Пауки - Словин Леонид Семенович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/66
• Следующая

Районы Ашдода носили буквенные обозначения. Я прошел торговый пассаж, сплошь увешанный вывесками на русском. «Кондитерская „Аргентина“, „Колбасы“, „Ювелирный“…

Вокруг был русский Ашдод. В проносившейся на приличной скорости «хонде» врубили Владимира Высоцкого…

Я увидел еще забегаловку «Савой», «Арагви», рыбную лавку «Океан». Ряды были похожи на игрушечные декорации кукольного театра для «Трех поросят»…

От рядов я нашел дорогу довольно быстро.

Пустырь оказался песчаным, большим, приподнятым над окружающей местностью.

Со стороны моря его укрывал модерновый район-новостройка Йуд Алеф, с другой — уже застроенный Йуд Гимел. Дорога проходила только с одной стороны пустыря — вдоль строящегося делового района.

«Сити!..»

Здесь шло комплексное строительство. Вдаль убегали черные скелеты строящихся восьмиэтажных конструкций…

На пустыре не было никаких строений, только дикорастущий колючий кустарник…

Дорога была закрыта для движения. Внезапно я услышал шорох шин. Кортеж из трех машин, свернувший с проспекта, направлялся сюда. Я натянул на глаза шляпу, поправил солнечные очки. Стоял и смотрел. «Вольво», «мерседес»… Позади шел новенький «Джип-Чероки». Прохождение кортежа было удивительно знакомо. Не исключено, что это были люди, из-за которых я приехал в Израиль. Машины покатили в сторону моря. Снова нависла ватная тишина. Я осмотрел пустырь. Было ясно, что никакая «судзуки» здесь долго не простояла бы. Она была бы заметна со всех сторон. Кроме того, въехать сюда по песку было непросто.

Гальбермана я нашел в угловой восьмиэтажке, на самой верхотуре. Он еще с одним мужиком из России возились с опалубкой. Увидев меня, мой знакомый слегка стушевался. Я догадался об этом, заметив, как он неловко разогнулся. Мы отошли к боковине. Техникой безопасности тут никто не забивал себе голову. Малейшее неверное движение и… Внизу была та самая закрытая для проезда дорога. Я сказал не думая, просто угадав:

— Хочешь сто долларов? Пойдем. Покажешь, где она стояла. В Йуд Гимел? Или в Йуд Алеф? Только не гони черноту.

— В Йуд Алеф.

— Пошли…

—Йоси! — крикнул он напарнику. — Я сейчас.

По дороге мы больше не разговаривали. Обогнув пустырь, вошли в Йуд Алеф. Модерновый район тянулся к морю. Лучшие израильские зодчие приложили тут свои руки и головы. Город вообще отличался прекрасной архитектурой, радовал глаз.

—Вот тут она стояла…

Гальберман показал на заброшенный участок, примыкавший к домам. Место было выигрышным. Ни одно окно сюда не выходило. Сбоку виднелось старое бомбоубежище.

— Точно?

— Клянусь…

Я протянул ему банкнот в сто баксов.

— Как с женой? — Я не удержался.

— Сука она, вот что…

Я понял, что они сошлись, но алименты с него все равно дерут.

Он двинулся назад через пустырь. Я смотрел, как его худощавая фигура мелькает между кустарниками. Человек без корней… Такие могли расти на любой почве. После работы, поддав, строители, по-видимому, заходили в Йуд Алеф посмотреть, что плохо лежит. На свалках можно было кое-что найти.

Я потянул вниз замок на дверях бомбоубежища. Что-то подсказывало, что он тут только для вида. Слишком много работяг строящегося ашдодского Сити прошло мимо, чтобы не полюбопытствовать, что внутри. Замок действительно висел для отвода глаз. Вниз вел узкий ход.

Сделав первый шаг, я понял, что оказался у цели. Резкий гнилостный запах ударил в нос.

Недаром на Востоке покойников хоронят в первые часы после смерти. При температуре свыше тридцати, в постоянно открытой «духовке» со стороны пустыни, разложение органических соединений, в первую очередь белков микробов, шло особенно интенсивно.

Я нащупал ногой старую газету. Поднял. Щелкнул зажигалкой. Огонек осветил узкую лестницу.

Труп оставили внизу, у входа в убежище.

