Полмира (ЛП) - Аберкромби Джо - Страница 4

• Предыдущая
• 4/76
• Следующая

– Я думал… это будет хорошо. – Внезапно оказалось, что делать хорошее похоже не столько на яркий свет, чистый как Мать Солнце, а скорее на обманчивый блеск во мраке Зала Богов.

– Хорошо для кого? Для меня? Для Эдвала? Для тебя? Как у каждого из нас своя правда, так и хорошо для каждого свое. – Ярви придвинулся немного ближе и заговорил чуть тише. – Мастер Хуннан может догадаться, что ты поделился своей правдой со мной, и что тогда? Ты думал о последствиях? – Теперь последствия предстали перед Брендом, холодные, как свежевыпавший снег. Он поднял взгляд и увидел блеск глаз Раука в темноте пустеющего зала.

– Человек, который все свои помыслы направляет на то, чтобы делать хорошее, но не думает о последствиях… – Отец Ярви поднял сморщенную руку и надавил скрюченным пальцем Бренду на грудь. – Опасный человек.

Министр повернулся, и его эльфийский посох застучал по камням, отполированным за множество лет до зеркального блеска. А Бренд широко раскрытыми глазами смотрел во мрак, еще более взволнованный, чем когда-либо.

Колючка сидела и смотрела на свои грязные пальцы ног, которые в темноте были бледными, как личинки. Она понятия не имела, зачем у нее забрали сапоги. Вряд ли она собиралась сбежать, прикованная цепью за левую лодыжку к одной влажной стене, и за правое запястье к другой. Она едва могла дойти до двери своей камеры, не говоря уже о том, чтобы вырвать ее из петель. Ей оставалось только сидеть и думать. И ковырять струпья под сломанным носом, пока те не закровоточат.

Два ее самых нелюбимых занятия.

Она неровно вздохнула. Боги, как здесь воняло. Воняла гнилая солома и крысиные экскременты, вонял горшок, который никто не трудился выливать, воняли плесень и ржавое железо, и после двух ночей здесь сама она воняла хуже всего.

В любой другой день она плавала бы в заливе, сражаясь с Матерью Морем, или карабкалась по утесам, сражаясь с Отцом Землей, бегала, гребла, тренировалась со старым отцовским мечом во дворе их дома, сражалась бы с покрытыми зарубками столбами, притворяясь, что щепки – это враги Гетланда: Гром-гил-Горм, или Стир с Островов, или даже сам Верховный Король.

Но сегодня она не будет махать мечом. Она начала думать, что уже отмахала свое. Это было ужасно, дико нечестно. Но с другой стороны, как Хуннан и говорил, честность – это не то, на что может полагаться воин.

– У тебя посетитель, – сказала ключница – тучная тетка с дюжиной звякающих цепочек на шее и с лицом, которое было словно вырублено топором. – Но не задерживайтесь тут. – И она со скрипом открыла тяжелую дверь.

– Хильда!

Колючка не сказала матери, что отказалась от этого имени почти в шесть лет, когда уколола отца его собственным кинжалом, и он назвал ее «колючкой». Все ее силы ушли на то, чтобы распрямить ноги и встать. Она почувствовала себя больной, уставшей и неожиданно бессмысленно пристыженной своим положением.

Даже если ей было почти все равно, как выглядела, она знала, что матери не все равно. Когда Колючка вышла на свет, мать прижала бледную руку ко рту.

– Боги, что они с тобой сделали?

Колючка махнула рукой перед лицом, цепи зазвенели.

– Это произошло на площадке.

Мать подошла ближе к решетке. Ее глаза покраснели от слез.

– Говорят, ты убила мальчика.

– Это не было убийством.

– Но все равно, мальчик погиб?

Колючка сглотнула, пересохшее горло щелкнуло.

– Эдвал.

– Боги, – снова прошептала мать, ее губа дрожала. – О, боги, Хильда, почему ты не могла…

– Быть кем-то другим? – закончила за нее Колючка. Кем-то покладистым, кем-то обычным. Дочерью, которая не хотела бы орудовать ничем, кроме иголки, одеваться в южные шелка вместо кольчуги, и не лелеять никаких мечтаний помимо того, чтобы носить ключ какого-нибудь богатого мужчины.

– Я знала, что так и будет, – горько сказала мать. – Всегда, с тех пор, как ты пошла на площадку. Всегда с тех пор, как ты увидела своего отца мертвым, я знала, что так и будет.

