Крушение - Соколов Василий Дмитриевич - Страница 31

— Война… — неопределенно ответил Демин, отходя, так как главком дал сигнал садиться в машины.

Впереди стоявшие броневики уже двинулись.

Демиц хотел было сесть в свою машину, но раздумал. Наказав шоферу не отставать, попросился в «газик» к офицеру штаба, надеясь узнать от него обстановку.

Видя, что полковник с самим главкомом поздоровался за руку, и узнав от него, что он представитель Ставки, офицер сразу заговорил доверительно.

— Как все случилось? — вопросом на вопрос ответил офицер штаба и, развернув карту, начал припоминать детали обстановки, в которой был дотошно сведущ. Сначала он рассказал, как развивалось наступление до 15 мая. Потом, глянув на машину маршала, помолчал и заговорил снова: — Но тут противник, бросив в сражение две танковые и одну пехотную дивизии на северном участке, достиг превосходства в силах. Навязал нам тяжелые оборонительные бои. На южном участке, введя в бой до двух пехотных дивизий, враг добился равновесия сил и удержал тыловой оборонительный рубеж. Вводом в сражение двух наших танковых корпусов в полосе наступлений 6–й армии, вот здесь, — указал пальцем офицер на карте, — положение не было спасено. Этот ввод, произведенный только 17 мая, был уже запоздалым. Нашим танкам пришлось преодолевать подготовленную оборону на тыловом рубеже. Они там и захрясли, были пожжены… У вас не найдется закурить? Вторые сутки без курева сидим, — оборвав рассказ, простодушно спросил офицер.

Демин вынул из кармана пачку папирос, оказавшуюся помятой, но офицер возрадовался и этому, жадно затянулся раза три кряду и вернулся к прерванному докладу:

— Дальше развертывалось все так. Казалось, что противник после ввода в сражение двух танковых и трех пехотных дивизий не наскребет больше сил для проведения контрнаступления. А это на поверку было заблуждением. В действительности, как нам стало ясно позже, немецкое командование не отказалось от наступления с целью ликвидации барвенковского выступа и располагало достаточными силами…

— Как же это вы?.. — спросил Демин.

— Что мы? — не понял загадочного вопроса офицер и поглядел на Демина: тот записывал в блокнот. Офицер осекся, сник было, но Демин уже спросил настойчиво:

— По всему видно, что разведкой пренебрегали, не в этом ли собака зарыта?

— Я бы вам и по этому вопросу правду начистоту выложил, да… — офицер штаба замялся.

Демин изумленно вскинул брови.

— Что — да?.. — счел уместным напомнить Демин.

«Какое же я имею право лгать или умалчивать?» — попрекнул самого себя офицер и заговорил снова:

— У нас к собственной разведке отнеслись, попросту говоря, наплевательски. Поразительный факт. Войсковая разведка 38–й армии захватила у немцев еще 13 мая очень важные секретные документы, карты. А доложено было впервые начальнику штаба фронта лишь в 22 часа 17 мая, то есть спустя почти пять суток. А в этих документах говорилось, что немцы уже с 11 мая подготавливали удар силами 3–й и 23–й танковых и 71–й пехотной дивизий. Удар намечался из района Балаклеи в юговосточном направлении, на Изюм. Знай об этом наше командование, и события повернулись бы по–другому, можно бы упредить врага и колотить его по всем швам… Немцы поистине сами разжевали да в рот нам положили, а мы проглотить даже не смогли. Чем это пахнет, а? Ротозейством! — С болью и гневом выдавил из себя офицер, передохнул немного и заговорил снова: — Наступило утро 17 мая. И вдруг звонки отовсюду: противник при поддержке авиации нанес мощные удары. Один — из района южнее Барвенкова, другой — из района Славянска в общем направлении на Изюм. В первый же день вышел на тылы всей ударной группировки Юго—Западного фронта. Что делалось в нашем штабе, что делалось!.. Дайте спички, погасла, — попросил офицер, вытирая ладонью лицо. — Главком вначале не поверил, потом… В Москву шлет телеграмму с просьбой усилить правое, самое опасное, крыло фронта двумя стрелковыми дивизиями и двумя танковыми бригадами. Ставка соглашается. Прибытие этих сил ожидалось со дня на день… Отдает приказы. Но одно только… приказы–то отдаются, а в войска не передаются. Связь была сразу нарушена не только с корпусами и дивизиями, но и с армиями. А время не терпит, время кричит! — воскликнул офицер и помял в руках папиросу.