Еще не рассмотрев как следует убитого, я увидел свой желто-коричневый плед и сумку. Ее даже развернули, чтобы стали видны отметки, сделанные российской таможней. Задержав дыхание, я выдернул плед, бросил рядом с сумкой. Газета еще горела. Глотнув воздуха, я нагнулся над Холоминым. Тело распухло. Лицо казалось особенно раздутым, приобрело грязно-зеленый цвет с просвечивавшей сквозь кожу сетью загнивших кровеносных сосудов. Язык вывалился наружу…

Теряя дыхание, я рванул куртку в том месте, где находился карман. Она не поддалась. Мне пришлось расстегнуть «молнию». Есть!..

Я залез в карман.

Серебряная фигурка — персонаж китайского театра теней — странный образ из сновидений, босой, с острыми изломами локтей и колен…

Я спрятал фигурку. Обыскал труп. Бумаги, не разбирая, сунул в карман.

Плед, сумка…

Доллары брать не стал.

Недалеко от автобусной станции я посидел на камнях. Несколько большеголовых ящериц, похожих на тысячекратно уменьшенных древних ящеров, грелись на солнце.

Я рассмотрел свою добычу. Бумаги ничего интересного не содержали: квитанции на прокат машины, гостиничные счета, листок из блокнота с текстом на английском…

Потом я развел небольшой костерок из картонных коробок, во множестве валявшихся вокруг, одну за другой сжег каждую добытую улику. Плед, сумку…

Душный воздух пустыни не освежал. Ощущение исходящего от меня гнилостного запаха не оставляло меня ни на минуту и потом, когда я добирался до Иерусалима. Я ловил себя на том, что наблюдаю за пассажирами. Казалось, они принюхиваются, не понимая, откуда доносится зловонная смесь аммиака, сероводорода с метаном, образующаяся при гниении в толстом кишечнике трупа…

Сложенный вчетверо листок из блокнота Арлекино я не сжег. На нем знакомым почерком было выведено название популярной композиции:

«Ten Years After» 1967/Rock amp; Roll music to the World» 1972.

Венгер, по-видимому, уже звонил мне не раз, потому что его тревожный звонок раздался сразу, как только я вошел к себе.

—Надо поболтать…

«Что-то произошло…»

События следовали одно за другим. У компьютера лежало давешнее объявление:

«Генриха Штейна просит откликнуться его школьный друг…». Мне еще предстояло разыскать неведомого Генриха Штейна.

Арлёкино лежал ненайденный, незахороненный, неоплаканный. Равнодушие и апатия охватили меня.

Венгер встретил меня недалеко от своего дома.

Мимо, в сторону Гило, неслись машины.

—Как колени?

Он махнул рукой:

—Дело не в этом. — Венгер посмотрел на меня испытующе: — Сегодня приходили твои…

Я помолчал и спросил:

— Ты уверен? — До этого я ни словом не обмолвился о моих проблемах.

— Я пораскинул, думаю, что они интересовались тобой…

Ему постучали в дверь около полудня.

—Двое. Третий стоял в подъезде.

Сначала позвонили по телефону, бросили трубку. Потом явились. «Фонд социальной службы… Какие проблемы?..»

—Вопросы обычные: как давно в стране, сколько раз в месяц хожу в театр… Попросили назвать людей, с которыми поддерживаю отношения…

Я молчал.

—Один — высокий, худощавый. Со жвачкой. Второй — вроде цыгана…

Я узнал обоих. Это были каталы, которых я встретил как-то на Яффо.

—Высокий, с серым непроницаемым лицом, похожий на уголовника, бесстрастно жевал. Только раз он среагировал молниеносно, на миг прекратив жевать, когда какой-то парень резко выдвинулся вперед и прижал лежащую в середине карту. «Центровой!»

Смуглый с ленцой красавец, похожий на цыгана, изображал играющую публику.

—Третий — среднего роста в бело-желтой рубашке с широкими полосами…

Я уточнил:

— По горизонту. Не вертикальные.

— Точно.

На Яффо он стоял на атасе у края тротуара, внимательно вглядывался в глубь улицы. Бригада ничем не брезговала. Как правило, каталы заезжали сюда в качестве туристов через Кипр. На пароме. Посещение было практически безвизовым…

«Шарон тоже говорила о двоих с парома…»

— Меня они зачем-то сфотографировали…

— А ты?

— А что я? Я ведь вижу, с кем имею дело. Назвал собачников, кто бывает в аллее.

• Предыдущая
• 35/66
• Следующая