Колючка почувствовала, что ее щека дергается.

– Надеюсь, тебе приятно от того, как ты была права.

– Думаешь, в этом есть хоть что-то приятное для меня? Говорят, мое единственное дитя раздавят камнями!

Колючке стало холодно, очень холодно. Потребовалось усилие, чтобы вздохнуть. Словно на нее уже наваливали камни.

– Кто говорит?

– Все говорят.

– Отец Ярви? – Министр провозглашал закон. Министр огласит приговор.

– Не знаю. Не думаю. Пока еще нет.

Еще нет, вот предел ее надежд. Колючка почувствовала такую слабость, что едва могла сжать прутья. Обычно она напускала на себя храбрый вид, как бы ни была напугана. Но Смерть – такая госпожа, которую тяжело встретить храбро. Ее – тяжелее всего.

– Вам лучше уйти. – Ключница начала оттаскивать мать Колючки.

– Я помолюсь, – крикнула та, по ее лицу текли слезы. – Я помолюсь за тебя Отцу Миру!

Колючка хотела сказать: «проклятый Отец Мир», но ей не хватило дыхания. Она разуверилась в богах, когда те позволили ее отцу умереть, несмотря на все молитвы. Но теперь чудо выглядело для нее последним шансом.

– Сожалею, – сказала ключница, закрывая дверь плечом.

– Далеко не так сильно, как я. – Колючка закрыла глаза, прислонила лоб к прутьям, и сильно сжала мешочек под грязной рубашкой. В нем были кости пальцев ее отца.

Нам дано немного времени, и то время, когда ты жалеешь себя, потрачено впустую.

Она хранила в сердце каждое слово, что говорил отец, но если когда-нибудь и был подходящий момент, чтобы пожалеть себя, то это был как раз он. Не очень-то похоже на правосудие. Не очень-то похоже на справедливость. Но расскажи о справедливости Эдвалу. Винить можно кого угодно, но убила его Колючка. Не его ли это кровь засохла на ее рукаве?

Она убила Эдвала. Теперь они убьют ее.

Колючка услышала за дверью тихие звуки разговора. Голос ее матери – умоляющий, льстивый, плачущий. Затем мужской голос, холодный и спокойный. Слов не было слышно, но звучали они жестко. Она вздрогнула, когда открылась дверь, дернулась назад в темноту камеры, и на порог ступил Отец Ярви.

Он был странным. Мужчина на должности министра был почти такой же редкостью, как женщина на тренировочной площадке. Он был лишь на несколько лет старше Колючки, но глаза его были глазами старика. Глазами человека, который многое повидал. Про него рассказывали странные истории. Что он сидел на Черном Стуле, но отказался от него. Что поклялся древней клятвой отомстить. Что убил своего дядю Одема кривым мечом, который всегда носил на поясе. Говорили, что он был хитроумным, как Отец Луна. Что ему редко можно доверять и никогда нельзя переходить дорогу. И в его руках – или в его здоровой руке, поскольку вторая была скрюченной шишкой – теперь была ее жизнь.

– Колючка Бату, – сказал он. – Тебя нарекли убийцей.

Она могла лишь кивнуть, ее дыхание участилось.

– У тебя есть, что сказать?

Возможно, ей следовало вызывающе плюнуть. Посмеяться Смерти в лицо. Говорят, так поступил ее отец, истекая кровью у ног Гром-гил-Горма. Но она хотела лишь жить.

– Я не хотела убивать его, – пробулькала она. – Мастер Хуннан выставил против меня троих. Это не было убийством!

– Невелика разница для Эдвала.

Так и есть, она это знала. Она моргала, из глаз текли слезы, она стыдилась своей трусости, но ничего не могла поделать. Как бы она теперь желала никогда не выходить на площадку, научиться мило улыбаться и считать монеты, как всегда хотела ее мать. Но за желания ничего не купишь.

– Пожалуйста, Отец Ярви, дайте мне шанс. – Она посмотрела в его спокойные холодные серо-голубые глаза. – Я приму любое наказание. Выполню любое искупление. Клянусь!

Он приподнял бледную бровь.

– Нужно быть осторожной в том, какие клятвы произносишь, Колючка. Каждая из них – цепь на тебе. Я поклялся отомстить убийцам моего отца, и та клятва все еще лежит на мне тяжким грузом. А эта может стать тяжким грузом для тебя.

• Предыдущая
• 4/76
• Следующая