Политический кризис в России: модели выхода - Гельман Владимир Яковлевич - Страница 5

К этому моменту выбор вариантов действий для властей был ограничен. Силовое подавление южнокорейского «марша миллионов» оказалось уже невозможным, в том числе и из-за нежелания «терять лицо» в преддверии Олимпиады, и из-за нежелания властей нарваться на новые конфликты в военном руководстве. Усилилась и критика южнокорейских лидеров со стороны США, опасавшихся роста военной нестабильности в регионе. Тянуть с политическими реформами было уже нельзя, и в итоге был предпринят нестандартный шаг: южнокорейские власти сами начали и возглавили процесс демократизации. К такому решению их подталкивали и «олигархи», не без оснований полагавшие, что протесты нанесут ущерб экономическому благополучию страны и их собственному богатству.

После трехнедельной серии массовых протестов была принята новая конституция Южной Кореи и объявлены всеобщие президентские выборы, на которых осенью 1987 г. победил Ро Дэ У, выдвинутый правящей партией. Оппозиция не смогла выставить против него единого альтернативного кандидата и потому проиграла. Ро Дэ У оказался куда более гибким политиком, нежели его современник Михаил Горбачев. Он сыграл (безусловно, под давлением оппозиции) на опережение и выиграл время. Горбачев же промедлил, и ситуация вышла у него из-под контроля, а вскоре он лишился власти.

Выборы 1987 г., позволившие прежней элите сохранить власть, привели к тому, что в Южной Корее появилась многопартийность: новые демократические «правила игры» были приняты и представителями старых правящих групп, и их противниками. Более того, в свою бытность президентом страны Ро Дэ У смог добиться объединения своей партии с одной из двух ведущих оппозиционных сил, а бывший лидер оппозиции — Ким Ен Сам — стал преемником Ро Дэ У и одержал победу на состоявшихся в 1992 г. новых президентских выборах. И хотя прежняя южнокорейская элита не смогла надолго удержать бразды правления (Ро Дэ У был осужден по обвинениям в коррупции, а Чон Ду Хван предстал перед судом по обвинениям в массовых репрессиях в Кванджу, правда, в конце 1997 г. оба были помилованы), наследники авторитарного режима по-прежнему остаются на южнокорейской политической сцене. Да и чеболи, несмотря на серию коррупционных скандалов и отставок ряда их руководителей, по сей день определяют лицо южнокорейской экономики. После 40 лет авторитарного правления Южная Корея уверенно пошла по пути демократии, хотя этот путь отнюдь не был усыпан розами.

Южнокорейский опыт учит нас тому, что не всегда авторитарные режимы держатся до последнего за сохранение прежнего порядка и порой могут сами инициировать перемены, даже выиграть от их проведения. Но такое развитие событий возможно лишь тогда, когда давление на власть со стороны оппозиции оказывается достаточно сильным, а лидеры режимов обладают достаточной гибкостью для политического маневра.

Конечно, прямые параллели с сегодняшней Россией кажутся неуместными. Мы едва ли можем представить себе, что в ближайшие годы, например, Путин под давлением оппозиции уступит свой пост, скажем, Сергею Собянину, который победит на конкурентных выборах главы государства, после чего «Единая Россия» объединится с партией «РПР-ПАРНАС», чтобы на очередных президентских выборах выдвинуть в качестве преемника, например, Михаила Касьянова.

Однако подобное развитие событий представлялось невероятным вплоть до начала 1987 г. и в Южной Корее. Оно стало возможным в силу удачного совпадения интересов самых разных сил — от «олигархов» до международной общественности — и в итоге привело к быстрой трансформации диктатуры в демократию. Будущее покажет, в какой мере этот опыт окажется востребован в России.

В Бразилии широко распространено мнение об относительной мягкости местной политической культуры. По сравнению с другими странами Латинской Америки бразильские авторитарные режимы ХХ в. действительно могут показаться почти демократическими.

