Долина молчаливых призраков. Скованные льдом сердца - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 15
- Предыдущая
- 15/88
- Следующая
В комнате, мокрый и вспотевший после только что перенесенной суровой процедуры, сидел Кент, опираясь на подушки, глядя в лицо Кедсти потемневшими от негодования глазами.
— Я просил вас остаться со мной на несколько минут с глазу на глаз, Кедсти, потому что хотел поговорить с вами как с человеком, а не как со старшим офицером. Судя по всему, я уже не служу в полиции. В таком случае, я не обязан оказывать вам больше уважения, чем любому другому человеку. И я рад, что благодаря этому имею величайшее удовольствие назвать вас проклятым негодяем!
Лицо Кедсти пылало, но по мере того как пальцы его рук медленно сжимались в кулаки, оно становилось все багровее. Прежде чем он смог выговорить слово, Кент продолжал:
— Вы не проявили по отношению ко мне ни такта, ни элементарной снисходительности, ни сочувствия, в котором вы не отказываете даже худшим преступникам и закоренелым негодяям! Вы удивили каждого из тех, кто присутствовал здесь, в этой комнате, потому что в свое время — если не сейчас — все они были моими друзьями. Их поразило не то, что вы говорили, но то, как вы это говорили. Едва только они начинали склоняться на мою сторону, вы глушили эти намерения, но не честно и открыто, а не оставляя мне ни малейшего шанса. Как только вы замечали, что я начинаю побеждать, вы тут же сворачивали все на букву закона. А ведь вы не верите, что я убил Джона Баркли. Я это знаю. Вы обозвали меня лжецом в тот день, когда я дал свои дурацкие показания. Вы и сейчас продолжаете думать, что я солгал. И мне пришлось подождать, пока мы останемся вдвоем, чтобы спросить вас кое о чем, потому что в отличие от вас во мне еще осталось немного порядочности. В чем дело? В чем смысл этой вашей игры? Что заставило вас так перемениться? Или…
Непроизвольно стиснув правую руку в кулак, так, что побелели суставы пальцев, Кент наклонился к Кедсти:
— Или виной тому девушка, скрывающаяся в вашем доме?..
В самый напряженный момент, едва сдерживая в себе желание ударить сидевшего перед ним человека, Кент не мог не отдать должное каменной выдержке и неуязвимости Кедсти. Ему ни разу не приходилось слышать, чтобы кто–нибудь посмел обозвать Кедсти подлецом или негодяем. И тем не менее, хотя лицо инспектора становилось все более багровым, он был так же невозмутимо спокоен, как всегда. Даже намек Кента на какую–то нечистую игру, которую ведет инспектор, и прямое обвинение в том, что он скрывает Маретт Рэдиссон в своем доме, казалось, не произвели на Кедсти сколько–нибудь заметного впечатления. Некоторое время инспектор всматривался в Кента, словно оценивая образ мыслей своего собеседника. Когда он заговорил, голос его был настолько спокоен и ровен, что Кент с удивлением взглянул на него.
— Я не виню вас, Кент, — сказал инспектор. — Можете обзывать меня негодяем или как там еще вам взбредет в голову. Я не в претензии. Думаю, я и сам бы вел себя так, будь я на вашем месте. Вам кажется невероятным, что наши прежние товарищеские связи не вынуждают меня бросить все и пуститься во все тяжкие ради вашего спасения. Но я бы так и поступил, если бы считал вас невиновным. Только я так не считаю. Я верю в вашу виновность. Я не вижу ни малейшей прорехи в доказательствах, свидетельствующих против вас, тем более что они изложены в вашем собственном признании. К тому же, любезнейший, если бы даже я смог помочь доказать вашу невиновность в убийстве Джона Баркли…
Он смолк и, отвернувшись к окну, задумчиво покрутил в пальцах седой ус.
— Даже если бы я сделал это, — продолжал он, — вам все равно грозило бы двадцатилетнее тюремное заключение за тяжелейший подлог, за ложную клятву, официально принесенную вами в то время, когда вы были уверены, что умираете! Вы виновны, Кент. Если не в одном, то в другом преступлении. И я ни в какие игры не играю. А что касается девушки, — никаких девиц в моем доме нет.
