Мы еще встретимся, полковник Кребс! - Соколов Борис Вадимович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/64
- Следующая
– Непосредственно нет. Но много раз моими поступками руководили люди, приходившие от их имени.
– И ты верил им?
– О да! Сомнения пришли, к несчастью, значительно позднее.
– А разочарования?
Дзиапш-ипа глубоко вздохнул и развел руками.
– Тогда, когда я уже был опутан, как перепелка в силке. Что толку?
– Тебе угрожали разоблачением? – снова спросил Чиверадзе.
– Да, но это было совсем недавно. – Дзиапш-ипа помолчал. – Позвольте мне говорить по порядку. С тысяча девятьсот второго года и до начала войны четырнадцатого года я жил дома, изредка выезжая в Тифлис.
– Все эти годы ты поддерживал связь со своей партией?
– Да.
– В чем она выражалась?
Дзиапш-ипа взял папиросу, зажег ее и несколько раз затянулся.
– В сколачивании вокруг себя людей, – сказал он. – Восстанавливая народ против русских, мы заискивали перед дворцом наместника. Но главным была борьба с большевиками. И мы боролись. Все было на нашей стороне. И императорский Петербург, и своя национальная буржуазия, и пресса. Все – кроме народа. Он хотел действий, а мы ему предлагали слова. Большевики выдвинули свою аграрную программу, мы не могли принять ее, потому что сами были помещиками. Они организовывали забастовки – мы отговаривали от них. Бакинские, тифлисские и батумские демонстрации оттолкнули от нас рабочих. Большевики изо дня в день завоевывали массы, мы их теряли. Кое-какие нетерпеливые и недовольные нашей программой уходили к анархистам. Кто остался с нами? Интеллигенция, национально-либеральная буржуазия, лавочники, зажиточная часть села. Позже вы назвали кулаками этих маленьких помещиков. За нас были патриархальные традиции и обычаи, прочно опутывавшие значительную часть крестьянства, и это еще держало нас на поверхности. Война с ее националистическим угаром заставила сказать прямо, с кем мы. Большевики из Государственной думы пошли в Сибирь, а мы – в земские союзы.
– Земгусары! – засмеялся Чиверадзе.
– Да. Это было хорошо и удобно. Мы легализовали себя и не воевали.
– Ты довольно самокритичен!
– Теперь да! Тогда я, как и остальные меньшевики, кричал о «нашествии гуннов» и требовал: «На Берлин!» Приезд Николая Второго в Тифлис вылился при нашей помощи в грандиозную монархическую демонстрацию под лозунгом «Единение царя с народом». Мы не чувствовали тягот войны. Цены росли. Всего не хватало, но все необходимое нам привозили из селений. В шестнадцатом году в Тифлисе появились англичане. В конце года я, тогда уже офицер иррегулярной кавалерии, был вызван в Тифлис. Один из наших лидеров, Рамишвили, на подпольном совещании представителей заявил, что «надо готовиться к автономии под протекторатом Англии». Мы поняли, что Жордания договорился с «союзниками». Вы помните, наверно, что в конце шестнадцатого года фронт замер на одном месте. Не было снарядов. На десять выстрелов немецкой артиллерии мы отвечали одним. Солдаты были раздеты и голодны. Фронт и тыл устали от войны. Нарастало недовольство. В каждой семье оплакивали погибших. Но в тылу никогда не было так весело, как тогда.
– Пир во время чумы?
– Рестораны были полны. Белобилетники увлекались стихами Северянина, песенками Изы Кремер и фельетонами Савоярова.
– Что делала ваша партия?
– Я никогда не был близок к верхушке, но слышал в кулуарах, что был решен вопрос об ориентации на Англию.
– Под высокую руку Джона Буля?
– Да, это был наиболее серьезный претендент на закавказскую нефть и марганец.
– Значит, распознали экономическую подоплеку этой любви к Грузии? – иронически улыбнулся Чиверадзе.
– Мы трезво оценивали положение и понимали, что нас любят не за красивые глаза, но громко об этом говорить было нельзя.
– Что же вы говорили народу?
– Вы сами прекрасно знаете эту ложь, не заставляйте меня ее повторять. Страшное пришло позже. О февральской революции мы узнали в первых числах марта. Наши газеты, враждебные большевикам, кричали о запломбированном вагоне, в котором-де приехал из Германии Ленин. Боязнь углубления революции, расширения массового революционного движения толкала нас на компромиссные соглашения с правыми, позиции которых с каждым днем слабели. Слабея сами, они убеждались и в нашей беспомощности. В поисках сильного партнера они пришли к эсерам, а позже…
– Ты ушел от конкретной темы! – заметил Чиверадзе.
