Тайные учения Тибета (сборник) - Давид-Ниэль Александра - Страница 6

Жонглируя дубинкой, Давасандуп исполнял нечто вроде танца, подпрыгивая при каждом ударе и громко ухая от напряжения, как дровосеки за работой. При вынужденном участии переступающего с ноги на ногу, извивающегося от боли мальчугана экзекуция производила впечатление какого-то дьявольского балета.

Я не раз заставала подобные сцены, когда наведывалась в школу без предупреждения. Кроме того, школьники, познакомившись со мной поближе, информировали меня подробно.

Через несколько дней или несколько недель такой педагогической деятельности Давасандуп снова забрасывал своих воспитанников.

Я могла бы рассказать о моем славном толмаче еще очень многое, даже кое-какие забавные истории в стиле новелл Боккаччо. Кроме ролей школьного учителя, оккультиста и ученого, он имел в своем репертуаре еще много других. Но – да будет светлой память о нем, я не имею намерения чернить его – Давасандуп, получивший свои знания ценой упорных усилий и каким я его знала, был интересным человеком. Я всегда считала большой удачей встречу с ним и охотно признаю, что многим ему обязана.

Мне остается добавить немного: Давасандуп является автором первого и до сих пор единственного англо-тибетского словаря. Он закончил свой жизненный путь преподавателем тибетского языка в Калькуттском университете.

Велика была моя радость, когда принц-тулку сообщил мне, что в гомпа Энше недалеко от Гангтока будет жить настоящий тибетец, доктор философии знаменитого монашеского университета Таши-лунпо (в Шигацзе – столице провинции Цзанг) и другой лама – уроженец Сиккима, но получивший образование в Тибете, – возвращается в родные края.

Вскоре я смогла познакомиться с ними. Оба они оказались выдающимися учеными. Первый из них – кушог (господин, но с оттенком большого почитания, скорее эквивалент английского «сэр», означающего более высокое общественное положение, чем обращение «мистер») Шез-Джед принадлежал к династии древних королей Тибета. По политическим соображениям его долго держали в заключении, и он приписывал свое слабое здоровье отравленной пище, которой (как он думал) его кормили в темнице.

Князь Сиккима, относившийся к ученым с глубоким уважением, принял беглеца очень радушно. Желая обеспечить его средствами к существованию и в то же время дать молодым монахам возможность извлечь пользу из его знаний, он назначил ученого настоятелем монастыря в Энше, обязав обучать грамматике человек двадцать послушников.

Кушог Шез-Джед был гелугпа, т. е. членом реформированной секты, основанной приблизительно в 1400 году Цзонхава и запросто именуемой сектой «Желтых шапок».

Иностранные авторы, считающие доктрины и религиозные обряды «Желтых шапок» диаметрально противоположными доктринам и обрядам «Красных шапок», могли бы убедиться в своем заблуждении при виде настоятеля, гелугпа, заседающего во главе монахов красной секты и распевающего вместе с ними тексты богослужений.

Не знаю, усердно ли предавался лама из Энше медитации и можно ли его отнести к категории мистиков, но ученый он был поразительный. Его память походила на волшебную библиотеку: каждая книга готова была раскрыться по малейшему знаку на нужной странице. Он с легкостью цитировал десятки текстов. Последняя способность не исключение в Тибете, но кушог Шез-Джед поражал совершенным пониманием самых тонких нюансов всех приводимых им цитат.

Из скромности или же из инстинктивной гордости своим происхождением – более древним и более высоким, чем происхождение его покровителя, – лама из Энше посещал виллу принца редко и только когда было необходимо поговорить с князем о делах вверенного ему монастыря. Изредка он заходил ко мне, но чаще я сама поднималась в гомпа, расположенный на одной из господствующих над Гангтоком гор.

Побеседовав со мной несколько раз, недоверчивый, как все уроженцы Востока, лама, желая проверить объем моих сведений о буддизме и степень моего проникновения в буддийские истины, придумал забавную хитрость.

Однажды во время моего визита он извлек из ящика стола лист с длинным списком вопросов и с самой изысканной любезностью предложил ответить на них немедленно.

