А зори здесь тихие… (сборник) - Васильев Борис Львович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/147
• Следующая

Подумав так, он испугался, что накличет беду, стал поспешно внушать себе, что ему очень не повезло, но внутренняя убежденность, что его, лейтенанта Плужникова, невозможно, немыслимо убить, была сильнее всяких заклинаний. Ему было всего девятнадцать лет и два месяца, и он твердо верил в собственное бессмертие. Вернулся пограничник с бойцами, доложил, что убитых из костела вытащили. Плужников молча покивал: говорить не было сил.

– Приляг, лейтенант.

Плужников хотел отказаться, качнул головой, сполз по стене на битые кирпичи и мгновенно заснул, подложив кулак под гладкую мальчишескую щеку.

…Он плыл куда-то на лодке, и волны перехлестывали через борт, и он пил холодную, необыкновенно вкусную воду, сколько хотел. А на корме в белом ослепительном платье сидела Валя и смеялась. И он смеялся во сне…

– Лейтенант!

Плужников открыл глаза, увидел Денищика, Прижнюка, Сальникова, еще каких-то бойцов и сел.

– Нам в подвалы приказано.

– Почему в подвалы?

– Сменяют. Шило на мыло.

У входного пролома распоряжался незнакомый молодой лейтенант. Бойцы устанавливали станковый пулемет, складывали из кирпичей бруствер. Лейтенант представился, передал приказ:

– В распоряжение Потапова. Подвалы под костелом проверил?

– Некогда было проверять. Поставь на всякий случай часового с гранатами: там узкая лестница. И смотри за окнами.

– Ага. Ну, счастливо.

– Счастливо. Я своих бойцов заберу. Их трое всего, сдружились.

– Думаешь, там легче будет? У них знаешь какая теперь тактика? Втихаря к окнам подползают и забрасывают гранатами. Между прочим, учти: их гранаты срабатывают с запозданием секунды на три. Если рядом упадет, свободно можешь успеть перебросить обратно. Наши так делают.

– Учту. Спасибо.

– Да, вода у вас есть?

– Сальников, у нас есть вода?

– Пять фляжек, – с неудовольствием сказал Сальников. – Пить вам тут некогда будет.

– А нам не пить, нам – в пулеметы.

– Забирайте, – сказал Плужников. – Отдай им фляжки, Сальников, и пошли.

Вчетвером они осторожно выскользнули из костела, Денищик шел впереди. Чуть светало, и по-прежнему лениво, вразнобой падали мины.

– Через часок-полтора начнут утюжить, – сказал Сальников, сладко зевнув. – Хорошо еще, немец передых дает.

– Он ночей боится, – улыбнулся Плужников.

– Ничего он не боится, – зло сказал пограничник, не оглядываясь. – С комфортом воюют, гады: восемь часов – рабочий день.

– А разве у немцев рабочий день – восемь часов? – усомнился Плужников. – У них же фашизм.

– Фашизм – это точно.

– А зачем я в солдаты сейчас пошел? – вдруг сказал Прижнюк. – Мне воинский начальник говорит: хочешь – сейчас иди, хочешь – осенью. А я говорю: сейчас…

Короткая очередь вспорола предутреннюю тишину. Все упали, скатившись в воронку. Огня больше не было.

– Может, свои? – шепотом спросил Прижнюк. – Может, наши ползают, а?

– На голос бил, – еле слышно отозвался Денищик. – Какие тебе, к черту, свои…

Он замолчал, и все опять настороженно прислушались. Плужникову показалось, что где-то совсем рядом слабо звякнуло железо. Он сжал пограничнику локоть:

– Слышишь?

Денищик надел каску на автомат, приподнял над краем воронки. Никто не стрелял, и он опустил каску.

– Погляжу. Лежите пока.

Он бесшумно выполз из воронки, пропал за гребнем, Сальников передвинулся вплотную, зашипел в ухо:

– Вот тебе и восемь часов. Зря мы воду оставили, товарищ лейтенант. Пусть сами…

– Да свои это, – упрямо повторил Прижнюк. – Видать, оружие собирают.

Что-то упало на край воронки, скатилось по песку, стукнув по каске. Плужников повернул голову: перед ним лежала ручная граната с длинной ручкой.

В какой-то миг ему показалось, что он слышит ее шипение. Он успел подумать, что это – конец, успел ощутить острую боль в сердце, успел вспомнить что-то милое-милое – маму или Верочку, – но все это заняло лишь долю секунды. И не успела эта секунда истечь, как он схватил гранату за горячий набалдашник и швырнул ее в темноту. Грохнул взрыв, их осыпало песком, и тотчас же раздался отчаянный крик Денищика:

– Немцы! Бегите, ребята! Бегите!..

