Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp - Любимов Михаил Петрович - Страница 51

Эти строчки — уже вопль, Олег — это Калугин, переброшенный, а точнее, выброшенный в Ленинград, с уходом шефа менялся и весь персонал, работавший с Филби, не ясно, какого именно сукиного сына имел он в виду, выбор в КГБ достаточно широк, впрочем, важно не это, а ярость Кима — о, Верхоянск и тряска на грузовике по разбитой дороге!

После отставки я лишь переговаривался с Кимом по телефону, зная, что на наш контакт посмотрят косо, считая, что я его поддерживаю «в личных целях», Ким это тоже, по-моему, понимал, он все чаще болел.

Первый инсульт.

Скучал ли он по Англии? Он был англичанином до кончиков ногтей, с уходом имперского поколения таких уже почти не осталось: детство в колониальной Индии, энциклопедическая закваска Вестминстера и Кембриджа, война и разведка, разведка и война.

А дальше — тишина, как говорил принц Гамлет.

Новокунцевское кладбище.

Словно о Филби написал Руперт Брук:

Был ли он предателем? Для одних — да, для других — нет.

Начальник охраны римского императора Себастиан тайно сочувствовал христианам и шпионил в их пользу, за что и был распят римлянами, а затем причислен христианами к лику святых.

Ким Филби уже в юности возненавидел капитализм и перешел Рубикон, он твердо шел к цели, не жаждал ни денег, ни славы, останься Филби рыцарем истеблишмента — и разведку бы мог возглавить, и н парламент войти, и не курил бы «Дымок» на квартирке у Патриарших прудов, кушая дефицитную колбасу, принесенную из спецбуфета КГБ, а, наверное, процветал бы в особняке в Челси, отдыхал на французской Ривьере, катался на «роллс-ройсе» — правда, думаю, такие бредовые мечты ему и в голову не приходили.

Чернорабочие разведки тех времен (существуют и паркетные разведчики) о себе не заботились, они рисковали, служили преданно, верили в добро, заставляли себя верить: не могли отказаться от своей мечты, не осознавая еще, что она давно высосала из них всю кровь.

К своей будущей судьбе я относился фатально[64], тем паче что все заграничные точки были укомплектованы резидентами и вакансии в ближайшее время не светили. Работа по Англии после топких болот АСУ вначале взбодрила, но пыл вскоре остыл.

Я форсировал диссертацию, которая казалась все более дурацкой и ненужной для, возможно, существующей души, в кабинет к Грушко все чаще заходили руководители других отделов (его близость к Крючкову становилась заметной), тогда принято было пропускать по вискарю, отмечать на работе праздники и дни рождения, благо, что дань из-за бугра поступала бесперебойно. В город мы выезжали редко и варились в своем бетонно-стеклянном склепе в Ясеневе, нагружаясь портом и озоном.

Иногда рутину нарушали загранпоездки, связанные с глобальными задачами: я посетил Голландию, а попутно и Бельгию с Люксембургом, обтопал и музей Ван-Гога, и домик Франца Хальса, взглянул даже на брейгелевскую «Сумасшедшую Грету» в Антверпене (собственно, затем я и приезжал! — шутка в духе маразматика-чекиста в спортивных брюках, конспиративно подмигивающего красным глазом соседу по этажу), побывал я и в Швейцарии, воображая себя Алленом Даллесом, ведущим тайные переговоры с антигитлеровскими генералами.

Все это на миг воспламеняло тлевшие угли и заставляло забыть и о мертвых идеалах, и о странных, как будто специально подобранных тупых физиономиях вождей (одна надежда — умница Андропов! — думал я тогда, хотя зря он терзает диссидентов…), и о косных пустопорожних речах, и о трупно-холодной длани бюрократизма, сжимавшего горло разведки, — я все же любил тогда свою пиратскую профессию, я гордился своей причастностью к касте избранных, наверное, не меньше масонов ложи розенкрейцеров.

Иногда для координации усилий и для решения кадровых проблем приходилось выезжать в МИД, над которым в разведке КГБ посмеивались: и впрямь комично, что большинство дипломатов не встречались с иностранцами, а гнали всю информацию на основе газет (сравнительно скромные представительские прожирали послы, а остальным не доставалось).