Дальше офицеру расхотелось говорить. Да и о чем было говорить, когда вся ударная группировка югозападного направления была поглощена в этом барвенковском выступе.

Из–под Воронежа стоявшая тут еще с мая дивизия Шмелева эшелонами двинулась на юг. Нетрудно было угадать, что, несмотря на ожесточенные бои, полыхавшие у Воронежа и в его предместьях, где–то на других фронтах создалась более тяжкая обстановка. Иначе бы какой смысл снимать отсюда и перебрасывать куда–то полнокровную дивизию?

Эшелон, в котором находился штаб, шел первым, это было непомерно долгое и нудное движение. Временами несколько часов кряду стояли в открытом поле, так как железнодорожники чинили разрушенные пути. Штабные офицеры, которые были свободны от служебных дел в пути, находили для себя всякие развлечения.

У проема двери, составив чемоданы, играли в карты.

Даже когда по эшелону, остановившемуся в окрестностях станции Лиски, возвестили: «Внимание, через нисколько минут раздастся взрыв!» — никто из игроков, 132 кроме Алексея Кострова, не поднялся. Он на время поездки был назначен помощником дежурного по эшелону, поэтому ехал вместе со штабистами в одном вагоне, и сейчас, заслышав предостерегающий крик, спрыгнул на землю, пошел вдоль состава. Возле одного вагона увидел развешанные на перекладине кальсоны.

— Что за новость? Убрать! — крикнул он.

— Брось выхваляться, Костров. Лучше помоги развешивать, — услышал в ответ удивительно знакомый голос и оглянулся. В дверях стоял Петр Завьялов, державший на вытянутой руке непросушенное нательное белье.

— Мне вам… Я… помочь? — невпопад от растерянности произнес Костров.

— Конечно! Хотя бы шнур нашли, — наигранно веселым тоном ответил Завьялов, продолжая развешивать оставшееся мокрое белье.

«Кто же ему стирал? Ведь белоручка, не будет сам пачкаться», — подумал Костров.

— Как, лейтенант, нравится такое самообслуживание? И поухаживать некому. Опять холостякую! похвалился Завьялов.

Костров понял намек, но не поддался и вслух промолвил:

— Может, и мое белье постираете?

Это был вызов, пришедшийся не по нутру Завьялову. «Ничего, я тебе припомню!» — подумал он.

В свою очередь, Костров почувствовал себя сильным от своей же метко брошенной реплики и вернулся к штабному вагону.

— Что там такое? Кого глушить собираются? — спро сил у него Аксенов.

— А, пустяки! — отмахнулся Костров. — Бомбу не взорванную саперы подкапывают. Рвать хотят.

И действительно, через недолгое время вблизи эше лона грохнул огромной силы взрыв.

Эшелон опять тронулся, все убыстряя движение. По тянулся подлесок — мелкий черноклен, акации, дикие груши сползшие в низину кусты ивы. За посадками открывались поля: потемнела перестоявшая на корню пшеница, тяжелые метелки проса клонились к земле. Никто не убирал хлеба, поле было безлюдно. «Надо же, война куда докатилась, — мрачно подумал Костров. А мы… забавляемся!» Он посмотрел на кучно сбившихся у чемоданов офицеров, захотелось выхватить у них карты и порвать. «А может, так и нужно? Может, в этом спокойствии — наша сила? — остепенился он, утешая самого себя. И что иначе делать? Волком выть? Схватиться за головы и кричать: «Спасайте, мы погибли!..»

Утром следующего дня проезжали станцию Арчеда, израненную, растрепанную. Кирпичное здание вокзала рухнуло, кровельное железо согнулось, огонь и дым облизали окна, и сейчас остались только следы копоти. Из окна одиноко и печально выглядывал огромный фикус, зеленые листья обгорели по краям и свернулись. Подле железнодорожного полотна цистерны повалены, нефть расползлась по земле маслянисто–черными пятнами, сожженные вагоны, колеса от платформ, доски, бочки с желтой краской раскиданы бомбовыми взрывами. В одном из вагонов были кони, теперь — кровавое месиво.