Крушение - Соколов Василий Дмитриевич - Страница 59

— Папаня… Ну, что ты взъелся? Горе для всех, надо же кому–то воевать.

— Тоже солдат в юбке! — с издевкой поддел Игнат. — Да ты знаешь, какие ужасы на войне? Боишься, что тебя петух задерет, а там… Там при первом выстреле трусы обмочишь!

— Уж прямо так и… — рассмеялась Верочка. — Привыкну.

— К чему? — скрипел из сенцев голос Игната. — Тебе бы надо учение продолжать, в люди выбиваться… Растопчут тебя, дуреха. Попадешь в солдатчину, лишат и чести и всего… выбросят потом, и как она… приволочешься с пузом… — добавил предостерегающе, но почти шепотом, не желая, чтобы это слышала старшая дочь напоследок.

Верочка упрямилась.

— За меня можешь быть спокойным, — сказала она. — В обиду не дамся. Будет кто озоровать, так наброшусь… Глаза выцарапаю… Проводи, папаня, с легким сердцем, — попросила Верочка.

Игнат оглядывал сенцы и, не зная, за какое дело приняться, прохмыкал:

— Как же я один–то управлюсь? Без лишнего догляда. Все–таки хозяйство.

— Вера, тебе бы надо остаться, — послышался голос выходящей из комнаты Натальи. — У отца слабое сердце… Случится, заболеет — ни воды принести, ни постирать, ни приготовить…

Верочка метнула на сестру злющие глаза, тотчас отвела их в сторону, проговорила независимым тоном:

— Подумаешь, не управится! И хозяйство–то — один петух при семи курицах. Посыпал им зерно — и целый день будут клевать. То же и с едою. Не на большую семью готовить — на самого себя. Сварил щи, хватит на двое суток, не прокиснут. А вдобавок — картошка, капуста своя… Молоко… Чего же делать одному–то? — развела руками Верочка и, увидев, как Наталья скривила рот в усмешке, собираясь возразить, опередила: — А ты, Натка, вечно со своими возражениями! Сама едешь, а я одна тут, в четырех стенах… Ночи темнющие, жуть кругом. — И она разревелась, вытирая кулачками слезы.

— А-а… Перестань реветь. Кому сказал — перестань! Поезжайте! Силком не удержишь, — отмахнулся Игнат, выдернул из пня острый топор и пошел к реке рубить лозу, пригодную для кошелок и плетня.

На другой день утром сестры уезжали. Верочка — надолго, как сказала отцу, прощаясь, до скончания войны, а Наталья решилась проводить еще неопытную в поездках младшую сестру. Ехали они до станции Отрожки, где размещался сборный пункт, ехали в скрипучем, много раз чиненном и перечиненном вагоне. Для Натальи это была знакомая дорога; до войны, когда училась в Воронеже, она часто проезжала тут и, бывало, не могла нарадоваться и на стелющиеся вокруг поля, и на подступающие к полотну железной дороги кусты акации, мокрой от росы, и на отливающие синью дали… Теперь чём ближе к Воронежу, тем очевиднее и явственнее обнажала себя война; встречались разбитые и обгорелые каменные здания, люди становились сумрачнее, то. и дело на пристанционных путях попадались женщины с угрюмыми и печальными лицами.

Наталья была спокойна, ей уже было привычно видеть ужасы войны, одна Верочка на все смотрела с любопытством и со страхом. Обеспокоенные глаза ее то мрачнели, то вспыхивали живым блеском, словно затем, чтобы вновь погаснуть. Верочка впервые пустилась в такую дальнюю поездку. Ей все было неведомо, и оттого лицо светилось простодушием и неопытностью. Да и не удивительно, откуда ей в свои семнадцать лет, прожившей к тому же безвыездно в селе, набраться житейского опыта, потому–то втайне души Наталья и боялась за нее. «Такие простушки чаще всего и становятся жертвой обмана…» — вспоминая себя, горько думала Наталья.

Но, словно судьбою наречено, к таким девушкам — доверчивым и по–детски наивным — как раз и пристают парни. Не успели вот сесть и обвыкнуть в вагоне, как с верхней боковой полки Верочку начал обстреливать глазами парень в полосатой тельняшке и бескозырке, которую он, гордясь, не снимал. Матрос просто пожирал девушку глазами, потом не выдержал, слез, протиснулся между сидящими в тесноте солдатами и, обращаясь к старшей, Наталье, — тоже прием! — совсем озабоченно и как–то даже сердито попросил:

— Соли у вас не найдется? Одолжили бы…

— Соль у нас есть, — охотно сказала Верочка и, порывшись в корзинке, достала из тряпицы щепотку.