Темы были выбраны запутанные, разумеется, с намерением смутить меня. Я с честью вышла из испытания. Мой экзаменатор остался, по-видимому, доволен. Тут он признался, что до сих пор не верил в мою принадлежность к буддизму и, не умея разобраться в мотивах, побуждавших меня расспрашивать лам, опасался, не руководят ли мною недобрые намерения.

Теперь он совершенно успокоился и в дальнейшем оказывал мне большое доверие.

Второй лама прибыл в Гангток вскоре после описанного выше события. Он вернулся на родину из монастыря Толунг Терпуг, расположенного в районе Лхасы. Там он учился в молодости и туда же вернулся в качестве секретаря главы секты кармапа – одной из самых значительных сект «Красных шапок».

Его звали Бермиак кушог – господин Бермиака, так как он был сыном властителя этой местности, одним из редких представителей сиккимской знати, принадлежащей к роду аборигенов Лепша.

Подобно кушогу Шез-Джед, он удостоился высшей степени посвящения в сан гелонга и соблюдал безбрачие. Как священнослужителю, имеющему титул махараджи, ему отвели покои во дворце.

Почти ежедневно он отправлялся через дворцовые сады в виллу, занимаемую наследным принцем, и там, в обставленной в английском стиле гостиной, мы подолгу беседовали с ним на темы, совершенно чуждые западному восприятию мира.

Я люблю вспоминать эти беседы. Именно тогда для меня начала приподниматься завеса, скрывающая от наших взоров истинное лицо Тибета и его духовного сословия.

Сидкеонг-тулку, как всегда облаченный в свои сияющие одежды, представительствовал на диване перед столиком, я сидела напротив в кресле. Перед каждым из нас стояла маленькая чашечка из тонкого китайского фарфора на серебряной подставке, увенчанная крышечкой в форме пагоды с украшением из коралла и бирюзы.

На некотором расстоянии от принца, для господина де Бермиак – величественного в своем монашеском одеянии и тоге цвета темного граната – были приготовлены другое кресло, маленький столик и чашечка на серебряном блюдечке, но без крышки. Давасандуп, часто присутствовавший при этих беседах, сидел у наших ног по-турецки (на Востоке говорят «в позе лотоса»), а его чашка, стоявшая на ковре, была без блюдечка и без крышки. Так предписывал тибетский этикет – очень сложный и очень точный во всем, что имеет отношение к распределению во время приема гостей крышек между ними, а также блюдечек и кресел различной высоты.

Пока Бермиак кушог, красноречивый и ученый оратор, держал речь, нас радушно угощали тибетским чаем бледно-розового цвета, приправленным маслом и солью. Богатые тибетцы всегда имеют под рукой полную чашку чая. О людях, живущих в роскоши, в Тибете принято говорить: «Губы их всегда увлажнены чаем или пивом». Из уважения к соблюдаемой мною чистоте буддийского вероисповедания, во время этих приемов подавали один только чай.

Молодой слуга приносил чай в огромном серебряном чайнике. Он легко передвигался по комнате, держа чайник на уровне плеча, затем наклонял его над нашими чашками точным тренированным движением совершающего обряд священнослужителя. В одном из углов горели ароматические палочки, наполняя комнату благоуханием, не похожим ни на какие курения Индии или Китая, с которыми мне пришлось познакомиться во время моих путешествий. Порой из дворцовой часовни доносились заглушенные расстоянием медленные, торжественные напевы, хватающие за душу своей мучительной печалью… А лама из Бермиака продолжал свое повествование о жизни и философии мудрецов и метафизиков, живших давно или живущих в наши дни на заповедной священной земле, граница которой была так близко…

Кушогу Шез-Джед и Бермиак кушогу обязана я первым приобщением к еще неизвестным нам верованиям ламаистов, относящимся к смерти и потустороннему миру.

Поскольку один из лам принадлежал к секте «Желтых шапок», а второй – к секте «Красных шапок», внимая поучениям как того, так и другого, я могла быть уверена, что приобретаемые мною знания действительно будут выражать общепринятое толкование истины, а не только доктрины, исповедуемые одной сектой и отвергаемые другими.