Инспектор направился к двери, и Кент не стал его удерживать. Мысли теснились в голове у больного, невысказанные слова замирали на губах, и некоторое время после ухода Кедсти он молча глядел на зеленый лесной мир за окном, ничего не видя перед собой. Инспектор Кедсти спокойно и хладнокровно произнес слова, которые в пух и прах разнесли все его надежды. Потому что, даже избежав петли палача, он все равно оставался преступником — уголовником самого низкого пошиба, хуже которого, пожалуй, бывают только убийцы. Если он докажет, что не убивал Джона Баркли, он тут же обвинит самого себя в том, что принес ложную клятву на смертном — как он полагал — одре. А это означало верных двадцать лет Эдмонтонской тюрьмы! В лучшем случае — десять; на меньшее вряд ли стоит рассчитывать. Десять лет… Двадцать лет… За решеткой!.. Либо тюрьма, либо виселица!
Крупные капли пота выступили на лице Кента. Он больше не проклинал Кедсти. Гнев и раздражение его исчезли. Кедсти видел с самого начала то, о чем он сам, как последний дурак, даже не подумал. Неважно, что чувствовал инспектор в глубине своей скрытной души; иначе поступить он просто не мог. Он, Джеймс Кент, ненавидевший ложь больше всего на свете, стал самым презренным лжецом из всех, человеком, солгавшим перед лицом смерти!
За такую ложь предусматривалось суровое наказание. У Закона свои глаза. Закон — улица с односторонним движением и с односторонним взглядом на вещи и события. Закон не обращает внимания на то, что творится справа или слева. Он не потерпит никаких оправданий, которые Кент мог бы найти для себя. Он солгал, чтобы спасти человеческую жизнь, но именно эту жизнь и требовал Закон! Таким образом, он одновременно и ограбил, и надругался над Законом, хотя и избавился чудом от смерти — величайшего наказания из всех!
Тяжесть собственной вины угнетала Кента. Для него словно впервые открылось окно, и он наконец увидел то, что для Кедсти было очевидно уже давно. Однако по мере того как проходили минуты, бойцовский характер постепенно снова пробуждался в нем. Кент был не из тех, кто сдается просто так, без борьбы. Опасность всегда будоражила и встряхивала его до самых глубин, а ему никогда еще не доводилось сталкиваться с большей опасностью, чем та, которая грозила ему сейчас. Речь шла не о том, чтобы в надлежащий момент отскочить в нужную сторону. Десять лет он тренировался в охоте на людей, и психология человека была его сильным пунктом. Разыскивая очередного преступника, он всегда пытался сначала поставить себя на его место, понять и проникнуться его душевными переживаниями. Делая первый ход в захватывающей игре, Кент всегда старался проанализировать, как при определенных обстоятельствах и в определенном окружении станет действовать человек вне закона в зависимости от собственных расовых и национальных особенностей. Он выработал для себя важнейшие общие правила охоты, но всегда разрабатывал их с преимущественной точки зрения охотника. Теперь же приходилось ставить все с ног на голову. Он, Джеймс Кент, больше не охотник, а дичь, и все уловки и приемы, придуманные им, должны теперь применяться в обратном направлении. Его профессионализм, его хитрость, все досконально изученные тонкости охоты в одиночку, друг против друга, мало чем помогут ему, если дело дойдет до скамьи подсудимых и суда.
Открытое окно вдохновило его на блестящую идею. Рискованные авантюры и любовь к приключениям всегда были смыслом его жизни. И там, за зелеными массивами лесов, уходящими вдаль подобно океанским волнам, лежало самое грандиозное приключение из всех, какие когда–либо ему приходилось переживать. В этих милых его сердцу лесах, покрывающих почти половину континента, он хотел бы умереть, если мир нанесет ему поражение. Он уже видел себя в роли преследуемого, играющего эту роль так, как никто никогда еще не играл ее прежде. Дайте ему лишь ружье и свободу, и пусть тогда весь мир подстерегает его…
Нетерпение, блестевшее в его глазах, постепенно угасло. Открытое окно, в сущности, было всего лишь насмешкой. Кент боком скатился с кровати и, с трудом удерживая равновесие, попытался подняться на ноги. Это усилие вызвало в нем тошнотворное ощущение слабости и головокружение. Он усомнился в том, что сможет пройти и сотню ярдов, выбравшись из окна. Внезапно другая идея возникла в его сознании. Голова медленно прояснялась. Шатаясь, он проковылял по комнате туда и обратно, впервые поднявшись на ноги после того, как его свалила пуля метиса–полукровки. Он обманет Кардигана. Он обманет Кедсти. Он вернет себе былую силу, но будет держать это в секрете от всех. Он будет притворяться больным до самой последней минуты, когда выберет подходящую ночь и воспользуется наконец открытым окном!
- Предыдущая
- 15/88
- Следующая
