Точку поставит пуля - Словин Леонид Семенович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/42
- Следующая
Игумнов начал понимать. «Азиат с голубыми глазами… Гонка, переполох в отделе милиции… Радиограмма на кладбище и отзыв с похорон Деда. Личное участие генерала Скубилина… Вот и причина! Кража у Большого Начальства!»
Проводница — невидная, с маленькими глазами, без шеи, — как ее сестра, показала место, на котором ехал Голубоглазый, потом отвела в купе потерпевших.
— Солидные люди! Вещей было, правда, немного.
— Что все-таки пропало?
— В основном — документы. И деньги.
— А вещи?
— Нет, вещи не взяли. Денег тоже очень мало… Видимо, его вспугнули…
Проводница без дополнительных вопросов перешла к характеристике вора.
— Узбек или казах… Тоже солидный — в костюме, в галстуке. И не подумаешь… А на такое пошел…
Игумнов вернул ее к фактам.
— Он ехал один
— Да.
— А его сосед по купе?
— Пожилой мужчина. Все время читал Библию. Ничего не знает.
— В десятом вагоне тоже кража… Вы не связывали?
— Нет, он ходил только к голове поезда, — проводница показала в сторону нерабочего тамбура. — В ресторан…
— Где он был, когда шла игра?
— Когда картежники? Это я точно помню. Стоял в коридоре.
— Кто-нибудь проходил в это время по вагону?
— У нас все время ходят!
— Кто-нибудь видел его у купе, где ехали потерпевшие?
— Этого нет, — она покачала головой. — Мы всех спрашивали…
— Тогда почему вы решили…
— Так ведь исчез! — Маленькие свиные глазки питбультерьера смотрели в упор, не мигая.
Игумнов не стал ее разочаровывать.
— Что за документы были у потерпевших? — Для себя он уже ответил на этот вопрос. — Говорили?
Бригадир, стоявший все это время молча, пришел проводнице на помощь.
— Нет, ничего не говорили… — Бригадир как-то чересчур искренне заглянул в глаза.
— Ясно…
Игумнов и не рассчитывал на правдивый ответ.
— У вас есть их адреса?
— Милиция все взяла себе. И акт, и списки пассажиров…
— Списки?
Транспортная милиция редко могла себе позволить такую роскошь. Это свидетельствовало о масштабах проведенной работы в поезде.
— По всему составу… Начала галичская группа, потом подключились ярославские милиционеры…
«Как при теракте…»
Впрочем, это была удача. Среди пассажиров наверняка находился поездной вор, совершивший кражу денег у старухи.
— Прекрасно. И где списки?
— Тут, в Москве,
— А точнее?
— Генерал приезжал. Начальник управления. Я лично ему передал.
— Понял…
Наверху делалась своя политика.
Игумнов возвращался в метро вместе с пассажирами только что прибывшего поезда. Вестибюль был заполнен чемоданами, суетой, люди перекликались — боялись потерять друг друга в столичной сутолоке. Были тут и москвичи.
— Родина! За что караешь? — орал пьяный.
Темноволосый бледный человек, Явно кавказец, — в ветровке, с поднятым капюшоном из-за непрекращающихся сквозняков, — проверял проездные, тщетно старался навести порядок.
«И у азеров тоже свои неудачники…» — подумал Игумнов.
Наконец его потащило к эскалатору. Рядом кружило несколько цыганок в широченных цветастых юбках, женщины словно сошли со страниц первых муровских альбомов.
На платформе, внизу, было уже гораздо спокойнее.
На мгновение он ощутил тонкий аромат дорогих стойких духов. Он оглянулся — женщины, проходившей тут мгновение назад, уже не было видно.
Строй привычных мыслей настигал порой в совершенно неожиданных обстоятельствах.
Первая его жена и после развода осталась «Игумновой», нынешняя носила фамилию умершего. Молчаливо подразумевалось, что после смерти она будет похоронена рядом с ним.
«Не повезло девушке…» Он старался об этом не думать.
Его развод и ее вдовство были абсолютно различны по своей сути.
«В одном случае — неудовлетворенность, в другом — потеря, незаживающая рана, невозможность замены…»
С этим — увы! — следовало примириться.
«Ты во Внукове спьяна билета не купишь, чтобы лишь пролететь надо мной…»
Впрочем, это уже не имело значения.
