Любимые не умирают - Нетесова Эльмира Анатольевна - Страница 17
- Предыдущая
- 17/75
- Следующая
— Ко мне в постель не лезь!
— Об чем речь? Теперь ты и не нужна. Я всласть накувыркался! Ну и баба попалась, огонь! Сама из себя кукла! Не то, что ты — замухрышка из свинарника!
— Ладно! Заведу и я себе хахаля, чтоб обидно не было! Он хоть обзываться не станет. И квиты будем!
— Ты, кобеля заведешь? Да я тебя придушу на месте! О Димке подумала, дрянь подзаборная?
— Тебе можно, а мне нет? Чем я хуже? Сын не только мой, а и твой. Вот и докажу, чего стою, чтоб больше пасть не разевал. Коль ты сыскал, я тем более найду утеху, не хуже твоей куклы!
— Урою проститутку! — бросился на бабу. Но снова заблажил Димка и потребовал мать к себе.
— Во, хитрый хмырь! Все время тебя выручает!— заглянул в спальню Колька и предложил:
— Пошли бухнем! Хоть и не был у мамки, зато она сама звонила. Обещает в воскресенье молодой картошки привезти и зелени всякой. Димку хочет глянуть, спрашивала о нем. Сказал ей, что уже голову хорошо держит, меня узнает, руки тянет, увидев, смеется. Любит засыпать под тихую музыку Нравится, когда выношу на балкон подышать свежим воздухом. Он любит смотреть на людей, на машины. Вообще смышленый малец. Уже знает свое имя, когда зовешь, поворачивает голову и улыбается. Тянется к игрушкам. Очень любит купаться, в ванной не меньше часа сидит. Купил ему пластмассовых рыбок, все яркие, разноцветные, он их отлавливает до единой и тянет в рот. Десна чешет, видно скоро полезут зубы. Кричит, когда мокро в портках или хочет есть. Подолгу спит. Не любит шум. Так что телевизор включаю на шепот...
— Чего ж не сказал, что дерет тебя за виски и крутит твой нос?
— Ну, зачем пугать мамку? Так и будет считать, что сделает меня Димка лысым и косорылым. Вообще на него не захочет смотреть. Невзлюбит вконец. Сама понимаешь, каждая мать своего ребенка любит.
— Димка ей тоже не чужой, родной внук, первенец и последыш.
— Почему так думаешь?
— Второго рожать не стану! Дай Бог этого вырастить и на ноги поставить. Если успею и доживу,— умолкла Катька.
— Куда денешься, если подзалетишь? Бабы на то и живут, чтоб детей рожать.
— Да не с таким как ты!
— А чем я хуже других? Вон наши соседи, любого возьми, все выпивают, баб колотят каждый день, получку не приносят, даже вещи уносят на пропой из дома. Выгоняют баб и детей на улицу среди ночи. И ничего, никто их в милицию не сдает и не грозит ментами. Хотя бабы ихние даже в больницы попадали, в реанимацию, но на мужиков своих никому и никогда не жаловались. Знают, пьяный проспится, дурак никогда. А мужики, какие ни на есть, отцы своим детям...
— Что за радость от этих папашек? Ни жизни, ни света детвора не видит,— не согласилась Катька.
— Им видней. Было б плохо, давно сбежали бы из дома. А эти терпят и живут. Выходит, любят их. Вон сын Володьки Курбатова, Леха! Отец его так драл ремнем, неделями встать не мог пацан. Видно ни без дела вламывал. Леха закончил школу, отслужил в армии, хотел жениться, а Володька велел в институт поступать. Леха заупрямился. Отец как снял с себя ремень, малец враз вспомнил золотое детство, бегом в институт побежал. Нынче заканчивает учебу. А Володька гонорится, что сын не будет как он — сантехником. Не станет в говне колупаться. Заживет светло. Вот так они отцы! О своей детворе сердцем пекутся. Хоть и выпивают, мозги не просирают. Слышь, Оглобля! И нашему Димке никакой хахаль меня не заменит. Потому что я ему родной отец!
— Какой хахаль? С чего въехал в канаву, иль опух ненароком?
— Ты ж грозилась любовником!
— Я только обещалась, а ты уже завел! — указала на шею.
— Дура ты! Я старую подругу встретил! Еще до женитьбы на тебе отметился с ней в последний раз. После того ни шагу к блядям. Просто угостил девку пивом. Она метку поставила в благодарность, мол, не пропускайте девки мимо, классный мужик, ночью не заснете и не замерзнете. Это навроде рекламы. На панели теперь всякие водятся. Одни за деньги клеют хахалей, другие ищут удовольствие. Каждая свой кайф срывает. Но с этой промеж нами не было ничего, как на духу звеню.
Катька промолчала, а на душе полегчало. Хоть и мало доброго видела от своего мужа, а все ж хорошо, что не изменил ей.
