Крушение - Соколов Василий Дмитриевич - Страница 28

Не отходя от карты, Паулюс на минуту вообразил себя в положении маршала Тимошенко и даже попытался за него додумать замысел операции. Ничего путного из этого не вышло. Он понял, что в сложившейся обстановке рискованно, просто абсурдно было начинать крупную операцию из оперативного мешка; представлялось более выгодным главный удар наносить с плацдарма на реке Северный Донец, западнее Волчанска, с первичной целью срезать чугуевско–балаклеевский выступ немцев или принять более решительные меры для обеспечения флангов ударной группировки русских войск как со стороны Славянска, так и со стороны Балаклеи. Судя по всему, русские ничего подобного не сделали, и сейчас Паулюс даже не поверил, что они предприняли наступление с барвенковского выступа.

— Приверженцы лобовых атак, стратегия буйвола, — усмехнулся Паулюс. В голосе его слышалось откровенное довольство, но Шмидт, пунктуальный и осторожный, не утешился, твердил свое:

— Русские развивают наступление, вошли в прорыв. Могут не сегодня–завтра опрокинуть весь наш фронт.

Занятый своими мыслями, Паулюс не ответил на тревожащий начальника штаба вопрос.

Он радостно потер руки и сказал:

— Мой бог, наконец–то! Давно ждал я этого часа. И далеко продвинулся?

— Русские вошли в прорыв, — повторил генерал Шмидт. — Движутся сравнительно быстро.

— Пусть движутся. Можете слать телеграмму в Берлин по поводу нашей новой удачи, — обратился сияющий Паулюс к представителю ставки. — Встретим по их обычаю: клин клином вышибают! — И Паулюс захохотал, взявшись за живот; рассмеялись, еще ничего не понимая, Крамер и начальник штаба.

Паулюс глядел на карту. Он мысленно прослеживал поход своих войск. Его армия не имеет поражений. Только удачи, только победы! Мало–помалу он как бы подчинился инерции удач и не замечал подводных камней, не видел, ослепленный славой, что и его в недалеком времени постигнет катастрофа…

Командующий армией тут же продиктовал распоряжение перебросить в район Чугуева подкрепление. Потом взял под руки своих спутников, повел их в столовую, чтобы по этому случаю распить еще по рюмке дареного вина.

С весны Сталин, любивший уединение, все чаще бывал у себя на подмосковной даче, расположенной менее чем в часе езды по асфальтированному шоссе. Небольшое двухэтажное здание дачи было выкрашено в зеленый цвет, под стать зеленеющему молодому лесу. Чистый воздух, пахнущий талым льдом и березовым соком, и какая–то мудрая первозданность будто обновленного по весне леса успокаивали и невольно настраивали на хороший лад. Живя на даче, Сталин, однако, не переставал заниматься государственными делами, думать о сложностях войны, пытался предвидеть ее конец.

Твердый, решительный, Сталин стремился поторапливать события. Начатое на юге и готовящееся на других фронтах наступление советских войск казалось ему похожим на ледоход. И, случалось, по пути на дачу Сталин говорил водителю сбавить ход перед мостом, и машина совсем замедляла движение. Сталин глядел на реку и велел снова гнать, недовольный, что река еще не вскрылась ото льда.

Под Москвою, в березовых и сосновых гущах, лепящихся по теневым склонам взгорков и затишным логам, куда редко заглядывает и без того слабо греющее солнце, лед таял медленно. Сталин нетерпеливо брал на даче лопату и принимался копать: острие наполовину уходило в землю, а дальше мешал глубоко промерзший и не оттаявший грунт.

— Поколотим на юге, и пора будет на севере диктовать немцам свои условия! — вслух размышлял Сталин, подумывая наступать одновременно всюду.

Поначалу события развивались так, как он и предвидел. На юге успехи намечались обнадеживающие.

Крымский фронт навязывал свою волю немцам; неприятельская группировка вот–вот могла быть сброшена в море.