— Пожалуйста, товарищ… — глаза у Верочки посверкивали.

— Да я уж… заодно… смею ли просить… — заговорил матрос сбивчивым, ненатуральным голосом, покраснев до корней волос. — Смею ли просить отведать… сало домашнего засола… помидоры… курочку… мама в дорогу столько всего положила!

— Ой нет, что вы, простите… Мы как–нибудь перебьемся… Вам ведь очень далеко ехать.

— Нет, скоро якорь брошу.

— Удивляюсь, где это вы намерены якорь бросать? — спросила почти насмешливо Наталья, а Верочке подмигнула: дескать, смотри, какой парень.

Ни слова не говоря, матрос вернулся на свое боковое сиденье, стащил с верхней полки брезентовую котомку, принес.

Выкладывал из нее съестное. И ждал, что они скажут, похвалят ли?

— Напрасно стараетесь, — сказала Верочка просто, не выразив ни восхищения, ни даже обычной в таком случае благодарности. «Напрасно стараетесь…» — эти слова вдруг вызвали в его голове какую–то недовольную и обидную пустоту. Удивило матроса и то, что, сказав, она тут же села, попросила сесть и его вот хотя бы на краешек поставленного на попа ее сундучка.

— Вы ешьте… Не стесняйтесь, чай, не в гостях, — серьезно добавила Верочка, чем вызвала усмешку парня и предостерегающий кивок старшей сестры, давшей понять, чтобы не слишком вольничала.

Желая явно понравиться, парень ел чинно и даже как–то ненатурально. Ломтики сала он резал на более тонкие и, осторожно поддевая лезвием ножа, отправлял в рот, а помидоры вообще боялся есть, чтобы не брызгать.

— Вы слишком обходительны… с собой, — прыснула со смеху Верочка.

Парень смутился, а потом спросил:

— Как это — обходительны?

— А вы не замечаете, да? — удивилась Верочка. — Берете с ножа… На кончик. А не боитесь того, что язык можете нечаянно порезать? И вообще… вы слишком…

— Перестань трунить над парнем, — сказала Наталья и вдобавок наступила Верочке на ногу.

— Ой, кто же это палец отдавил! — простодушно вскрикнула Верочка, чем совсем вогнала матроса в краску.

По праву старшей Наталья ревниво следила за сестрой, не давая ей позволять ничего лишнего. Когда, например, эшелон остановился в поле и должен был простоять не менее часа, пока не заменят разбитые и порванные рельсы, Наталья не отпустила Верочку рвать росший вблизи полотна горох, несмотря на то, что ее упорно приглашал матрос. Ему пришлось одному сходить и принести охапку плетей со стручками, а заодно и невесть где найденную переспелую дыню. Парень божился, что нашел ее на окрайке бахчей, в бурьяне.

— Кто–то бросил семечко, и выросло, — заключила Верочка, — Это еще что — ерунда… Мы находили арбузы в колхозных подсолнухах. Сами вырастали, дикие.

Угощая, матрос говорил обеим сестрам:

— Извините, если обидел… Я этого не хотел.

— Да что вы? Никого вы не обидели, — отвечала Верочка и смотрела на Наталью, кивающую головой.

— Вот я гляжу на вас и дивлюсь, — посомневался матрос, — не схожие на лица и вроде не подруги, а как родня.

— Мы сестры, — сказала Наталья.

Матрос заморгал неверящими глазами.

— Разыграть меня хотите?

— Какой интерес? И ради чего? — спросила Верочка.

— Разве не похожи? — улыбнулась Наталья.

— Нет… Хотя, правда… — не договорив, парень примолк, но Верочка не отступала, спросив:

— Что, правда?

— Если приглядеться подольше, вроде и похожи.

— Ну, приглядывайтесь, коль охота, — рассмеялась Верочка, чем смутила и сестру и матроса, который виновато потупился, украдчиво поглядывая на сестер.

— Похожи теперь?

Парень отрицательно помотал головой.

Наталья, а следом за ней и Верочка рассмеялись, потом, не сговариваясь, обе потянулись друг к другу и обнялись.

— Нет, честно, вы сестры? — переспросил парень серьезно.

— Конечно, сестры, — столь же серьезно заверила Верочка.