раньше ты был с Эмхи, знал их, его, – Обловацкий кивнул в сторону мертвого Минасяна. – Знал Косту. Ты сам рассказывал, что участвовал в нескольких диверсиях.

– Я все рассказал начальнику, когда пришел к вам. Сам пришел. Понял, что они против народа. И если придут турки или англичане, драться буду с ними. Знаю, что будет, если они придут сюда. Мне дед рассказывал…

Конь его споткнулся, Измаил дернул на себя повод.

– Вот седой, старый стал, – продолжал он, – а долго не видел где правда. Пословица говорит: дурак, и тот дорогу к воде найдет. У нас в селении люди в колхоз начали собираться, я пошел, а меня не приняли. Кто я? Кулак или князь? Дома женщины плакали, сыновья молчали, в глаза не смотрели. Я много думал и решил, пришел к вам.

– Ну, а он как же? – спросил Облавацкий, снова показав на перекинутое через седло тело Минасяна.

Старик пожал плечами и цокнул языком.

– Все в руках аллаха.

– Как он решился? – не отставал Обловацкий.

Измаил снова пожал плечами.

– Он много знал, чтобы остаться жить, – помолчав, заметил он.

– Ты тоже много знаешь, но живешь.

– Неизвестно, как мне это удастся. Один человек сказал мне: простит ли тебе аллах, не знаю, а вот Советская власть – не думаю! Но он неправду сказал.

– Я знаю этого человека?

Измаил пожал плечами.

– Это тот, кто приезжал к тебе в Ажары? Шелия? – догадался Обловацкий.

Измаил кивнул головой.

– Об этом ты говорил начальнику?

Измаил кивнул головой и оглянулся на понуро идущего Косту.

– Да, – добавил он, – хорошо тому, кто мало знает!

Когда подъезжали к селению, взошло солнце. Начинался новый день.

Сидевшие в приемной открыто выражали свое недовольство затянувшейся беседой председателя, всеми уважаемого Назима Эмир-оглу с находившимся у него представителем Наркомзема республики Григолом Шелия. Секретарь, немолодая сухопарая Тина Георгиевна, уже дважды пыталась напомнить своему начальнику о все увеличивающейся очереди посетителей, но каждый раз, как ошпаренная, выскакивала из кабинета. Судя по ее пунцовому лицу с дрожащим пенсне на длинном мужском носу, всегда корректный Эмир-оглу на этот раз был не особенно вежлив с секретаршей. Приход Шелия, раньше никогда здесь не бывавшего, нарушил обычную деловую обстановку. Тина Георгиевна умирала от любопытства, но подслушать что-либо ей так и не удалось. А разговор в кабинете был, несомненно, интересен.

– Зачем ты сюда явился, я же запретил тебе это! – увидев Шелия, невольно спросил Эмир-оглу.

– Мне только что звонил Платон. Убит Минасян!

Шелия, не обращая внимания на раздражения Эмир-оглу, быстро подошел к широкому, во всю стену, столу и тяжело опустился в большое кожаное кресло.

– Ну и что же? – бросил Назим. – И из-за этого ты пришел сюда?

– Подожди, дай сказать. Они устроили на Красном мосту засаду и захватили Косту.

Эмир-оглу вскочил.

– Как это случилось? Ну что ты молчишь? – его широкое, полное, с крупными рябинками лицо покрылось красными пятнами. Большие навыкате глаза, всегда наглые, сейчас испуганно смотрели на Шелия.

– Я думаю, что и смерть Минасяна и захват Косты – случайность, хотя Платон предупредил меня, что Чиверадзе после ранения Дробышева активизировал работу своей группы, – неуверенно успокоил его Шелия.

• Предыдущая
• 39/64
• Следующая