Кровавая карусель - Белоусов Роман Сергеевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/74
• Следующая

Памятник этот — свидетельство любви и признательности соотечественников человеку, воспевшему прекрасную и суровую Шотландию с ее холмами и озерами, замками и аббатствами, но и с ее героями и легендами, ставшими неотъемлемой частью его произведений.

Aquatofana, или злодей-отравитель

Трое джентльменов, поднявшись по Сноу-хилл, остановились перед Ньюгейтской тюрьмой. Точнее, перед аркой у входа в эту преисподнюю, на фронтоне которой, как горькая насмешка над заблудшими душами, красовалась символическая фигура Справедливости.

Один из джентльменов — известный актер Уильям Макреди, кумир английской публики, обратился к спутникам, указывая зонтиком на фигуру на фронтоне, у которой одна рука с весами была отломана.

— Господа, по-моему, без весов эта дама куда больше соответствует нашему судопроизводству. Законники отнюдь не утруждают себя всесторонним и беспристрастным разбирательством, предпочитая скорую расправу.

— Ты прав, Уилл, — заметил второй. Это был Джон Форстер, редактор издательства «Чэпмэн энд Холл». — Они привыкли лишь карать. Так проще, чем утруждать себя справедливым дознанием, — с гневом заключил он.

— А ведь наказание, в особенности такое, как публичная смертная казнь, господа, — и я это торжественно утверждаю, — причиняет столько зла, сколько никакая фантазия не в состоянии придумать.

Слова эти принадлежали Чарлзу Диккенсу, близкому знакомому двух первых джентльменов, вместе с ними пожаловавшему в Ньюгейтскую обитель, куда доступ в то время был более или менее свободным.

Когда у Диккенса иссякала фантазия (а такое, представьте, случалось) и вымысел отказывал поставлять сюжеты, писатель надевал котелок, брал зонт — неизменного спутника истинного лондонца, и отправлялся на галерею в Олд Бейли, или в Ньюгейтскую тюрьму. Бывать здесь он начал еще в те годы, когда работал репортером и свои очерки подписывал псевдонимом «Боз» — шуточным именем младшего брата.

Как всякий профессионал, которому приходится часто сталкиваться, скажем, с анатомированием трупов, привыкает к этому и не падает в обморок при виде разверзшейся на его глазах груди мертвеца, так и Диккенс привык к тому, что творилось в Ньюгей- те — самой большой из английских тюрем, и в Олд Бейли — этом главном суде викторианской Англии. Привык видеть, но так и не научился соглашаться с тем, что видел. Боле того, он стал непримиримым противником существовавшей системы судопроизводства и наказания, считая, что источник преступлений — нищета и невежество. Только искоренив их, можно покончить с преступностью. До тех пор пока этого не сделают, тюрьмы будут плодить больше воров и мошенников, чем все притоны и разбойничьи вертепы.

Ньюгейтская тюрьма, к которой примыкало здание суда, не наполняла его душу ужасом, как души тех, кто впервые попадал сюда в качестве зрителей, — она приводила его в ярость.

Здесь Диккенс повстречал много прототипов своих злодеев, таких как авантюрист Джингль и его подручный Троттер, вор Сайкс, проходимец Урия Тип и мошенник из мошенников Феджин.

Однажды литератор Ли Хант назвал Чарлза Диккенса столиким, добавив, что на лице писателя отражалась жизнь и душа всех созданных им персонажей. Особенно явно это становилось во время чтения писателем со сцены своих произведений. Искусство перевоплощения поражало современников, и мало кто догадывался, сколько сил и нервов тратил Диккенс в момент таких выступлений. (За последние двенадцать лет жизни он дал более четырехсот, как мы бы теперь сказали, сольных вечеров, не считая благотворительных.) Некоторые — в связи с такой его способностью завораживать аудиторию — всерьез думали, что он обладает даром гипнотизера. Он нещадно эксплуатировал собственные способности, изображая персонажей своих книг: на глазах зрителей вдруг словно бы становился выше ростом или превращался в маленького и толстого человечка. Это было удивительно.

В связи с этим интересна одна карикатура времен Диккенса. На ней знаменитый автор изображен в окружении героев, порожденных его могучей фантазией, — людей, которых Диккенс, по словам Честертона, творил сотнями, и «легионы выходили из земли там, где он ступал».