Ни скоропалительный развод несколько лет назад, ни вхождение в семейство, принадлежавшее когда-то к самому высшему кругу партийно-правительственной элиты, — все это никак не отразилось на строе его жизни вокзального разыскника.
«Мент — не профессия, а состояние души…»
В дежурке Егерь встретил неожиданной новостью:
— Не в курсе? Поздравляю!
Игумнов молча смотрел на него.
— Пока ты добирался, Карпец с проводницей задержал одного из подозреваемых!
— Кого именно?
— Того, что сел в Шарье. Помоложе… Идут — и он прямо на них. В зале, на Ярославском. — Дежурный уже не мог остановиться: прошел по всей цепочке событий. — Я сразу на помощь послал старшего опера. Начальник, правда, приказал Качана не трогать — пусть занимается девицей с фабрики…
Игумнов прервал его:
— Деньги при нем?
— Всего тысяча. Ну и по мелочи.
— Откуда он?
— Из Симферополя. Сейчас Качан и Цуканов его допрашивают.
— А что с Розенбаум?
— Старуха где-то у медиков…
Потерпевшую Игумнов отыскал в изоляторе — в узком крохотном боксе вокзальной медкомнаты, на кушетке. Не поднимая головы, старуха бесцельно водила по стене рукой. Она больше не притворялась ни дурашливее, ни напуганнее.
Игумнов был уверен: мысль ее работает четко, и тут же получил подтверждение.
— Его поймали? — спросила она, не оборачиваясь.
Потерпевшая напомнила Игумнову бабку по отцу на последнем этапе ее жизни. Лишившись единственного сына, а потом овдовев, бабка прожила остальную жизнь одна. Бзиком ее стала чистота. Она все время что-то чистила, стирала. Как-то увидев по телевизору чемпиона, установившего бог весть какой немыслимый рекорд, она заметила укоризненно:
— Какой потный!
Прежде чем усадить гостя за стол, она доставала его вопросом:
— Вы не хотите помыть руки?
Потом это с нею случилось. Незадолго до смерти в доме невестки, которую она всю жизнь не признавала и даже считала косвенной виновницей ранней кончины сына, бабка каждый день сидела к вечеру на полу у дивана в собственном дерьме, не имея ни сил, не желания подняться. Никакие слова на нее не действовали. В такие минуты Игумнов ненавидел старуху. Ему казалось, лишь жестокость вернет бабку в привычное ее состояние. Злоба как форма переживания горя.
Как он смотрел на нее! И как она смотрела на него в последние ее дни! Безжалостность не подняла больную. А старуха… Как, должно быть, разочаровалась она в том, кого больше всех любила всю жизнь!
Игумнов положил на больничную тумбочку пачку творога, слойку. Ничего другого в буфете не нашлось.
— Мы задержали одного из подозреваемых.
Она подняла голову.
— Я его узнаю… — Розенбаум была уверена в том, что они говорят об одном человеке. — Молодой, высокий. Лицо чуточку блестело. Как глазурное.
— А одет?
— Джинсовый костюм.
— Почему вы подумали о нем?
— Мы только отъехали, он уже заглядывал.
— Нет, задержан другой. Он садился в Шарье.
— Тогда не тот. — Она обернулась, увидела на тумбочке творог и слойку. — Это мне? Благодарю… — Старуха тут же принялась есть постарчески торопливо, пачкая подбородок и губы.
— Какими купюрами у вас были деньги?
— Новые сотенные. Чтобы лучше считать, я уложила их в пачки по десять. Совсем новые банкноты…
Из кабинета Игумнов позвонил старшему оперу.
— Зайди. Захвати с собой деньги задержанного.
Он перелистал черновые записи, которые держал в кабинете. Тут было тоже предостаточно. Перечни похищенных вещей, приметы подозреваемых. Даты краж. И главное, адреса потерпевших. Качан появился не один. С ним был новый заместитель Игумнова — Цуканов. Из ветеранов розыска, успевших прожечь кафтан, — пузатый, широкий костью.
— Как там? — Игумнов смахнул записи в верхний ящик стола. Это была предосторожность. За черновиками охотились — и прокуратура, и свои — инспекция по личному составу. Заметки о нерегистрированных преступлениях могли стоить карьеры, а при неблагоприятном стечении обстоятельств и теперешнем транспортном прокуроре — и уголовного дела, ареста и нескольких лет несвободы.
- Предыдущая
- 11/42
- Следующая