Впервые авторитарный режим установился в Бразилии после революции 1930 г., когда власть в стране захватил президент Варгас. После войны диктатор был свергнут, и началась демократизация. Однако на выборах 1951 г.

Варгас снова пришел к власти, теперь уже демократическим путем. Он возглавлял страну до 1954 г., но вдруг покончил жизнь самоубийством. Его идеи унаследовала Трабальистская партия. По-португальски «трабальистами» называют и британских лейбористов; бразильский же трабальизм сами бразильцы иногда описывали как «смуглый социализм».

В 1964 г. военные совершили переворот, направленный против подрывной деятельности и коррупции. Почти все генералы, возглавлявшие страну после «революции 31 марта», участвовали еще в перевороте 1930 г. и, как и Варгас, происходили из южного штата Риу-Гранди-ду-Сул. Прежде всего они были националистами, желавшими превращения Бразилии в великую державу.

Все политические партии были запрещены. Вместо них появились «Союз национального обновления» (ARENA) и «Бразильское демократическое движение» (MDB). В двухпартийной системе роль партии власти была отведена ARENA.

Эта система во многом напоминает нынешнюю российскую: происхождение правящей группировки из одного региона, появление партии власти и созданной самой же властью оппозиции, безыдейность обеих ведущих политических сил...

До конца военного режима ARENA всегда побеждала. Для региональных «касиков» (лидеров местных политических элит) оппозиция, постоянно терпевшая поражение на выборах, казалась все менее привлекательной. Неудивительно, что это едва не привело MDB к самороспуску. Кризис официальной оппозиции, которой не дают никогда стать партией власти, тоже картина, близкая современной России.

В экономике военные перешли к поощрению государственного сектора, развитию нефтедобычи, экспорту военной техники. Доходы возросли. При диктатуре стали лучше жить не только высшие офицеры и близкие к ним политики, но и часть среднего класса. Похожим образом развивалась и Россия в последние 12 лет.

Однако успехи не могут быть постоянными. «Бразильское экономическое чудо» в значительной мере было обеспечено за счет накопления внешнего долга. Некоторые государственные проекты оказались экономически непродуманными, например, строительство дорог «ниоткуда в никуда» в Амазонии. Развитию страны препятствовали колоссальный разрыв между штатами, вырубка лесов, засуха, социальные и расовые предрассудки, а также споры между монетаристами, выступавшими за стабилизацию экономики, и структуралистами, считавшими инфляцию неизбежным спутником роста.

«Чудо» оказалось недолговечным. Развитие энергетики отставало от потребностей страны. Нефтяные кризисы 1973 и 1979 гг. дважды заметно сказались на национальной экономике. Рост ВВП замедлился, а инфляция и внешний долг увеличивались все быстрее. На этом фоне в 1974 г. началась «абертура» (планомерное «открытие» политических свобод под контролем военных).

Бразильские и российские ученые до сих пор спорят о том, что именно привело к «абертуре» — проблемы в экономике, конфликт между сторонниками жесткой линии и более умеренными генералами, недовольство среднего класса, ухудшение отношений с США или сразу несколько причин. Во всяком случае, можно утверждать, что трансформация режима произошла не под влиянием какой-либо яркой личности в вооруженных силах или из числа внесистемных оппозиционеров. В отличие от России «нулевых годов», ни один военный или гражданский политик не мог всерьез претендовать на лавры национального лидера; ни Чавеса, ни Манделы в Бразилии не нашлось.

Бразильская оппозиция тогда напоминала нынешнюю российскую, но верхний эшелон власти был более раздробленным, чем в современной России. Впрочем, определенное сходство с нашей страной состоит в том, что начавший «абертуру» генерал Гейзел был тесно связан с госкорпорациями в сфере энергетики: до своего президентства он возглавлял крупнейшую нефтяную компанию Petrobras (госкорпорациями генералы руководили сами, либо давали порулить лояльным политикам из ARENA, например, губернаторам штатов).