В небе Чукотки. Записки полярного летчика - Каминский Михаил Николаевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/84
• Следующая

Я смотрел во все глаза.

Мое внимание привлек необычный вид нашего Главного. Всегда бодрый, подтянутый, на этот раз он был сумрачен и сгорблен. Могло остаться впечатление, что не Гроховский сопровождает высокого гостя, а, наоборот, он его. Таким я видел своего начальника впервые. Тухачевский, касаясь локтя Гроховского, стараясь поймать его взгляд, не то в чем–то убеждал, не то ободрял.

Когда все скрылись за дверями ангара, я выскочил из кабины своего Р–5, чтобы перемолвиться с Митей Островенко. Не каждый день так близко приходится видеть знаменитого героя гражданской войны. Но к нам уже подходил командир отряда Сафронов.

— Товарищ командир! Видели?

— Еще бы, конечно!

— Что–то сегодня не узнать нашего Главного, Чем–то так расстроен…

— Вот что, командир звена! — спохватился Сафронов. — Не по чину вы приметливы! Вылетайте–ка на твое задание, да не задерживайтесь. К двенадцати ноль–ноль быть в летной комнате, там кое–что для вас прояснится.

— Есть, товарищ командир!

К двенадцати ноль–ноль я заполнял отчет о первом полете с собаками–парашютистами. Их тренировали на специальные задания. Наблюдения были полны новизны, я даже забыл о предупреждении командира и не сразу осознал, почему в летной комнате оказались руководители КБ — Гроховский, его заместитель по летным делам Б. В. Бицкий, а с ними Э. И. Клеман и конструктор А. С. Зуев. Последними входили Сафронов и Афанасьев.

Я вытянулся, как положено, и взглядом спросил командира: уйти или оставаться? Тот дал знать, чтобы я оставался на месте. Когда все расселись, Сафронов спросил:

— Разрешите начать, Павел Игнатьевич?

— Да, пожалуйста! — Гроховский уже всматривался в какие–то схемы, разложенные перед ним Зуевым.

— Товарищ Афанасьев!.. Да сидите, сидите, разговор не короткий! — обычно строго придерживающийся уставов, наш командир поспешно усадил вскочившего Сергея. — По приказанию начальника Осконбюро поручаю вам испытание «метода срыва» с задержкой сброса. Полетите один, без летнаба или техника. Управление сбросом выведено в пилотскую кабину. Над Павшинским полем, имея высоту тысяча пятьсот метров, рукояткой на левом борту освободите парашют. Он раскроется и приведет машину в неуправляемое положение…

Сафронов оглянулся на Гроховского, и я понял, что наш командир волнуется. Почувствовав заминку, Павел Игнатьевич поднял взгляд от бумаг и одобрительно кивнул. От утренней хмурости в нем ничего не осталось. Видимо, разговор с Тухачевским рассеял тревоги, о которых я в тот момент не знал. Сафронов продолжал:

— Как поведет себя машина в подобных условиях, нам неизвестно. — Он задержал свой взгляд на Афанасьеве и спросил: — Сколько времени, по вашему опыту, нужно, чтобы выброситься с парашютом из аварийного положения?

— Десять секунд! — выпалил Сергей.

— Отлично! Так вот, желательно, чтобы вы продержались десять–двенадцать секунд. От вас требуется установить характер поведения самолета при задержке «срыва» и возможности для спасения экипажа с помощью личных парашютов. Если вашей безопасности не возникнет прямой угрозы и вы сможете продержаться указанное время, то… рукояткой на правом борту сбросите подвеску… Должен предупредить, что она может не оторваться. Действие замков проверено только в горизонтальном полете. Итак, если подвеска оторвется, а вы сможете справиться с машиной — задание будет выполнено полностью и на «отлично»…

Заканчивая, командир настоятельно подчеркнул, что, если подвеска зависнет, Афанасьев должен не думать о машине и спасаться.

Впервые я видел Сережу Афанасьева перед серьезным испытанием. Слова Сафронова, сказанные ему, превращались в зримые картины. Представилось, как штопорит самолет с парашютом за хвостом. Огромные силы инерции прижимают летчика и не дают выброситься за борт. Земля вертится, как граммофонная пластинка, от этого кружится голова и подступает тошнота. Все же он одолел вращение, прыгнул, но распущенный купол накрыл, спеленал его и он летит в бездну, бессильный изменить свою судьбу…

Воображая такое, я смотрел Сергею в лицо. Оно было убийственно спокойно. Он сидел, чуть наклонившись, положив руки на стол.