Предрассветную тишь рванули автоматные очереди. Они били со всех сторон: путь к костелу и подвалам 333-го полка был отрезан.

– Сюда! – крикнул пограничник.

Плужников успел заметить, откуда раздался крик, пригнувшись, кинулся к Денищику. Огоньки автоматных очередей стягивали кольцо. Плужников скатился в воронку, из которой, прикрывая их, коротко бил пограничник. Следом ввалился Сальников.

– Где Прижнюк?

– Убило его! – кричал Сальников, отстреливаясь. – Убило!

Немцы огнем прижимали их к земле, стягивая кольцо.

– Бегите до следующей воронки! – кричал Денищик. – Потом меня прикроете! Скорее, лейтенант! Скорее!..

Стрельба усилилась: из костела по вспышкам бил пулемет, стреляли из подвала 333-го полка, из развалин левее. Плужников перебежал в следующую воронку, упал, торопливо открыл огонь, стараясь не попасть в темную фигуру бегущего на него Денищика. У Сальникова заело автомат.

Прикрывая друг друга, они перебежками добрались до каких-то пустынных развалин, и немцы отстали. Постреляв немного, замолчали, растаяв в предрассветном сумраке. Можно было отдышаться.

– Вот это напоролись, – сказал Денищик, сидя на обломках и тяжело переводя дыхание. – Рванул я стометровку сегодня почище чемпиона мира.

– Повезло! – вдруг захохотал Сальников. – Обратно же повезло!

– Молчать! – оборвал Плужников. – Лучше автомат разбери, чтоб не заедал следующий раз.

Обиженно примолкнув, Сальников разбирал автомат. Плужникову стало неудобно за этот окрик, но он боялся, что радостное хвастовство в конце концов накличет на них беду. Кроме того, его очень беспокоило, что теперь они отрезаны от своих.

– Осмотрите помещение, – сказал он. – Я понаблюдаю.

Стрельба кончилась, только по берегам еще стучали редкие очереди. В незнакомых развалинах пахло гарью, бензином и чем-то тошнотно-приторным, чего Плужников не мог определить. Слабый предрассветный ветерок нес запах разлагавшихся трупов, его мутило от этого запаха.

«Надо перебираться, – думал он. – Только куда?»

– Гаражи, – сказал, вернувшись, Денищик. – В соседнем блоке ребята сгорели: страшно смотреть. И подвалов нет.

– Ни подвалов, ни водички, – вздохнул Сальников. – А ты говорил – восемь часов. Эх, страж родины!

– Немцы близко?

– Вроде на том берегу, за Мухавцом. Справа – казармы какие-то. Может, перебежим, пока тихо?

Светало, когда они перебрались на другую сторону развалин. Здания тут были снесены прямыми попаданиями: громоздились горы битого кирпича. За ними угадывалась река и темнели кусты противоположного берега.

– Там немцы, – сказал Денищик. – Колечко у нас тесное, лейтенант. Может, рванем отсюда следующей ночью?

– А приказ? Есть такой приказ, чтобы оставить крепость?

– Это уже не крепость, это – мешок. Осталось завязать потуже – и не выберемся.

– Мне дали приказ держаться. А приказа бежать мне никто не давал. И тебе тоже.

– А самостоятельно соображать ты после контузии разучился?

– В армии исполняют приказ, а не соображают, как бы удрать подальше.

– А ты объясни мне этот приказ! Я не пешка, я понимать должен, для какой стратегии я тут по кирпичам ползаю. Кому они нужны? Фронта уж сутки как не слыхать. Где наши сейчас, знаешь?

– Знаю, – сказал Плужников. – Там, где надо.

– Ох, пешки! Вот потому-то нас и бьют, лейтенант. И бить будут, пока…

– Мы бьем! – закричал вдруг Плужников. – Это мы бьем их, понятно? Это они по кирпичам ползают, понятно? А мы… Мы… Это наши кирпичи, наши! Под ними советские люди лежат. Товарищи наши лежат, а ты… Паникер ты!

– А ну поосторожнее, лейтенант! За такое слово я и на звание не посмотрю: как дам между глаз…

– Свои! – радостно удивился Сальников. – Саперы наши, глядите!

Возле уцелевшей стены казармы суетилось человек восемь. Плужников хотел вскочить, но пограничник придержал его:

• Предыдущая
• 46/147
• Следующая