Освобождение Вены: роман-хроника - Корольченко Анатолий Филиппович - Страница 43

— Да где же саперы! — послышался исступленный крик.

— Здесь саперы! Чего кричать-то!

Из кустарника стремительно бросился к яме сержант.

— Товарищ капитан! Саперы… — приложив руку к головному убору, начал было он.

В ствол стоящего рядом дерева шлепнула пуля.

— Сигай вниз! — скомандовал Белоусов. — Жить, что ли, надоело?

Перед нами стоял небольшого роста худощавый сержант в туго перехваченной ремнем ватной куртке. Разгоряченное лицо с белесыми ресницами и бровями густо усеяно веснушками.

— Вас сколько? Взвод? — спросил Белоусов.

— Числимся взводом, а всего шесть человек…

— Значит, взвод. Так слушай, сержант: впереди минное поле, нужен проход, вот здесь, у дороги. Но имей в виду, немец головы поднять не дает! Бьет почем зря. Только братишечки вас в обиду не дадут, прикроют огнем.

— А мы, товарищ капитан, вначале очистим от мин канавы у дороги. По ним пехота и пройдет. А потом примемся за дорогу…

— Добро! — согласился комбат. — Действуйте на полный ход! Сам видишь, обстановка не ждет…

— Мы, товарищ капитан, торопимся не спеша.

Сержант вымахнул из ямы и бросился к кустам, где его ждали остальные саперы.

Нам было видно, как они, разделившись на две группы, ползли по сторонам дороги, работая миноискателями. Иногда начинали осторожно прощупывать землю металлическим прутом. Потом руками разгребали грунт, подкапываясь под мину, обрезали едва заметный глазу металлический проводок.

Саперы ползли и ползли вперед, извлекая мины: продолговатые ящички, увесистые металлические лепешки. Мины складывали по сторонам канавы, обозначая границы прохода.

Первой устремилась вперед небольшая группа солдат из роты Порубилкина. Солдаты бегом преодолели опасный участок, потом развернулись и сразу же залегли. За ними побежал Порубилкин. Зажав полы шипели, он согнулся, неловко выбрасывая длинные ноги.

— Да он-то чего лезет! — не выдержал Белоусов. — Роту нужно пропустить, а потом уж самому.

Я понимаю, да, пожалуй, и Белоусов тоже; сейчас настал такой момент, когда Володе надо личным примером увлечь всю роту. Обстановка порой диктует свои законы, не предусмотренные уставом.

А Порубилкин ощущал пульс боя, знал мысли и душу солдата. За его плечами была хорошая фронтовая школа. Он был рядовым десантной бригады где-то у западной границы, когда немцы начали войну. Через месяц или полтора уже шел в бой сержантом… А вскоре надел погоны младшего лейтенанта и принял взвод. В Сталинграде стал лейтенантом, ротным командиром. Считался опытным офицером. Когда нужно было выполнить ответственное задание, его поручали Порубилкину.

За первой ротой рванулась к окраине вторая. Бой перенесся к домам.

— Начальник штаба, оставайся здесь! — крикнул мне Белоусов. — Пропустишь минометчиков и батарею — и тогда догоняй!

И зашагал вразвалку вперед. За ним устремились связисты и посыльные от рот. Саперы между тем приколачивали у дороги на шесте фанерную указку. Химическим карандашом на ней выведено: «Проверено. Мин нет. Сержант Петрухин».

Два солдата, меняя огневую позицию, катили станковый пулемет. За ними бежал подносчик с коробками из-под лент. Увидел указку.

— Глянь, братцы! Опять сержант Петрухин! И как только поспевает? Поглядеть бы, каков он.

А сержант Петрухин сидел в окружении своих товарищей на бугорке у дороги и, стащив сапог, перематывал портянку. Шапка упала с головы, волосы прилипли к потному лбу. Брюки и ватная куртка в грязи, на лице ничего, кроме усталости. Его саперы, сложив миноискатели и щупы, развалившись у бугорка, спокойно пыхтели цигарками.

Ночь после боя мы провели в богатом поместье. На карте оно обозначено «г. дв.» — господский двор. Такие дворы разбросаны чуть ли не по всей карте.

Господским двором мы овладели на исходе дня после короткого боя. Задребезжал звонок телефона. В трубке послышался голос Порубилкина:

— Какая задача на ночь?

