Великосветский свидетель - Ракитин Алексей Иванович - Страница 35
- Предыдущая
- 35/48
- Следующая
В половине одиннадцатого в кабинет ворвался Шидловский. Видимо, шефу надоело слушать шарканье ног в коридоре и он решил проверить, что это за хождения начались к его делопроизводителям. Выражением лица Вадим Данилович напомнил Шумилову рассерженного хряка Кузю, которого Шумилов в далеком детстве имел обыкновение дразнить, засовывая в ухо спящему за изгородью животному метелку полыни (если глупый Кузя вовремя не просыпался, веточка поджигалась, и животное в умоисступлении вскакивало с ревом и визгом и мчалось прочь, сокрушая все на своем пути). Впрочем, следовало отдать должное выдержке помощника прокурора. Шидловский, посмотрев на занятие подчиненного, только восхитился:
— Эко, Алексей Иванович, удумали! За смекалку — спасибо!
К этому времени примерно треть замазанного текста была очищена от туши и Шидловский, подойдя к столу, прочел проступившие слова.
— Хвалю, Алексей Иванович, хвалю. Как закончите, покажите уж!
После четырех часов неутомимой тараканьей работы Шумилов полностью очистил последнюю страницу дневника от туши. Остались только ее небольшие кусочки, ничуть не мешавшие чтению последних строк. Дословно замаранный тушью фрагмент выглядел так: «…ни цели, ни веры в единственное, что меня поддерживало — искренняя симпатия той, коей одной я мог вверить свое сердце. Как пошло, как банально все заканчивается! Она категорично потребовала прекратить мои бессмысленные и навязчивые ухаживания. И все из-за этого напыщенного, надутого индюка! Как мало он видел, но как много думает о себе — это видно всем, кроме нее самой. Кому-нибудь из двух — мне или Ф. И. Ч. — придется переселиться в лучший мир. Иного выхода не мыслю, не вижу и не готовлю».
Шумилов задумался: кто такой Ф. И. Ч.? Означает ли это, что в деле появляется новый фигурант? Впрочем, сама по себе личность этого человека, видимо, не столь уж и важна. Кто бы он ни был, важнее всего то, что Николай пишет о собственной смерти.
«Надо будет еще уточнить у родителей покойного, не приходил ли к Николаю человек с инициалами Ф. И. Ч.», — решил Шумилов.
Шидловский, прочитав восстановленные строки и выслушав Шумилова, спорить с его выводами не стал. А потому Алексей Иванович, спрятав в шкаф сафьяновую тетрадь, направился прямиком на Мойку, в дом Прознанских.
В предвечерний час в воздухе было разлито умиротворение. Солнце было по-настоящему теплым, ветер, этот повседневный хозяин невских берегов, — ласково и совсем легонько обдувал лицо. По Мойке плыли украшенные лентами и гирляндами искусственных цветов прогулочные лодки, прятавшие пассажиров под натянутыми тентами всех цветов радуги. Из лодок доносился женский смех, звуки гитар и тальянки, звон бокалов. А на широких понтонах, установленных возле ведущих к воде гранитных ступеней, можно было видеть согбенные спины прачек, день-деньской полощущих белье, подносимое в громадных корзинах грузчиками.
На этот раз в квартире Прознанских было непривычно тихо и безлюдно. Бесшумная горничная, не взглянув на Шумилова, приняла у него фуражку и плащ и провела в кабинет хозяина. Казалось, в квартире больше никого и не было.
Полковник сидел за массивным дубовым столом, перед ним лежали рукописные листы с безразмерными таблицами, а рядом раскрыла свой зев толстая папка с подшитыми документами. Полковник работал, это было очевидно. Неожиданный визит следователя раздосадовал его. Дмитрий Павлович надменно и в то же время встревожено посмотрел на Алексея Ивановича: так обычно смотрят люди, знающие за собой грешок.
— Что опять привело вас, Алексей Иванович, в мой дом? — спросил он.
Что ж, по крайней мере Шумилов заставил его превосходительство выучить собственное имя-отчество. Значит, прошлая встреча должным образом запечатлелась в голове полковника.
— Я полагал, Дмитрий Павлович, что вам будет удобнее, если я навещу вас здесь, нежели повесткой приглашу в прокуратуру.
Шумилов сделал паузу. Полковник жестом пригласил сесть в громоздкое глубокое кресло, стоявшее подле стола. Алексей Иванович удобно устроился и продолжил:
— Мне необходимо получить объяснение по поводу дневниковых записей вашего сына. Скажите, это вы вымарали последние строки?