– Эсеры никогда не были сильны у нас в Грузии, – продолжал Дзиапш-ипа, – монопольным было наше влияние. Было бы, – поправился он, – если бы не большевики.
– Итак, у меньшевиков давно созрела мысль об автономии? – спросил Чиверадзе.
– Она зародилась еще до февраля. Революция, шатание и слабость Временного правительства помогли нам ускорить подготовку к отделению. Чтобы внушить эту идею, наши лидеры не брезговали ничем. Они извратили решения Апрельской конференции большевиков по национальному вопросу и утверждали, что большевики согласны с нами, а отделение от России даст Грузии исключительные выгоды. Условия для сколачивания сил благоприятствовали нам. Офицеры Кавказского фронта и элементы, враждебные революции, пополняли наши кадры.
– А солдаты?
– Они стремились домой. Уходили с оружием, которое, если нам удавалось, мы отбирали. Но это было позже. В Тифлисе появились «доброжелательные» иностранцы. Было много разговоров, фантазировали до одурения. Но решиться на отделение от России, с которой нас связывали тысячи нитей? Религия, экономика, совместная борьба с соседями, жадно смотревшими на нашу землю, – все роднило нас с Россией. Конечно, царская Россия была нам мачехой, но она прикрывала нас от врагов. Нет, это страшно! Мы внимательно следили за борьбой, происходившей в Петрограде, где находились лидеры, но время шло, и обстановка складывалась не в нашу пользу. Почти прекратилось поступление промышленных товаров. А что тогда было у нас своего? Кукуруза?
– Ты говоришь об обстановке, но не говоришь о людях, которые создали и использовали ее, – перебил его Чиверадзе. – Кто окружал тебя в то время? Кто толкнул тебя на путь активной борьбы с народом? Понимаешь? Активной, вооруженной борьбы? Я жду имен.
Дзиапш-ипа усмехнулся и посмотрел на Чиверадзе.
– Я пришел сюда, чтобы сказать все, подчеркнул он. – Я рассказал вам о своей молодости. Сейчас я перейду к людям, руководившим мной. Я проклинаю их, они исковеркали меня и тысячи таких, как я, бросили нас и бежали за границу, чтобы оттуда продолжать борьбу чужими руками.
– И чужими жизнями!
– Да, чужими жизнями. Вы спрашиваете меня об именах? Я буду говорить о живых, о тех, которые здесь, и о тех, которые за рубежом.
Дзиапш-ипа остановился в волнении.
– Можно мне встать? – спросил он.
Чиверадзе кивнул. Дзиапш-ипа поднялся и прошелся по кабинету. Остановившись против Ивана Александровича, он продолжал:
– С момента советизации Грузии партии грузинских меньшевиков, национал-демократов и социал-федералистов ушли в глубокое подполье и развернули контрреволюционную работу. По инициативе Жордания и Рамашвили осенью двадцать второго года был создан «Паритетный комитет независимости Грузии», объединивший все антисоветские группировки.
– Мы это знали!
– Наши руководители бежали за границу, предоставив нас, боровшихся против большевиков, своей судьбе. Но и там, за рубежом, они не оставили нас в покое. Созданное в Париже «Загранбюро» установило связь со Вторым Интернационалом и с иностранными разведывательными организациями. Начиналась «большая игра». Я и многие другие, такие, как я, поняли свою ошибку и, отойдя от борьбы, заняли нейтральную позицию.
– Ты участвовал в так называемом восстании тысяча девятьсот двадцать четвертого года? – снова перебил его Чиверадзе.
– Нет! – твердо ответил арестованный.
– Но знал о его подготовке?
– Да. Я знал, что в двадцать втором году из Парижа для организации выступлений прибыл уполномоченный «Загранбюро» Ной Хомерики. Был создан «Военный центр». Исподволь началась мобилизация недовольных и бывших участников вооруженной борьбы. Приезжали и ко мне, но я отказался от участия. Мне пригрозили, но это не изменило моего решения. Вы разгромили «Военный центр». Арест Хомерики сорвал выступления. Так продолжалось до осени двадцать четвертого года, когда «комитету» удалось поднять в разных частях Грузии мятеж.
- Предыдущая
- 32/64
- Следующая