Записки хроноскописта - Забелин Игорь Михайлович - Страница 56

• Предыдущая
• 56/84
• Следующая

— Если вы берете это на себя…

— Да, конечно.

— Значит, вы подвергнете хроноскопий мою амфору? — еще не веря своим ушам спросил Петя.

— Придется.

— Но не одну же строчку! — Петя темпераментно взмахнул руками. — И план крепости тоже!

— Там видно будет, — уклончиво ответил Березкин, но я про себя решил, что теперь нам придется уступить Пете.

— Нет, обещайте мне!

— Обещаем, — сказал я. — Раз уж вы притащите амфору в институт…

Петя хлопнул в ладоши и заявил, что немедленно отправится к археологам.

Мы не стали его удерживать, и самим нам уже нечего было делать у вазы. Брагинцев решил, не откладывая, зайти к директору, его хорошему знакомому, а мы с Березкиным прошлись по «итальянскому дворику», по египетскому залу, поднялись на второй этаж к древнегреческим атлетам, к которым я ходил в детстве, чтобы сравнить свою мальчишескую мускулатуру с мускулатурой «кулачного бойца» или «дискобола». Они так и остались для меня недосягаемым идеалом.

в которой мы занимаемся хроноскопией венецианской вазы и поднятой со дна моря амфоры; как станет ясно из последующего изложения, дело вовсе не ограничилось анализом двух надписей, сделанных на картули эна шрифтом мхедрули

Из Музея изобразительных искусств мы с Березкиным поехали ко мне домой.

У меня было странное состояние. Все, что происходило в музее, было оправдано, логически объяснимо… Но осталось ощущение, будто кто-то все время стоял у нас за спиной и небескорыстно интересовался нашими расследованиями, следил за нами. Я помнил каждое слово, каждый жест и Брагинцева, и Пети, знал, что, никто из них не повинен в этом чувстве. И все-таки…

— Тебе не кажется, что нас с собой проверяют пли испытывают, уж не знаю, как точнее выразиться? — вдруг спросил Березкин, устраиваясь рядом со мной на заднем сидении такси.

По складу характера я более мнителен, чем мой друг, и совпадение наших чувств меня еще более озадачило.

— Кого ты подозреваешь?

— В том-то и дело, что заподозрить некого. Глупо об этом говорить, но и о Брагинцеве, и о Пете проще простого навести справки.

Я догадывался, что Березкин стремится оправдаться в непонятном самоощущении, и все же меня покоробили слова о справках.

— Ты же знаешь, что мне совершенно не свойственна подозрительность, сказал Березкин, угадавший ход моих мыслей. — Не суди меня строго. Было бы ужасно обидеть подозрением честного человека!

— Если бы не письмо Мамаду Диопа с рассказом о таинственном Розенберге, возникло ли бы у нас такое чувство? — спросил я Березкина.

— Едва ли…

— Вот именно. Ей-богу, надо послать к черту всякие глупости. Тем более, что ни амфора, ни венецианская ваза не имеют никакого отношения к статуэтке из Дженне.

Вечер мы провели великолепно, хорошо отдохнули, рассеялись, и когда в двенадцатом часу семейство Березкиных отправилось домой, от прежних наших сомнений, как говорится, не осталось и следа.

Зная характер Пети, я с утра позвонил Березкину в институт и узнал, что Петя явился, уже поскандалил с вахтером, не пропускавшим его с весьма объемистой амфорой, и теперь сидит, сложив руки на животе, перед закрытым хроноскопом.

Березкин, решительный во всем, что касалось хроноскопии, предупредил Петю, что ничего не будет делать до тех пор, пока Брагинцев не доставит в институт вазу. Но Петя, дипломатично помолчав минут тридцать-сорок, повел наступление, уговаривая Березкина для начала выяснить, план или не план крепости нанесен на амфору.

К тому времени, когда я приехал в институт, Петя одержал полную победу, и Березкин с некоторым смущением сообщил мне, что на амфоре как будто бы действительно изображен некий план крепости.

Способность хроноскопа устанавливать и прояснять такого рода подробности казалась мне сомнительной, но Петя прямо-таки захлебывался от восторга, и я решил не вмешиваться в их взаимоотношения с Березкиным.