— Удерживать рубеж, а с утра наступать дальше. К девятнадцати ноль-ноль перехватить дорогу на Сомбатхей и дорогу, идущую на север.

— Северную пусть займет другая рота, — возражает Порубилкин. — У меня осталась треть людей.

— Нужно сделать. Хотя бы полевым караулом, — настаиваю я.

Володя молчит. Видимо, соображая, смотрит на карту. Покашливает.

— Отделение я туда пошлю, — наконец объявляет он. — Только минометчики пусть огонь подготовят… Ты приходи ужинать. Я расположился неподалеку. Нужен будешь — телефонисты вызовут…

В усадьбе среди деревьев и кустов — двухэтажный особняк с причудливыми узкими окнами, с колоннами у входа и большой стеклянной верандой наверху. На фронтоне две буквы — «Е» и «Н» — образовали хитроумное сплетение: вензель владельца дома. В особняке расположились солдаты Порубилкина.

Володю я застал в домике, глядевшем окнами на господский особняк. В домике две комнатушки. Пол глиняный, гладко укатанный, посыпан речным песком. Белые накрахмаленные занавески, такая же скатерть, коврик из цветастых лоскутков, потемневшая деревянная кровать. Хозяин — старик небольшого роста, щуплый, с острым, утиным носом. Под стать ему и старуха — живая, подвижная, с косынкой, подвязанной узлом на подбородке.

Сбросив снаряжение и шинели, мы тщательно умылись, поливая из кружки друг другу. Холодная вода обжигает, сгоняя усталость, бодрит.

Хозяйка подает домотканое с нарядной вышивкой полотенце.

— Знатный трофей в эту ночь я добыл, — объявляет, вытираясь, Володя. — Сейчас покажу… — Он ставит на стол коричневый чемоданчик-патефон с никелированными уголками. — И пластинки есть.

Пластинок немного. Все они с пестрыми этикетками на разных языках: румынском и венгерском, польском и французском.

— А вот добавка к патефону. — Володя бросил на стол немецкий орден — железный крест с черной окантовкой. — Ворвались в дом, а там, видимо, была попойка. На столе бутылки, закуска, окурки и патефон. А на спинке стула — мундир с орденом. Только владельцу его удалось смыться!

Мы крутим подряд пластинки. Томное танго сменяется вертлявым фокстротом. Слащавый голос поет немецкую песенку. Под гитару мурлычет француз. Вихрем ворвался чардаш. Заливаются скрипки, звенят цимбалы.

Подперев подбородок, слушает мелодию старуха. Просит повторить чардаш. Мы крутим пластинку снова. Вижу, как губы старухи дрожат, из глаз катятся слезинки.

Хозяин вышел, вернулся с бутылью. Молчком поставил на стол. Старуха достала старую, сильно накрахмаленную скатерть. На уголке скатерти тот же вензель из двух букв, что у входа в господский особняк. Видна аккуратная штопка. Старуха вытерла передником две кружки.

— Не две, четыре! — Володя выразительно растопырил пальцы руки.

— Тудом, тудом, — понятливо кивает женщина и предупредительно проводит пальцем по кружке. — Кичи, кичи.

Старик, указывая на бутыль, причмокивает, хвалит вино.

После первой кружки лицо у Володи разгорелось. Он стоял за столом, высокий, подтянутый, под глазами тени от недосыпания, во взоре нечто озорное.

— Берите на память патефон! — предлагает он старику. — Берите.

Старик от неожиданности застыл, потом всплеснул руками, быстро заговорил.

Жестикуляция и выражение лица помогают нам понять: он тронут подарком.

Ночью мы с Третьяковым обошли все комнаты особняка. Солдаты спали на диванах, кроватях, на полу. Оружие под боком, в ногах — сапоги. На каждой паре сапог — новые портянки, аккуратно уложены поверх голенищ.

— Откуда это? — строго спросил Третьяков у дежурного, показывая на портянки.

Сержант, почувствовав в голосе капитана недоброе, вытянулся:

— Бабка принесла!

— Какая бабка?

— Тутошняя, товарищ капитан. Что в доме живет.

Я присмотрелся к куску ткани. Мелькнула цветная вышивка: буквы «Е» и «Н» — такие же, как на фасаде особняка, — образовали вензель.