В те годы особую неприязнь у Крючкова вызывал посол в Англии Луньков, человек с характером, иногда наступавший на хвост КГБ, все мидовские телеграммы после прихода Андропова в ПБ мы читали и возмущались попытками посла зазвать любой ценой Брежнева в Лондон («Вчера встречался с премьер-министром Хьюмом, тот интересовался здоровьем Леонида Ильича и видами на урожай»).

Иногда меня приглашали в ЦК то провести беседу об Англии с отъезжающей туда периферийной делегацией (обычные аморфно-серые партийные дяди и тети, неописуемо похожие друг на друга), то просветить какого-нибудь коммунистического деятеля из страны Содружества о способах поддержания конспиративной связи и получения от нас денег.

Деньгами для призрака, вдоволь побродившего по миру, занимался специально выделенный сотрудник, он сам и ездил за «табаком» в международный отдел ЦК — такую незатейливую кличку получил золотой телец, — затем мы все распределяли по странам, снабжали не только компартии Великобритании, Новой Зеландии и Австралии, но и некоторые афро-азиатские страны Содружества, имевшие представительства в Лондоне.

Жизнь в Ясеневе катилась своим размеренноумеренным чередом: автобус в Москву и обратно в определенное время, — прохожие с любопытством посматривали на скопившихся на остановках по-за-граничному одетых товарищей с атташе-кейсами. В ПГУ одевались как положено чиновникам, начальство блюло порядок, однажды Крючков, любивший прошествовать пешком по лесу от кольцевой, где его оставляло стремительное авто, засек на проходной человека в бороде и джинсах и сделал ему внушение. Последний, оказавшийся слесарем в нашем дворце и сроду не видевший Повелителя Шпионов, в ответ послал его очень далеко, преступника, естественно, задержали, но помиловали.

Работа Центра протекала за чтением депеш в резидентуры и из резидентур, за беседами с посетителями из разных подразделений и из-за границы, шли оперативные совещания, политучеба в рабочее время, ибо в шесть уже уходили автобусы, и так каждый унывный день.

За огромными окнами небольшого кабинета расстилались леса и поля, и в Ясеневе я испытывал тоску по Москве: пир природы на работе сменялся безобразными коробками, пустынными улицами дома в Чертанове, запущенными витринами, редкими унылыми прохожими с авоськами — все это придавливало, как свинцовая туча, и иногда хотелось бросить все эти пейзажи, бежать от них куда-нибудь в центр города, где толпы людей, старинные особнячки, знаменитые театры и галереи.

Но тут ударил колокол и призвал горн: у резидента в Дании внезапно умерла жена, предстояла его замена, выбор пал на меня (брать резидента из другого отдела Грушко не хотел, у нас и так «чужаки» уже перехватили в точках достаточно теплых мест), и вскоре я уже листал датские дела и проходил через все инстанции.

Визу мне запросили заранее, хотя датчане редко отказывали, особенно советникам (два моих предшественника тоже прошли через лондонскую резидентуру и прекрасно известны были как разведчики), выезжал я без особой радости: от этого древа я уже вкусил, хотелось неизведанного, правда, я успокаивал себя тем, что, будучи хозяином, я смогу выкроить массу времени и вволю заняться Литературой.

Снова соблазнил дьявол, снова несло меня по течению, какие скорости, какие сосны! Пути крошатся, наступают, пятятся, как кошки, мне под фары катятся, визжа, царапают колеса. А я их фарами глотаю, огнем моторным прожигаю, рулеткою крутится руль… Нет, я не умер! Я — живу! Я выжимаю сотни, а голос сзади просит: «Куда ты мчишь бессовестно, ошеломленный скоростью?» Затормозить? Педали стали вязкими, и только зеркальце горит улыбкой дьявольской, смешались в карусельный круг пруды и рощи, сгорели зданья на ветру — сплошная площадь. А голос сзади: «Подожди, ты гонишь очень! Пора с безумием машин покончить. Остановись. Взгляни вокруг. Сегодня осень». Мальчишка вдохновенно гонит через дорогу обруч…