Вечером приехал Брагинцев, и венецианская ваза поступила в наше полное распоряжение.

Увидев Брагинцева, я понял причину нашего странного вчерашнего ощущения: все, видимо, объяснялось тем, что Брагинцев так и не рассказал нам, для чего потребовался ему сравнительный анализ строчек, выписанных на амфоре и вазе. Догадка успокоила меня. Настоящий исследователь, человек сдержанный в словах, Брагинцев, конечно, просто не хотел упреждать события и ждал, что подскажет ему хроноскоп.

Итак, нам предстояло установить идентичность или, наоборот, неидентичность почерков на амфоре и вазе. Брагинцев уже говорил нам, что надпись на картули эна, сделанная шрифтом мхедрули, графически искажена мастером с острова Мурано. Но для хроноскопа, как и предвидел Березкин, было достаточно частных особенностей в написании букв, которые сохранились и в том и в другом варианте. Если верить хроноскопу, а мы — простите за повторение — ему верили, то надписи на стекле и глине делались по одному и тому же рукописному образцу.

— Устраивает вас такой вывод? — спросил Березкин

Брагинцева.

— Вполне, — ответил тот.

— Если вас еще что-нибудь интересует…

— Честно говоря, мне хотелось бы проверить собственное истолкование взаимоотношений человечков на вазе и амфоре.

— Взаимоотношений?

— Мне кажется, что это отец и сын. Сын уехал. Допустим, в Венецию, чтобы обучиться торговому делу, а отец остался на Кавказе. Сын задержался дольше положенного ему срока, и любящий отец, помимо писем, прибег вот к такой форме увещевания… Это не слишком глупо звучит?

— Отнюдь, — сказал я.

А Петя, восторженно смотревший на своего учителя, вдруг прозрел:

— Потому и написано: «Вернись, и все скажу тебе»! Отец хотел передать блудному сыну тайну зарытых сокровищ! — вскричал Петя. — Вы убедились теперь, что я на правильном пути?!

— Петя, милый, вы все-таки не наследник Хачапуридзе. Ведите себя сдержанней, — сказал Брагинцев резко.

Березкин перебрал несколько формулировок и получил ответ. Сын ли с отцом изображены на амфоре и вазе, хроноскоп выяснить не смог, нэ по характеру изображения он определил, что стоящий человек старше сидящего. Стало быть, версия Брагинцева получила дополнительное подтверждение.

— Удовлетворены?

— Почти. А может ли хроноскоп расшифровать смысл перечеркнутой восьмерки?

Задание показалось мне слишком неопределенным для хроноскопа, но аппарат справился с ним моментально: на экране появилась… пчела. Да, пчела, или, во всяком случае, перепончатокрылое насекомое, в высшей степени похожее на самую обычную пчелу…

Брагинцев расхохотался… Я даже не подозревал, что он способен так заразительно и весело смеяться.

— Ваш хроноскоп изумителен, — сказал он сквозь смех. — Просто изумителен. Кстати, пчела — символ, который вполне мог устроить главу купеческого дома: соты наполняются по капельке, как и купеческая казна. Те самые соты, что изображены на плане!

— Боюсь быть навязчивым, — сказал я Брагинцеву, — но мне и Березкину хотелось бы знать, что привело вас к нам, почему вдруг вам понадобился сравнительный анализ двух столь разных сосудов?

— Видите ли, торговый дом Хачапуридзе загадочно окончил свое существование в самом конце шестнадцатого столетия. Я еще плохо представляю себе возможности хроноскопа, но подумал, не обнаружит ли он причину?

— Вы интересовались историей дома Хачапуридзе? — поразился Петя. — Вы?

— Немножко, — сказал Брагинцев. — Собственно, интересовался не я, а мой хороший знакомый — историк Месхишвили. Помните «беленького старичка» в Хосте, который прочитал надпись на амфоре и рассказал о Хачапуридзе? Это великолепный знаток средневековой Грузии, но даже ему непонятен крах процветающего торгового дома.

— Значит, вы хотели помочь Месхишвили?

— Да. Но, судя по результатам, едва ли что-нибудь получится. Впрочем, мне известен еще один сосуд с аналогичным сюжетом.

— Он у вас дома?

• Предыдущая
• 56/84
• Следующая