Лучшие классические детективы в одном томе (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 48

• Предыдущая
• 48/142
• Следующая

Говорят, один из древних мудрецов советовал своим ближним (забыл, по какому случаю) «заглянуть в конец». Глядя на конец моих страниц и вспоминая, как я беспокоился несколько дней назад, справлюсь или нет со своим рассказом, я вижу, что мое полное описание фактов дошло до заключения очень прилично. Мы переходим в деле о Лунном камне от одного чуда к другому и кончаем самым большим чудом – исполнением трех предсказаний сыщика Каффа меньше чем через неделю с того дня, как они были сделаны.

Услышав в понедельник об Йолландах, я теперь услышал об индусах и ростовщике, и вспомните – сама мисс Рэчел была в это время в Лондоне. Вы видите, я выставляю все в самом худшем свете, даже когда это говорит против моих собственных воззрений. Если вы бросите меня и перейдете на сторону сыщика, руководствуясь всеми этими уликами; если единственное разумное объяснение, какое можете вы подыскать, заключается в том, что мисс Рэчел и мистер Люкер успели сговориться и Лунный камень находится в залоге у ростовщика, – признаюсь, я не смогу вас осудить. В темноте довел я вас до этого места. В темноте принужден вас оставить, с нижайшим моим почтением.

Любезным моим родителям (оба теперь на небесах) я обязана привычкой к порядку и аккуратности, внушенной мне с самого раннего возраста.

В это счастливое, давно минувшее время меня приучили быть аккуратно причесанной во все часы дня и ночи и старательно складывать каждый предмет моей одежды в одной и той же последовательности, на одном и том же стуле и на одном и том же месте – в ногах кровати, прежде чем отправиться на покой. Запись происшествий дня в моем маленьком дневнике неизменно предшествовала складыванию одежды. Вечерний гимн (повторяемый в постельке) неизменно следовал за складыванием одежды. А сладкий сон детства неизменно следовал за вечерним гимном.

В последующей жизни – увы! – за вечерним гимном следовали печальные и горькие размышления; а сладкий сон сменился тревожными сновидениями, которые заставляли меня беспокойно метаться по подушке. Но привычку складывать свою одежду и вести дневничок я сохранила и в последующей моей жизни.

Первая привычка напоминает мне счастливое детство – дни, когда папенька еще не разорился. Вторая, бывшая полезной до сих пор главным образом тем, что помогала мне дисциплинировать грешную природу, унаследованную всеми нами от Адама, неожиданно оказалась важной для скромных моих интересов совершенно в другом отношении. Она позволила мне, бедной, исполнить прихоть богатого члена семьи, с которой мой покойный дядя породнился через брак. Мне посчастливилось быть полезной мистеру Фрэнклину Блэку.

В течение некоторого времени я не имела никаких вестей от этих благоденствующих моих родственников. Когда мы одиноки и бедны, о нас нередко забывают. Мне приходится жить сейчас, из соображений экономии, в маленьком бретонском городке, где имеется избранный круг почтенных английских друзей и где налицо два преимущества: протестантский священник и дешевый рынок.

В этот уединенный уголок дошло вдруг до меня письмо из Англии. О моем ничтожном существовании неожиданно вспомнил мистер Фрэнклин Блэк. Богатый родственник (о, как я хотела бы добавить: духовно богатый!) пишет, даже не пытаясь скрыть этого, что ему от меня что-то понадобилось. Ему пришла в голову фантазия опять воскресить скандальную историю Лунного камня, и я должна помочь ему в этом, написав рассказ обо всем, чему была свидетельницей в лондонском доме тетушки Вериндер. Мне предлагают денежное вознаграждение – со свойственным богатым людям отсутствием чуткости. Я должна опять разбередить раны, которые едва затянуло время; я должна пробудить самые мучительные воспоминания и, сделав это, считать себя вознагражденной новым терзанием – в виде чека мистера Фрэнклина.

Плоть слаба. Мне пришлось долго бороться за то, чтобы христианское смирение победило во мне греховную гордость, а самоотречение заставило согласиться на чек.

