Пора надежд - Сноу Чарльз Перси - Страница 49

• Предыдущая
• 49/97
• Следующая

При желании Джек мог быть искуснейшим врачевателем сердечных ран.

Он внимательно смотрел на меня через столик. Я был уверен, что он еще не высказался до конца и сейчас обдумывает, каким путем лучше подойти к цели. Он пустил в ход всю свою хитрость и всю свою доброжелательность.

— Взять хотя бы Мэрион, — как бы невзначай заметил он, но я понял, что к этому он и клонит. — С ней тебе было бы куда лучше — во всех отношениях. Не скрою, я и сам подумывал о ней! Просто не понимаю, почему ты упускаешь эту возможность.

— Я сейчас очень занят, — сказал я. — И потом…

— А мне кажется, — перебил меня Джек, — ты мог бы найти время и для нее. Ведь она давно сохнет по тебе.

Я запротестовал, смущенно возразив, что Мэрион, конечно, симпатизирует мне, но не в такой мере, как думает Джек.

— Идиот ты несчастный! — воскликнул Джек. — Да она готова целовать землю, по которой ты ходишь!

Я снова запротестовал, но Джек не отступался. Если я ничего не замечаю, резко заявил он, то потому лишь, что никого не вижу, кроме Шейлы. И раз уж дело до того дошло, что я перестал соображать, значит, чем скорее я отделаюсь от Шейлы, тем будет лучше.

— А еще я скажу тебе вот что, — продолжал Джек. — Человек всегда в какой-то мере виноват, если кто-то в него влюбился. Да, да, не так уж ты в этом неповинен! Это вечная история. Без поощрения тут не обойдешься. Ты ей улыбнулся, проявил сочувствие и, смотришь, — увлек!

Я почувствовал себя виноватым: ведь Джек говорил правду, но я не переставал спорить, уверяя, что он преувеличивает. В чувствах моих царила полнейшая сумятица: из тщеславия мне хотелось верить ему и в то же время не хотелось быть виноватым.

— Пойми, меня ничуть не беспокоит проблема вины и невиновности, — сказал Джек. — Меня беспокоит, что девушка сохнет по тебе — не меньше, чем ты-по своей Шейле! Притом девушка без всякой придури. Она увлечена тобой и отлично понимает, чего она хочет. Но помни: вечно ждать она не будет! Мне, может быть, не придется еще раз давать тебе совет, Льюис, так послушай меня сейчас. Развяжи себе руки — и не через неделю, а сегодня же. Пойди домой и напиши письмо. И займись Мэрион. Вот увидишь: у тебя все пойдет по-другому! — И совсем уж неожиданно он добавил: — Я вовсе не уверен, что тебе не следует жениться на ней…

Предстоящие экзамены не очень беспокоили меня. Они не имели решающего значения. Чарльз Марч и другие мои знакомые, изучавшие право в университете, были освобождены от них. Я мог сдать их как угодно — лишь бы сдать. Когда экзамены начались, мне стало даже смешно, и я почувствовал острое презрение к тем, кто пытался меня отговорить от них, удержать на той ступеньке, где я стоял. За всю жизнь мне довелось держать экзамены лишь однажды — за среднюю школу, однако сейчас, не успело пройти и получаса, как я почувствовал вкус к игре. Ко времени перерыва на ленч я был уверен, что не провалюсь, и весьма здраво рассудил, что нынешний результат будет показателен для моих шансов на выпускных экзаменах, которые мне предстоит держать через год, и от которых при сложившихся обстоятельствах зависит все мое будущее.

Остановился я по привычке у миссис Рид, но на этот раз мне не пришлось терзаться и, входя в дом, прежде всего смотреть на столик в холле. Письмо от Шейлы, как она и обещала, прибыло на другой день после моего приезда. Дело в том, что перед тем, как уехать, я, вопреки советам Джека Коутери, разговор с которым немало приободрил меня, все-таки виделся с нею. Письмо Шейлы было написано в свойственном ей иносказательном стиле, но я нашел в нем и забавные строчки, заставившие меня улыбнуться. «У отца пропал голос, — писала она. — Так ему и надо! Не говорит, а как-то жалобно крякает. Я предложила ему свои услуги. Как ты считаешь, хороший из меня выйдет целитель душ?» Немного далее она писала: «Как ни странно, несколько дней назад он спрашивал о тебе. Вероятно, рассчитывает получать у тебя со временем бесплатные юридические консультации. Ведь родители мои поразительно скупы. Боюсь, не перейдет ли это качество по наследству и ко мне. Бедняге Тому, например, пришлось бесплатно лечить отца. Но Том по натуре своей трусоват. А ты изворотлив и хитер и уж никак не трус».

