Расмус-бродяга (с иллюстрациями) - Линдгрен Астрид - Страница 7
- Предыдущая
- 7/30
- Следующая
«Я не боюсь один гулять в лесу» – нет, но был бы здесь хотя бы Гуннар. Если бы можно было держать кого-нибудь за руку! Тени были такие тёмные и густые. Весь мир затих, будто умер. Все звери и птицы спали, и люди тоже. Один он шёл, одинокий и испуганный. «Нет, я боюсь один гулять в лесу» – вот что он мог сказать про себя. Он вовсе не такой храбрый, как тот отважный маленький углежог. «Хотя мой дом отсюда далеко», – говорится дальше в этом стихотворении. И это была чистая правда.
К тому же он ужасно проголодался. Расмус сунул руку в карман и достал сухарик, потом съел его, но в желудке было по-прежнему пусто. Он испуганно подумал: «А есть ли на свете добрые люди, готовые накормить одиноких приютских мальчиков с прямыми волосами, которых никто не хочет взять себе в приёмные сыновья?»
Он сильно проголодался. И устал. Нужно было найти подходящее место для ночлега. Но ещё не сейчас. Сейчас ему ещё не время отдыхать. Нужно успеть уйти как можно дальше от Вестерхаги, пока не рассвело. Пока не увидят, что его нет в постели. Подумать только, что будет, когда его хватятся! Может, Ястребиха пошлёт полицейских искать его?
Мысль об этом заставила его прибавить ходу. Съёжившись и засунув руки в карманы, он трусил по дороге, стараясь не глядеть по сторонам, в сумрачное царство теней. Как одиноко было ему и как горько! Он всё ещё шёл и шёл.
Короткая летняя ночь кажется долгой, когда идёшь по дороге. Расмус шёл без передышки, покуда мог переставлять ноги. Но вот глаза у него стали сами по себе смыкаться, а голова клониться к груди. Рассвело, солнце бросило в ветви деревьев первые лучи, но Расмус этого не замечает. Заискрилась паутинка на траве, заблестели росинки, лёгкий, уверенный туман исчез неизвестно куда. На ближнюю берёзу уселся проснувшийся дрозд и издал первую ликующую трель. Но мальчик и этого не видит. Он устал и хочет спать. Так устал, что не выразить словами.
Но вот наконец он видит впереди маленький сарай, в каких любят ночевать бродяги. Этот ветхий серый сарайчик стоит посреди луга и кажется таким гостеприимным. В это время года в таких вот луговых сараях полным-полно сена.
Расмус с трудом открывает тяжёлую дверь. Внутри темно и тихо, славно пахнет душистое сено. Он делает глубокий вздох, похожий на всхлипывание, падает на сено и тут же засыпает.
Он проснулся от холода и оттого, что нос щекотала соломинка. Он рывком вскочил, не понимая, где находится и как сюда попал. Но внезапно он всё вспомнил, и от чувства бесконечного одиночества на глазах у него выступили слёзы. Он был так несчастен: быть беглецом оказалось гораздо хуже, чем он ожидал. Ему уже захотелось вернуться в Вестерхагу, там Гуннар, тёплая постель и утренняя каша. Да, он жалел о приюте как о потерянном рае. Конечно, там могут и выпороть иногда, и всё же это не так страшно, как быть совершенно одному на свете, мёрзнуть и голодать.
Сквозь маленькую щель в стене в сарай проникал солнечный лучик. Видно, днём опять будет хорошая погода, а не такая паршивая холодина, как прошлой ночью. На нём были фуфайка и штаны из домотканой материи, которые тётя Ольга залатала на коленях. И всё же он стучал зубами от холода. Больше всего ему хотелось лечь и ещё поспать, но какой уж сон в такую холодину. Дрожа, он залез в сено и мрачно уставился на пылинки, пляшущие в струйке солнечного света.
И тут он что-то услышал. Что-то такое ужасное, что заставило всё его тело от головы до кончиков пальцев содрогнуться. Кто-то громко зевнул рядом с ним. Расмус был не один в этом сарае. Кто-то ещё спал здесь этой ночью. Он со страхом обвёл глазами сарай. И тут он увидел, что совсем близко от него из копны сена торчит чья-то кудрявая тёмно-русая макушка. Кто-то откашлялся и сказал:
Вот из копны сена вынырнула и вся голова. Лицо у человека было круглое, небритое, с тёмной щетиной. Лукавые глаза уставились на Расмуса с удивлением, и круглое лицо расплылось в широкой улыбке. Собственно говоря, незнакомец вовсе не казался опасным. Вид у него был такой, что он вот-вот расхохочется.