Полковник молчал. Он хотел что-то сказать, даже открыл было рот, но внезапно передумал. Пауза затягивалась.
— Скрытая от наших глаз запись не до такой степени саморазоблачительна, как некоторые другие в этом дневнике. Если бы сам Николай решал, что следует спрятать, то он, полагаю, уничтожил бы совсем другой фрагмент. Или даже весь дневник. Но для зачеркнувшего дневник был дорог как память, поэтому он не мог уничтожить его целиком. Кроме того, уничтожение улики влечет за собой уголовную ответственность. Так что признайтесь, Дмитрий Павлович, это ваша рука ходила?
— Да, это действительно сделали мы с женой, — полковник взыскательно смотрел на Шумилова. — И сделали это только для того, чтобы не портить впечатления об образе сына! — Он повысил голос. — Знаете, в обществе и так уже идут пересуды, публике ведь только дай повод, и она с готовностью начнет полоскать грязное белье! Порой наше приличное общество уподобляется этим прачкам, целыми днями стоящим с исподним бельем на понтонах на Мойке.
— Скажите, Дмитрий Павлович, а этот «Ф. И. Ч.», которого упоминает Николай, был вхож в ваш дом?
— М-м… — словно от зубной боли замычал полковник. — Значит, вы прочли!..
— А я разве не сказал? Да, разумеется, прочли. — Шумилов нарочито высказался так, словно речь шла о сущей безделице. Пусть полковник поломает голову над тем, как такого опытного офицера тайной полиции переиграл мальчишка из прокуратуры. — Кого имеет в виду Николай?
Полковник не выдержал:
— Ну, что вы все вынюхиваете? Вы не там ищете! Вам надо заняться этой гувернанткой, а вы все про приличных людей выспрашиваете! Это же ясно — ОНА, именно она, дала морфий Николаю! А «Ф. И. Ч.», как вы изволили выразиться, в наш дом не ходил. Всех Николашиных друзей мы уже назвали. Чего же вам еще? И вообще, не впутывайте сюда семейство Пожалостиных! Это очень почтенные люди. Если бы вы только могли представить себе, какими проблемами вынужден заниматься Полуект Эрастович!
— Я наслышан, Дмитрий Павлович, про его ответственную работу с личными шифрами Его Императорского Величества, — у Прознанского при эти словах округлились глаза, — но сие не отменяет того весьма печального факта, что дочь уважаемого Полуекта Эрастовича своим неумением урегулировать отношения с сердечными воздыхателями, возможно, довела одного из них до самоубийства! И если это действительно так, то я не понимаю, как можно «не впутывать сюда» уважаемое семейство Пожалостиных. Уж вляпались, господа, так вляпались, извините за безыскусное слово… Что есть, то есть!
Полковник смотрел на Шумилова глазами, полными ненависти, но не спешил высказываться. Видимо, решил, что с Шумиловым, несмотря на его молодость, следует держать ухо востро.
— Так что, Дмитрий Павлович, позволите мне самому определять, что важно, а что неважно для проводимого расследования? Ответите на вопрос: кто же такой этот «Ф. И. Ч.»? Или мне следует пригласить вас на официальный допрос?
— Он не из числа Николашиных друзей, — выдавил из себя полковник. — Это человек гораздо более старший, офицер, поручик Преображенского лейб-гвардии полка Феликс Ильич Черемисов. У Пожалостиных он частый гость, и Николай с ним едва был знаком. Я же Черемисова в глаза не видел. Ну, и к чему это все ворошить? Он не имеет отношения к смерти Николая, неужели не ясно? Я знаю, что говорю!
Под конец тирады он постарался придать своему голосу максимум убедительности.
Когда Алексей Иванович простился и направился на выход, Прознанский остановил его вопросом:
— Алексей Иванович, объясните, чем вы вытравили тушь?
— Профессиональное любопытство, понимаю, — улыбнулся Шумилов. — Я ее вообще не травил. Я скормил ее тараканам.
Он вышел на набережную Мойки, с минуту постоял на месте, рассматривая проплывавшие мимо лодки, стилизованные под гондолы. Шумилов был очень доволен тем, как сложился разговор с полковником, тем, что не позволил вертеть собой, как мальчишкой.
- Предыдущая
- 35/48
- Следующая