На день дважды — утром и вечером — Сталин выслушивал доклады представителя генштаба. Стоя у карты, Сталин делал замечания по ходу доклада, а если речь заходила о каких–то сложных вещах, велел отложить до завтра, чтобы подумать. Перед сном прохаживался по березовой аллее, поднимался на пригорок, мысленно торопил, чтобы вон там, в низине, взбухшая вода скорее поднималась и начиналось безудержное, ломающее все преграды движение льдов…

Да, именно так; в бурном таянии льда виделось ему наступление наших войск на южном крыле…

Снег, медленно съедаемый в логах и перелесках, рыжел и раскисал, вода поднималась, готовая вот–вот прорваться и забурлить шумным потоком, а к ночи куда–то исчезала, оставив осевшие зеленовато–грязные льдины.

Весна уже шла на убыль. Осевшие льдины так и не стронулись, оставшись дотаивать в низовьях, на проросших молодой травою склонах…

Сталин теперь ходил по березовой аллее мрачным, видел эти осевшие, несдвинутые льдины, находя в них что–то схожее с положением на фронте. Дела там складывались сейчас дурно, донесения поступали удручающие.

Южное крыло беспокоило Сталина с самого начала войны. Черноморский флот, потеряв много кораблей, лишился стратегически важных баз, таких, как Николаев, Одесса… Трещал и Крым — наше наступление захлебнулось.

Верховный, всегда строго спрашивавший с конкретных виновников, подумал, что и члены Государственного Комитета, и представители Ставки на юге были негодные: не было у них ни предвидения, ни железной воли. Вспомнил, что еще в первые месяцы войны посылал на Южный фронт Берия. Надеялся, что он выправит положение, а получилось наоборот — завалил фронт и приехал оттуда страшно перепуганный. Сталин уже знал, что своим присутствием на фронте Берия лишь мешал войскам, внб сил в работу крупных штабов сумятицу, страх, недоверие, но, зная обо всем этом, лишь наедине укоризненно сказал ему: «Ты, Лаврентий, липовый полководец».

Берия не обиделся. На его лоснящемся лице появилась ехидная улыбка. Сталин не снял его с поста, хотя тот этого и заслуживал.

Сталин, думая, вышагивал по аллее сумрачной дачи. С медленного шага перешел на убыстренный, и если вначале утешали глаз стройные молодые березки, просвечиваемые солнечным лучом, радовал перебористый голос скворца, поселившегося в деревянном домике над кручей речушки, то теперь Верховный главнокомандующий перестал обращать внимание и на березки, одетые в молодую, клейкую листву, и на скворца, растрепанного и уже переставшего петь. Сталин поглядывал невольно на свои поблескивающие лаком сапоги, на зеленый френч — все–таки одежда на вид грубоватая, к тому же тесная, и все же полувоенную форму, в которой издавна ходил, он любил носить и не собирался снимать.

Наступило время завтракать. Скоро должны приехать члены Политбюро — Сталин часто проводил заседания здесь, на даче. Времени оставалось совсем мало, но Сталин продолжал вышагивать по березовой аллее, занятый нелегкими думами. Тяжело на юге. Трагически оставлен Керченский полуостров. Вчера просился на прием Мехлис. Он был там представителем Ставки. «Не справился, — подумал о нем Сталин. — Крикун. Таким доверия нет и быть не может».

С этим Мехлисом целая история. Когда–то Сталин ему доверял, видел в нем динамическую силу. Не удивительно, что Верховный главнокомандующий послал Мехлиса на Крымский фронт представителем Ставки.

Горячие дни стояли в Крыму. Еще с февраля, начав наступление, войска не смогли прорвать вражеские позиции и в конце концов перешли к обороне. Назревала и более неприятная обстановка: немцы вот–вот собирались перейти в наступление. В такое время требовались энергичные действия и командующего фронтом Козлова, и представителя Ставки. Мехлис остался верен своим замашкам: вместо деловой помощи он стал диктовать свою волю всем и вся, хотя в военных вопросах мало что смыслил. Больше того, создал в штабе нервозную обстановку, занялся перетасовкой кадров, сместил начальника штаба фронта.

Решительные меры к отражению удара неприятеля не были вовремя предприняты. И немцы воспользовались этим моментом. 8 мая они перешли в наступление, прорвали слабый приморский участок фронта и через несколько дней, несмотря на героическое упорство защитников полуострова, столкнули их в пролив…