«Изворотлив и хитер». Это суждение любимой льстило моему юношескому самолюбию. Но в какой мере оно соответствовали истине? До сих пор никто еще не давал мне такой характеристики и, насколько мне было известно, никто такого мнения не придерживался. Очевидно, Шейла пришла к нему, наблюдая, как я лажу с самыми разными людьми, тогда как сама она дичится их. И потом, только она видела меня без всяких сдерживающих пут.

С такой же прямотой писала она об отце, о матери и о самой себе. Она не щадила никого: лишенная самомнения и душевной теплоты, она не считала нужным деликатничать ни с самой собою, ни с кем-либо другим. Иногда ее суждения граничили с безумием, но иногда отличались непостижимой глубиной. Шейла как бы мстила людям — и тем, кто прибегал ко лжи и притворству, и тем, кто жил искренними чувствами и был согрет их теплом, которого не знала она. Ей было в этом отказано. И вот в отместку она заявляла, что все люди лживы, а товарищеские чувства — сплошной обман. Несправедливостью своих суждений она часто напоминала обиженного ребенка, но иногда ей удавалось сорвать с жизни благообразный покров и заставить нас содрогнуться при виде неприглядней правды.

Письмо Шейлы принесло мне ощущение ее близости, и я спокойно выдержал оставшиеся экзамены. За обедом я встретился с Чарльзом Марчем и его кембриджскими приятелями. Чарльз вызвался разузнать во всех подробностях, какие я получил-отметки. Он не догадывался, почему это меня так интересует, как не знал и того, что выпускные экзамены будут иметь решающее значение для моей карьеры, но у него было отзывчивое сердце, и он рад был оказать мне услугу. Я позавидовал той смелости, с какой он взялся выяснить, что происходит за экзаменационными кулисами. Когда-нибудь, подумал я, и у меня появится такая же уверенность в своих силах, я тоже получу доступ к источникам влияния и информации. Двадцать лет спустя судьба снова столкнула меня с Чарльзом Марчем, и мне стало смешно, когда я вспомнил, как стремился сравняться с ним.

Я задержался в Лондоне до вечера, чтобы посмотреть состязание в крикет. Сидя на солнце, я чувствовал, как по всему моему телу разливается ощущение покоя, словно после приема лекарства, замедляющего сердцебиение и выравнивающего пульс. Экзамены остались позади. Вскоре я увижусь с Шейлой. Я не чувствовал и тени тревоги, какую испытывал в тот, внезапно возникший в в моей памяти, день, — я даже улыбнулся, вспомнив об этом, — когда восьмилетним мальчуганом сидел на стадионе с отцом, смотревшим в первый и единственный раз в своей жизни крикетный матч.

Но вечером, когда поезд мчал меня мимо полей Центральной Англии и до родного города оставалось всего полчаса пути, это блаженное состояние представлялось мне таким недосягаемо далеким, словно его отделяли от меня годы жизни или просторы океана. Я не находил себе места от беспокойства; голова моя, казалось, превратилась во вместилище беспрерывно сменяющихся зловещих мыслей, меня тяготило предчувствие всевозможных неотвратимых бед, и как я ни старался подавить тревогу, будущее представлялось мне сплошным мучением. Я злился на себя за то, что позволил разыграться нервам, напоминал себе, что подобные опасения одолевают меня всякий раз, как я возвращаюсь откуда-нибудь домой. С этим надо примириться, как с легким недомоганием. Иначе, убеждал я себя, я, точно покойная мама, стану рабом суеверий. И тем не менее, выйдя на платформу вокзала, я с ужасом ожидал, что сейчас узнаю о Шейле нечто такое, что разобьет мне сердце. Преследуемый нелепым страхом, что именно сегодня опубликовано сообщение о помолвке Шейлы, я купил вечернюю газету и наскоро проглядел ее. Прямо с вокзала я позвонил ей. Она удивилась моему звонку и дружески посмеялась надо мной: никаких новостей у нее не было.

• Предыдущая
• 49/97
• Следующая