На рисунке изображен момент отплытия Диккенса весной 1867 года (во второй раз) в Соединенные Штаты. Его герои пришли проводить писателя, вложившего в каждого из них частицу своего сердца. Мы видим, как сам Джон Буль, олицетворяющий Англию, пожимает писателю руку, провожая его в путешествие за океан. Среди окруживших Диккенса людей без труда узнаем в пожилом лысом толстяке в круглых очках мистера Пиквика, в даме с огромным зонтом — повитуху и сиделку миссис Гэмп, по крючку вместо кисти правой руки нетрудно определить бескорыстного чудака капитана Каттля, а слабоумного Барнеби Раджа — по ворону, его спутнику. Здесь же и честный Оливер Твист, и сердобольная Нэнси, и наивный добряк мистер Микобер. И тут же мы видим авантюриста Джингля и, конечно, хозяина воровского притона проходимца Феджина. Все они были детьми воображения писателя и всем им он был одинаково хорошим отцом. И все они на восхищенье разные: умные и глупые, порядочные и подлые, благородные и хитрые — таким видел и понимал Диккенс человеческое братство, которое, говоря словами того же Честертона, можно назвать «демократией разнообразия».

Многие из диккенсовских персонажей пришлина страницы его романов из окружающей писателя жестокой и безрадостной жизни. Таковы, например, миссис Пинчин из «Домби и сын», семья Гарландов из «Лавки древностей», мистер Крикль из «Дэвида Копперфильда», наконец, Скимпол из «Холодного дома». В последнем все узнали шестидесятилетнего Ли Ханта — поэта, критика, очеркиста и издателя, с которым у Диккенса были вполне нормальные, можно даже сказать дружеские, отношения. Тем не менее в момент вдохновения писатель изобразил его в романе, а заодно и его жену, Мариану Кент. «Я считаю, — признавался Диккенс в письме, — что Скимпол — наиболее точный портрет, написанный словами». Сходство было настолько потрясающим, а образ столь правдивым, что испугал самого творца, и он дал слово больше так никогда не поступать. Однако было уже поздно — читатели, и в особенности друзья Ли Ханта, тут же уловили сходство и не преминули возмутиться.

Но если друзья Ли Ханга могли вступиться за него, а сам прототип мог хотя бы смертельно обидеться, то прообраз диккенсовского Феджина был лишен и такой возможности, потому что находился в тот момент за многие сотни миль от Лондона.

Мошенник Феджин из «Оливера Твиста» — один из злодеев Диккенса, в избытке наполнявших его книги, про которых говорили: элодеи без «светлого пятна». Однако зло у Диккенса, если и бесчеловечно, то не безлично. И образ Феджина — лучшее тому подтверждение. Даже сам автор не представлял себе, как разделаться с этой прожженной бестией.

Имя для своего героя писатель заимствовал у паренька Боба Феджина, вместе с которым в юные годы работал на фабрике ваксы. Но прототипом ему послужил другой человек, некий Айк Сэлоумен. Скупщик краденого, он был своего рода знаменитостью Лондона в двадцатых годах прошлого века.

Похождения великого Айка, как его называли, наделали в свое время немало шума, о нем было написано несколько книг. Вот их названия, дающие представление о содержании: «Жизнь и похождения Айка Сэлоумена, мошенника, скупщика краденого, содержателя публичных домов. О воровских притонах, воровках и наводчиках, орудующих в городе; о том, как уберечься от лицемерных жуликов и избежать сетей распутниц». Другой автор обещал «Подробный отчет о его бегстве от городских властей и поимке, о суде, на котором ему было предъявлено восемь обвинительных заключений». К этому прилагалось жизнеописание миссис Сэлоумен. Впрочем, раздавались голоса: не следует безоговорочно доверять этим источникам. Нужны дополнительные разыскания среди документов того времени. Такие поиски были проведены, и вот что удалось установить.

Впервые имя Айка встречается в документах начала прошлого века: ему двадцать с небольшим, он женат, отец двух малолетних детей. Уже тогда он был известным в городе карманником. Весной 1810 года его поймали с поличным на краже бумажника. Спустя несколько месяцев он предстал перед уголовным судом Олд Бейли. Располагался этот «дворец» в левом крыле огромной Ньюгейтской тюрьмы (сооружена в конце XII и разрушена в начале XX века), являясь как бы дочерней ее частью. Вора Айка приговорили к высылке. Закон об этом еще действовал до 1840 года, и многие из преступников находили смерть в Австралии, тогда основном месте ссылки. Но не всех приговоренных отправляли за океан. Некоторых после суда размещали в плавучих тюрьмах, устроенных в корпусах старых военных кораблей, стоявших у причалов на Темзе. Здесь они и отбывали срок. На таком корабле Айк провел шесть лет, прежде чем был освобожден. Причина его досрочного освобождения неизвестна, но, несомненно, ему повезло. Ведомости тюремного судна хранят об этом молчание, приводя лишь дату, когда его выпустили.

• Предыдущая
• 23/74
• Следующая