За время работы на Центральном аэродроме для меня уже стали привычными испытания опытных самолетов, которые на наших глазах проводили Чкалов, Степанченок, Анисимов и другие летчики НИИ. Все знали, что новый самолет обязан полететь, что он не рассыплется на составные части, летчику надо лишь справиться с норовом впервые летящего самолета, если этот норов обнаружится.

Афанасьеву предложили более трудное дело и заранее говорили, что его исход предусмотреть невозможно. Когда он встал, стройный, красивый той красотой, которая видится в отваге идущего на опасное задание, я ожидал от него каких–то особенных слов. «Благодарю, мол, за честь и доверие, жизнь положу, а боевое задание выполню». Или что–то вроде этого. Его слова: «Вас понял! За меня не беспокойтесь, все будет в ажуре» — прозвучали буднично, а последнее снизило значимость предстоящего до уровня повседневного.

Среди присутствующих Афанасьев был самым молодым и, образно выражаясь, не утомлен излишками жизненного опыта. Но весь его облик, его чудесная, чуть смущенная улыбка как по волшебству разрядили наше напряжение. Я гордился своим другом, чуточку завидовал, что в испытательной работе он уже выходит на первые роли, и, не скрою, — завидовал тому, как любовно смотрел на него наш Главный.

А он, поднявшись, сказал:

— Я тоже думаю, что не так страшен черт, каким иногда кажется. Сейчас нам просто необходимо пойти на некоторый риск. Только сегодня Михаил Николаевич (Тухачевский) лично разрешил это испытание, чтобы устранить последние сомнения в «методе срыва». Мы не можем предвидеть, как поведет себя самолет, и в этом кроется для нас опасность. Подтверждаю слова командира — не увлекайтесь! Как ни важен для нас положительный ответ — ваша жизнь дороже!

Тут Гроховский перенес свой взгляд на меня:

— Вообще–то мы это испытание пока держим в секрете, а вас, Каминский, пригласили не случайно. Этот опыт может вам пригодиться. — И, обращаясь к Сафронову, закончил; — Ну что ж, командир! Не будем, как говорится, смотреть в долгий ящик и поедем сразу. А Афанасьев, — он взглянул на часы, — пусть вылетает через сорок минут.

В своей авиационной жизни не раз я ощущал то, от чего сильнее бьется сердце, а кожа покрывается мурашками. Я пристально всматривался в тех, кто совершал отважные поступки: что они испытывают в минуту опасности? Пришел к успокоившему меня выводу: бесстрашных нет! Есть лишь разная реакция на опасность. Одни «теряют» голову, другие сохраняют спасительное самообладание. Столь важное качество характера воспитывается самим человеком. И убедил меня в этом Афанасьев. Мы выходили последними, и я успел задать вопрос:

— Неужели ты в самом деле не волнуешься?

— А ты в цирке бывал? Видел артистов, которые под самым куполом летают с одной перекладины на другую? Страшно! А ведь они делают это каждый день и не боятся. Думаешь, из другого теста? Да просто они уверены в точности глазомера и цепкости рук! Упражнялись тысячи раз — шли от малого к большому и вот перестали бояться… Неужели ты отказался бы от такого задания?

— Но ведь купол же!..

— Что из того? Еще неизвестно, дойдет ли дело до штопора, а если и дойдет, то необязательно я попаду в купол. В общем, дело покажет, а расстраиваться раньше времени нечего. Была бы высота!

Вот черт! Бывают же такие парни!

Восхищался я Афанасьевым в тот час. А позднее примеры отваги Гроховского, Титова, Анисимова возвращали мне самообладание перед лицом опасности. Так постепенно стал вызревать во мне принцип, который я выразил в самодельном афоризме: что могут другие — смогу и я!..

Солнечный апрельский денек разгулялся на славу. Высоко в небе парили прозрачные перистые облака. Солнышко заметно припекало. Пахло набухающими почками тополей и пресной влагой тающего снега. Пробуждение природы от зимней спячки должно бы радовать, а мы ехали к месту испытания молча, с неизжитым беспокойством. Так мне казалось. У меня сжималось сердце, будто самому надо делать то, что предстоит Афанасьеву. За нашей легковушкой следовали «санитарка» и грузовик с командой веселых красноармейцев. Они радовались весне и беззаботно пели «По морям — по волнам!».

• Предыдущая
• 11/84
• Следующая