Без привычки к дневнику, сомневаюсь, – позвольте мне выразить это в самых грубых словах, – могла ли бы я честно заработать эти деньги; но с моим дневником бедная труженица (прощающая мистеру Блэку его оскорбление) заслуживает получаемую плату. Ничто не ускользнуло от меня в то время, когда я гостила у дорогой тетушки Вериндер. Все записывалось, благодаря давнишней привычке моей, изо дня в день, и все до мельчайшей подробности будет рассказано здесь. Священное уважение к истине (слава богу!) для меня выше уважения к людям. Мистер Блэк легко может изъять те места, которые покажутся ему недостаточно лестными в отношении одной особы. Он купил мое время, – но даже его щедрость не может купить мою совесть![1]

Дневник сообщает мне, что я случайно проходила мимо дома тетушки Вериндер на Монтегю-сквер, в понедельник третьего июля тысяча восемьсот сорок восьмого года.

Увидя, что ставни открыты, а шторы подняты, я почувствовала, что вежливость требует постучаться и осведомиться о хозяевах. Особа, отворившая дверь, сообщила мне, что тетушка и ее дочь (я, право, не могу назвать ее кузиной) приехали из деревни неделю назад и намерены остаться в Лондоне на некоторое время. Я тотчас поручила передать им, что не желаю их тревожить, а только хочу узнать, не могу ли быть чем-нибудь полезна. Особа, отворившая дверь, с дерзким молчанием выслушала мое поручение и оставила меня стоять в передней. Это дочь нечестивого старика по имени Беттередж, которого долго, чересчур долго терпят в семействе моей тетки. Я села в передней ждать ответа и, всегда имея при себе в сумке несколько религиозных трактатов, выбрала один, как нельзя более подходящий для особы, отворившей дверь. Передняя была грязна, стул жесткий, но блаженное сознание, что я плачу добром за зло, поставило меня выше всех таких ничтожных мелочей. Трактат этот принадлежал к целой серии брошюр, написанных для молодых женщин, на тему о греховности нарядов. Слог был набожный и очень простой, заглавие: «Словечко с вами о лентах на вашем чепчике».

– Миледи очень признательна вам и просит ко второму завтраку на следующий день в два часа.

Не буду распространяться о тоне, каким она передала мне это поручение, и об ужасной дерзости ее взгляда.

Я поблагодарила юную грешницу и сказала тоном христианского участия:

– Не сделаете ли вы мне одолжение принять эту брошюру?

Она взглянула на заглавие.

– Кем это написано, мисс, мужчиной или женщиной? Если женщиной, мне, право, не к чему ее читать; а если мужчиной, то прошу передать ему, что он ничего в этом не понимает. – Она вернула мне брошюру и отворила дверь.

Мы должны сеять семена добра, где можем и как можем. Я подождала, пока дверь за мной затворилась, и сунула брошюру в ящик для писем. Когда я просунула другую брошюру сквозь решетку палисадника, я почувствовала, что на душе у меня стало несколько легче, ответственность за души ближних уже не так меня тяготила.

У нас в этот вечер было собрание в «Материнском попечительном комитете о превращении отцовских панталон в детские». Цель этого превосходного благотворительного общества (как известно каждому серьезному человеку) состоит в том, чтобы выкупать отцовские панталоны из заклада и не допускать, чтобы их снова взял неисправимый родитель, а перешивать немедленно для его невинного сына. В то время я была членом этого избранного комитета, и я упоминаю здесь об этом обществе потому, что мой драгоценный и чудный друг, мистер Годфри Эблуайт, разделял наш труд моральной и материальной помощи. Я ожидала увидеть его в комитете в понедельник вечером, о котором теперь пишу, и намеревалась сообщить ему, когда мы встретимся, о приезде дорогой тетушки Вериндер в Лондон. К моей крайней досаде, его там не было. Когда я высказала удивление по поводу его отсутствия, все мои сестры по комитету подняли глаза от панталон (у нас было много дела в этот вечер) и спросили с изумлением, неужели я не слышала о том, что случилось. Я призналась в своем неведении, и тогда мне впервые рассказали о происшествии, которое и составит, так сказать, исходную точку настоящего рассказа. В прошлую пятницу два джентльмена, занимающие совершенно различное положение в обществе, стали жертвами возмутительного заговора, изумившего весь Лондон. Один из этих джентльменов был мистер Септимус Люкер, живущий в Ламбете, другой – мистер Годфри Эблуайт.

• Предыдущая
• 48/142
• Следующая