Великосветский свидетель - Ракитин Алексей Иванович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/48
• Следующая

Выражение, привлекшее его внимание, Шумилов прочитал вслух и от себя добавил:

— В Петербурге на нескольких языках говорят тысяч сто, если не больше, мужчин и женщин. Каждый из них сможет написать текст, про который наши эксперты скажут то же самое.

Шидловский молчал, а Шумилов развил мысль:

— Ловко наши графологи сформулировали: «…выражения, которые никогда не употребляются французами…». Они сами-то верят, что такие выражения существуют?

— Речь об идиомах, — заметил Шидловский.

— Это понятно, они говорят о выражениях, не переводимых и не понимаемых буквально. Матерная брань из той же категории. Ну, а если, скажем, у француза была русская няня? Или этот человек прожил в Петербурге лет, эдак пятнадцать, да не на Невском, а возле Сенной или на Лиговке? Такой француз, по их мнению, не выучит русских идиом? Да любой попугай справится с такой задачей!

Шидловский в полемику вступать не стал.

Далее эксперты, взвешивая все за и против, сделали вывод, что хотя анонимное письмо написано на двух языках (основная часть на французском с русскими оборотами, заключение — полностью на русском), автором его, как и предоставленных для сличения образцов, является один человек. Поскольку автором последних была Мариэтта Жюжеван, то и авторство анонимки также приписывалось ей. Разумеется, оно рассматривалось как «возможное», но эта оговорка в общем контексте просто терялась, как щепка в лесу.

Алексей Иванович сидел, как громом пораженный. Не шла из головы их беседа и то сочувствие, которое он испытал тогда к этой уже немолодой женщине, зарабатывающей хлеб воспитанием чужих отпрысков, зачастую не всегда умных и почти всегда неблагодарных. За последние дни Шумилов повидал несколько типажей такого сорта. У Жюжеван не было ни семьи, ни своих детей, она не имела достаточных средств к существованию, приличествующему ее уму и образованности. Шумилов допускал, что его можно обмануть, он не считал себя провидцем, и собственное суждение не было для него истиной в последней инстанции. Но сознание ошибки всегда тяжелым камнем ложится в душу.

Постучавшись, вошел Никита Шульц, принес переписанное набело заключение, протянул Шидловскому:

— Господа эксперты-с просили ознакомиться и сообщили, что готовы ответить на вопросы, если таковые возникнут.

Помощник прокурора, нацепив пенсне, внимательно прочитал полученный документ.

— Пойдемте, Алексей Иванович, попрощаемся с нашими специалистами.

Через пять минут, пожав руки графологам и сказав приличествующие случаю слова, они вернулись в кабинет Шидловского. Вадим Данилович выглядел чрезвычайно удовлетворенным:

— Чудненько! Так я и думал. Анонимку в канцелярию градоначальника она писала! Полковник Прознанский зря говорить не станет! Итак, что мы имеем…

Помощник прокурора задумался, потом принялся загибать крупные, плохо гнувшиеся пальцы:

— Первое: морфий дала Николаю именно Жюжеван. Сделано это было под видом микстуры от кашля. Второе: она состояла с ним в продолжительной аморальной любовной связи. Тому есть свидетели — отец видел интимные детали, прислуга слышала признание из ее собственных уст, потом была эта история с подолом рубашки, наконец, друзья-приятели Николая подтверждают сие. Аморальность отношений Жюжеван с покойным усиливается от того, что любовники принадлежали к разным конфессиям: он — православный, она — католичка.

— Вопрос о браке вообще не ставился, — выдавил из себя Шумилов. От разглагольствований шефа у него голова шла кругом. Он был готов возразить по каждому предложению, изреченному Шидловским, и лишь усилием воли сдерживал себя.

