Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp - Любимов Михаил Петрович - Страница 24

Правда, роли в Лондоне поменялись: теперь уже Вальтер учил Майкла — правильному произношению английских улиц (читаются совсем не так, как пишутся, сам черт ногу сломит!), особенно недоволен он был покроем Майклова плаща, который выдавал «человека с континента» (плащ был шведский, хотя куплен в Лондоне), любой полицейский глаз, как стращал Вальтер, сразу фиксировал плащ и вполне мог вычислить Майкла среди миллионов сновавших по улицам джентльменов, — а от Майкла цепочка потянется к Вальтеру.

Однажды, когда Майкл оставил в пабе на столике выкуренную пачку из-под «Мальборо», Вальтер устроил жуткую сцену: ведь на пачке отсутствовала налоговая наклейка и хозяин паба мог догадаться, что в его заведении упивался пивом либо контрабандист, либо дипломат, освобожденный по общим правилам от налогов. «Вы загубите не только себя, но и меня!» — шипел он.

Вдруг Вальтер исчез, товарищ Майкл одиннадцать раз (!!) выходил на запасные и экстренные встречи, на ежемесячные явки — система связи была разработана на все случаи жизни и смерти и, конечно, исключала телефонные звонки — мрачно бродил в туманах и под ливнями, ожидал под козырьками у кинотеатров и на скамье под вязами, раздраженно рассматривал витрины, и уже казалось, что весь район давным-давно обложен бандами английской контрразведки…

Что такое ожидание, знают лишь влюбленные и шпионы — только одни могут ждать до бесконечности, мечтательно глядя в небо, и даже писать стансы на манжетах, усевшись на ступеньки под башенными часами, а другим запрещено ожидать больше 15–20 минут, дабы не примелькаться лавочникам, продавцам газет, агентам полиции и просто любопытствующим бездельникам.

Но какая тоска на исходе пятнадцатой минуты, какая печаль, такая печаль и не снилась больному Прусту в его «Погоне за утраченным временем»! сколько потрачено часов на проверку по маршруту и на подготовку к встрече, сколько сил души ухлопано на этого гада с мерзкой фамилией фон дер Фогельвейде и с длиннющим хитрым носом — и снова топать через неделю по запасным условиям!

Полгода жил товарищ Майкл в кошмаре, словно бродил по катакомбам, наконец на очередной встрече длинный нос все-таки вынырнул из-за угла, — Майкл чуть не покрыл его румяные щеки поцелуями, он же объяснил, что попал в больницу, хотя с такой загоревшей физиономией не болеют, а греют кости на Канарских островах.

Ясно, что он крутил, но почему?

Посовещавшись с Центром, Майкл решил, что Вальтер таким образом намекал на желательность добавочных золотых дукатов за взрывоопасность своей работы в Лондоне, где шпионам жилось не так привольно, как в Лиме.

Пришлось отвалить Вальтеру чуть больше положенного, потребовав взамен грызть крепости с секретами, об этих штурмах разговоры шли непрестанно, а потом Вальтер снова стал пропускать встречи, и снова товарищ Майкл кусал свои неаристократические ногти (папа слесарь и чекист), мучился на пустынных площадях и ждал, ждал, ждал, а взбешенный Центр с завидным постоянством молотил Майкла цепом, обвиняя в неумении организовать работу с ценным агентом, лупил так, что пух и перья летели…

Но судьба сменила гнев на милость, Вальтера редакция направила в Джакарту, а через год в Москву возвратился Майкл!

К тому времени он уже англизировался (не последнюю роль сыграли уроки Вальтера), с иронией относился к европейскому стилю одежды (только серые, только приглушенные тона, как у нас в Англии!), поправлял новичков, говоривших «букинхэм» вместо «бакинэм», причесывал волосы щеточкой из модного магазина «Дерри энд Томс», иногда надевал шейный платок (интеллектуал из Блумсбери), тормозил на «зебрах» и из-за этого чуть не попал в катастрофу, виски разбавлял водой только из-под крана, подшучивая над янки, хлебавшими его с содовой, и утверждал, что ботинки английской фирмы «Черчиз» — лучшие в мире.

О своем первом учителе Вальтере Майкл вспоминал редко и очень удивился, когда его вызвал шеф и предложил срочно выехать в Восточный Берлин на встречу с Вальтером, летевшим в отпуск из Джакарты в Лондон.