– Здорово! – сказал незнакомец.
– Здорово… – неуверенно ответил Расмус.
– Чего ты испугался? Думаешь, я ем детей?
Расмус не ответил, и человек продолжал:
– Ты что за прыщ? Как звать-то тебя?
– Расмус, – жалобно пискнул Расмус, он боялся ответить и боялся промолчать.
– Расмус… Стало быть, ты Расмус, – сказал небритый и задумчиво кивнул. – Так ты убежал из дома?
– Нет… не из дома… – промямлил Расмус, не считая, что врёт.
Вестерхага ведь не была настоящим домом. Неужто этот небритый думает, что можно убежать из настоящего дома?
– Да не бойся ты, в самом деле. Говорю тебе, не ем я детей.
Расмус набрался храбрости:
– А вы что, дядя, сбежали из дома?
Небритый засмеялся:
– Дядя? Так я похож на дядю? Сбежал ли я из дома? Пожалуй… сбежал… ты прав! – ответил он и захохотал ещё сильнее.
– Значит, вы, дядя, бродяга?
– Кончай звать меня дядей. Оскар – моё имя.
Он поднялся с сена, и Расмус увидел, что незнакомец и в самом деле бродяга. На нём была мятая одежда: потёртый клетчатый пиджак, висящие мешком брюки. Человек этот был высокий и плотный, добродушный на вид. Когда он смеялся, белоснежные зубы ярко выделялись на его небритом лице.
– Так ты говоришь, бродяга? А слыхал ты про Счастливчика Оскара, Божью Кукушку? Это я и есть. Счастливый бродяга, как есть Божья Кукушка.
– Божья Кукушка? – удивился Расмус, подумав, что у этого бродяги не все дома. – А почему ты, Оскар, называешь себя Божьей Кукушкой?
Оскар глубокомысленно потряс головой.
– Кто-то должен ею быть. Кто-то должен бродить по дорогам и прозываться Божьей Кукушкой. Господу угодно, чтобы на свете были бродяги.
– Угодно?
– Да, угодно, – с уверенностью ответил Оскар. – Когда Он потрудился и создал землю, то пожелал, чтобы на ней было всё-всё. И как же тут обойтись без бродяг? – Оскар весело кивнул: – Божья Кукушка, самое подходящее прозвище.
Потом он сунул кулак в рюкзак, стоящий рядом с ним на сене, и достал большой пакет, завёрнутый в газету.
– Сейчас не худо слегка перекусить.
При этих словах Расмус почувствовал, как желудок у него сжался от голода. Он до того хотел есть, что готов был, как бычок, жевать сено.
– У меня где-то здесь стоит бутылка молока, – продолжал Оскар.
В один прыжок он оказался у двери, которая открывалась туго, со скрипом. Оскар распахнул её, и в сарай влился широкий поток света. Оскар потянулся и исчез, но тут же вернулся, держа в руке литровую бутылку молока, заткнутую пробкой.
– Как я уже сказал, самое время позавтракать, – сказал он и уселся на сене поудобнее. Потом развернул газету и достал бутерброды – здоровенные ломти ржаного хлеба грубого помола с салом. А сало Расмус любил больше всего на свете.
Оскар, понятное дело, тоже любил сало. Он жевал, любовно поглядывая на бутерброд, и снова жевал. У Расмуса от голода побелел нос. Он старался смотреть в сторону, но это было просто невозможно. Бутерброд неумолимо притягивал к себе его взгляд. Он чувствовал, как во рту у него накапливается слюна.
Оскар перестал жевать. Он склонил голову набок и насмешливо поглядел на Расмуса.
– Ты, конечно, не станешь есть хлеб с салом? Такие, как ты, поди, едят по утрам только кашу с изюмом. Так ты не хочешь съесть простой кусок хлеба с салом?
Разве можно отказаться от райского блаженства, если тебе его предлагают?
– Хочу, спасибо, – ответил Расмус, судорожно сглотнув. – Если можно.
Не говоря ни слова, Оскар протянул ему бутерброд, толстый, большой, с двумя внушительными шматками сала. Расмус поднёс бутерброд ко рту и впился в него зубами. О блаженство! Вкус солёного сала смешался с великолепным вкусом ржаного хлеба. Он ел, зажмурив глаза.
- Предыдущая
- 7/30
- Следующая