— Вот именно, — парировал замечание Шумилова помощник прокурора. — Они как бы консервировали свои отношения, не предполагая их дальнейшего развития, что лишь подтверждает слабость их религиозного чувства. Но не будем отвлекаться. Третье: у Николая был платонический роман с Пожалостиной, из чего можно заключить, что связь с Жюжеван он намерен был порвать. Или даже уже порвал, точнее нам расскажет сама Жюжеван. Вот вам и мотив: потеря любовника, месть, гнев по этому поводу. Очень даже по-женски! Четвертое: анонимку написала она. Возможно, подготавливая убийство, она озаботилась наведением расследования на ложный след. Все! Круг замыкается! Ее надо арестовывать. Ты, Алексей Иванович, отправь-ка ей с курьером вызов на допрос, прямо сегодня же. Пригласи ее назавтра часам, эдак, к десяти утра. Я озабочусь ордером. Когда приедет, тут мы ее и заберем.

На следующее утро Мариэтта Жюжеван пунктуально явилась в прокуратуру на допрос к десяти часам. Время тянулось для Шумилова медленно и томительно. Он с неодолимым внутренним трепетом ждал минуты, когда придется сказать этой даме о подозрениях в ее адрес, боясь даже предполагать, какой именно окажется ответная реакция. Уже за полчаса до явки Жюжеван Вадим Данилович Шидловский показал Шумилову постановление о взятии ее под стражу. Помощник прокурора тоже находился в некоем нервном состоянии, но совсем не в том, что Шумилов. Шидловский был похож на гончую на охоте, почуявшую дичь, он предвкушал конфликт, как истинный гурман ожидает любимого блюда.

Наконец, Жюжеван появилась, и Шумилов пригласил ее в кабинет Шидловского. В коридоре уже сидела пара конвоиров, которым предстояло доставить арестованную в женское отделение тюрьмы на Шпалерной улице, но Жюжеван никак не отреагировала на людей в синей суконной форме, с зажатыми между колен укороченными палашами в ножнах. Пока Жюжеван усаживалась, Алексей Иванович вглядывался в ее лицо, пытаясь понять эмоциональное состояние женщины. Мари казалась встревоженной и несколько напряженной, ее глаза вопросительно смотрели то на Шидловского, то на Шумилова, но руки, сжимавшие маленькую бархатную сумочку, оставались спокойны.

Молчание прервал Вадим Данилович:

— Мадемуазель Жюжеван, вы приглашены для официального допроса по известному вам делу, для чего нам необходимо выполнить все формальности, поэтому прошу назвать себя.

— Мариэтта Жюжеван, девица. Французская подданная.

— Отвечайте, пожалуйста, только на поставленный вопрос, — наставительно поправил ее Шидловский. — Назовите свой возраст на 18 апреля 1878 года.

Если бы Жюжеван знала законы Российской Империи, она бы немедленно насторожилась. Анкеты, заполняемые при допросах свидетелей и обвиняемых, сильно между собой различались: если свидетель перед допросом отвечал на пять обязательных вопросов о себе, то обвиняемый — на восемнадцать. Вторым ему всегда задавался вопрос о возрасте на момент совершения инкриминируемого преступления. Поэтому лица, хоть раз сталкивавшиеся с законом и побывавшие под следствием, безошибочно определяли, в каком качестве они предстают перед прокурором.

— Я родилась в августе 1835 года, в апреле 1878-го мне было полных сорок два года.

Далее вопросы посыпались в установленном порядке: место рождения, место приписки, постоянное место жительства, рождение («Рождена в браке», — ответила с достоинством Жюжеван), звание, народность и племя. Шидловский задавал вопросы, не задумываясь, поскольку знал их очередность наизусть, Жюжеван отвечала с серьезным лицом и безо всяких затруднений. Впрочем, дважды она улыбнулась: при ответе на двенадцатый вопрос («подверженность привычному пьянству») и семнадцатый («отбытие воинской повинности»).

Покончив с анкетой, Шидловский перешел к основной части:

— Мадемуазель, дабы не тратить время, я сообщаю вам, что следствию известно о существовании интимных отношений между вами и покойным Николаем Прознанским. Кроме того…

— Это неправда, — Жюжеван перебила Шидловского, — таковых отношений не было.

— Хорошо. Тогда начнем с самого начала. Вы отрицаете существование интимных отношений с покойным?

— Категорически.

Шидловский кивнул Никите Шульцу, согбенному над конторкой в углу, и тот заскрипел пером.

— Мы располагаем официальными показаниями друзей покойного, которые из его уст слышали признание факта таковых отношений. Желаете ознакомиться?

• Предыдущая
• 28/48
• Следующая