Резидентура в Джакарте сетовала, что Вальтер потерял свои бойцовые качества, обленился и даже тяготился (I) и все мечтал о возвращении в редингский садик с розовыми кустами.

И тут на пути в отпуск Вальтер попросил встречи со своими товарищами по борьбе с коварным Альбионом, и не с кем-нибудь, а с самим Майклом, которого глубоко уважал по прошлым подвигам.

Шеф передал Майклу шифровку — сердце взволнованно билось! Как приятно сознавать себя и самым умным, и самым всезнающим, и вообще — великим разведчиком!

Поезд Москва — Берлин, путешествие по социализму, который все улучшался от полного запустения в родной стране, через более сносную, но достаточно грязную Польшу в нечто жирное и благоустроенное на восточнонемецкий лад, бездушное и от этого еще более паскудное.

Романтичный Майкл, подняв воротник английского плаща (шведский подарил папе-пенсионеру), расхаживал у кинотеатра совсем недалеко от «пункта Чарли», разделявшего две мировые общественные системы, хмурил лоб, курил мягкую голландскую сигару, всматривался в силуэты вдали и, казалось, играл в каком-то затасканном фильме, где герой тоже ожидал агента у «пункта Чарли» и опасался, что его арестовали. Майкл нервничал не на шутку, но — звон победы раздавайся! — вынырнул из-за угла знакомый нос, сверкнула родинка, они прижались друг к другу разгоряченными щеками, стремительно прошли пару миль и быстро опустились в гастштетте.

— Черт побери! — сказал Вальтер, — глупо приехать в Берлин и не съесть хорошего айсбайна. Это кусище свинины, — пояснил он Майклу с обычным видом учителя, — конечно, нужно худеть, но что может быть прекраснее айсбайна с пивом? Как мне хочется, Майкл, чтобы вы увидели мой сад в Рединге. Как мне надоела конспирация! Так хочется пригласить вас, старого друга, сесть в саду на солнышке за пинтой пива и поговорить по душам!

Впрочем, дела оперативные, которых накопилось невпроворот, не давали прочувствовать чудеса айсбайна, Майкл включил портативный магнитофон, дабы потом не утерять ни единого слова, выпорхнувшего изо рта Вальтера фон дер Фогельвейде.

Обсудили и планы создания вербовочной группы в Джакарте и потом в Лондоне, и даже будущий переход Вальтера из газеты в Форин Оффис, где у него имелись солидные связи, — Вальтер только и рвался в бой.

— Передайте привет всем товарищам в Москве, — сказал он на прощание. — Я мечтаю снова туда приехать, и уж тогда мы поработаем над кем-нибудь посерьезнее, чем секретарша, которой вы советовали дарить цветы (не забыл, гад, помнил о венике). Москва — это моя любовь, а наше общее дело — смысл всей моей жизни. До свиданья, Майкл, советую вам разводить в своем саду рододендроны, они красивы и неприхотливы (Майкл пропустил это мимо ушей, ибо дачи тогда презирал как частную собственность — пережиток капитализма).

Друзья по-русски расцеловались, и Майкл подумал, какие прекрасные люди живут на земле и как они помогают его стране, побольше бы таких агентов, как Вальтер фон дер Фогельвейде!

К шефу он вошел с чувством солдата, исполнившего свой долг, вручил в подарок кружку с симпатичным берлинским медведем и замер у начальственного стола. Обычно кисловатое лицо шефа на этот раз было окрашено в хмуро-уксусные тона.

— Ну, как там дела в Берлине? — начал он издалека.

— Все в порядке, — ответствовал Майкл. — Агент прибыл на встречу вовремя, беседовали мы часа три, все обсудили, я записал на пленку… Впервые в жизни я попробовал айсбайн. — Последняя улыбчивая фраза была рассчитана на воодушевление шефа: он любил поесть, всегда выспрашивал детали меню на докладах о встречах с агентами, сомневался в правильности выбора и его сочетании со следующим блюдом, вносил поправки и добавления и, конечно же, вспоминал, что он ел в подобных обстоятельствах и какой маркой вина запивал.

Однако шеф пожевал губами и хмыкнул носом.

— Вы ему верите? — спросил он внезапно.

— Конечно, — ответил Майкл. — У нас нет оснований ему не верить.