— Я как-то по молодости возник в притоне. Лет семнадцать было тогда. Ох, и отвели душу. Скольких девок зацепил, со счету сбился. Но, забыл о мамке. Она меня с ментами разыскала. Ох, и устроили они погром в бардаке! Меня голожопого в машину загнали. А мамка с перепугу плачет, целует, и уши крутит мне. За то, что неделю домой не приходил. Она весь город на уши поставила, разыскивая меня. Потом саму сердечный приступ свалил, отходняк! Бедная не знала, где искать. Схватила, усадила на колени, в туалет не отпускала, боялась, что и оттуда девки уведут. А чтоб я не очень ими увлекался, такое рассказала, что на долгое время всякое желание отбила. Оно, конечно, появлялось, но уже не без предосторожности и защиты. Мамке я всегда верил. Она у меня самый классный, лучший друг. Мы никогда не врали и не подводили друг друга. Она мне и мать, и отец. Я не мыслю себя без нее. Не приведись что с нею, мне тогда не жить, все станет ненужным...
— Даже сын?
— Димку вырастишь ты. Он не останется в свете сиротой. А я без матери лишний на земле. Она моя жизнь. Не обижай ее, Катя! Мне очень больно, когда о ней говорят плохо. Если хочешь обидеть, лучше ударь, обзови меня, я все стерплю и прощу. Но ее не трожь,— попросил Колька дрогнувшим голосом.
— Она, когда погиб отец, только из-за меня осталась жить. Чудом уцелела. Врачи не верили, что она выживет. Я ее попросил о том, даже молился. Бог услышал и, мама выжила. Она жила только для меня. Знаешь, какою красивой была в молодости, сколько раз ей предлагали замуж даже очень достойные люди. Мамка всем отказала, не хотела отчима привести в дом. Она так и отвечала, что никогда не обидит и не предаст меня. Свое слово сдержала. Я уже сам прошу ее найти себе человека, чтоб скрасить время, она слушать не хочет. Вот такая она — моя мать.
— А почему не заставила тебя закончить институт?
— Я служил... Короче, был в Афганистане. Ну и получил по полной программе. Подорвались на фугасе целой машиной. И раненье, и контузия, короче, полная обойма бед. Провалялся в госпитале целый год. Все скрывал от мамки, где нахожусь. А она разыскала. Приехала. Меня к тому времени признали совсем негодным. Инвалидом. Так и сказали матери, никаких умственных и физических нагрузок, никаких эмоциональных встрясок, если хотите чтобы сын жил. От первого стресса может умереть. Помните это. А мамка привезла меня домой на руках, сама вылечила, выходила, заново поставила на ноги и заставила жить. Никому и теперь не велит говорить при мне об Афгане. В нашей семье эта тема табу, запрещена всем без исключения.
— А я и не знала, что ты там служил,— вспыхнули сочувствием глаза бабы:
— Прости меня глупую! — попросила тихо.
— Да что ты?! Я давно здоров и забыл, что со мною случилось там. Все минуло и обошлось. Только мамка все еще боится за меня. Даже ночами вставала...
— Все матери одинаковы,— выдохнула Катька.
— Не скажи! Все разные! — не согласился человек, помрачнев, и рассказал:
— В Афгане служил со мною парень. Мы с ним ровесниками были. С виду обычный, как другие ребята. Вот только очень злой и заводился с полуоборота. Ладно б на душманов, этот и на своих срывался. Чуть слово не по нем, враз кулаки в ход пускал. Ну и получал в зубы за свой псих. Никто с ним не корефанил. Но заметили, что никогда он не получал писем из дома. О себе ничего не рассказывал. Особо не любил, если мы заводили разговор о матерях. Тут же вскакивал и убегал куда-нибудь. Если уйти было нельзя, Андрей ругался и начинал крыть матом всех баб подряд. Он никого не любил и не признавал. Никто его не спрашивал ни о чем, неохота было связываться, сторонились Андрюхи все. А тут влетели на растяжку Нас человек двадцать в машине, всех раскидало взрывом в разные стороны. Кто мертвый, где живые, не понять. Кругом стоны, кровь, в пылище не видно ни черта. Я и сам не знал, на каком свете дышу. И голову поднять страшно. Кругом душманы. Где-то к вечеру ближе подобрали нас свои, живых и мертвых в одну кучу. Отправили в госпиталь уцелевших. Уж и не знаю, сколько канал без сознанья. Когда пришел в себя, огляделся, вижу, рядом со мной Андрей. Весь перебинтован и стонет потихоньку. Окликнул его, дал знать, что не один он тут. Знаешь, как обрадовался! И вдруг спросил меня, целы ли у него руки и ноги. Мне его было видно, и я сказал, что все в порядке. Он и разговорился помалеху. Ни в один день, но раскололся, что ему никак нельзя уходить с войны калекой, уж лучше сразу насмерть, чем убогим. Ну, а на войне не бывает по заказу. Я и скажи, мол, за тебя теперь пусть мамка молится, чтоб все обошлось. Андрюха и ответил, что если б ни мать, он никогда не оказался бы в Афгане! И добавил, что из-за нее добровольцем сюда пришел. Я ушам не поверил. Ну, разве нормальный человек захочет подставиться под смерть добровольно? Вот тут-то он и раскололся. Мать его родила от любовника. И законный мужик, увидев пацана, враз понял, от кого тот на свет вывалился. Понятное дело, что выгнал обоих. Мать к любовнику, а у того своя семья. Конечно, не принял, и решила баба избавиться от пацана. Положила на чужой порог, ее нагнали, побили, а мальчонку вернули. Решила у роддома забыть его. Но сторожевая собака поймала, придержала, и снова пришлось забрать. В магазине оставила, милиция через час ее разыскала и отдала ребенка, да еще пригрозили. Короче, что только не придумывала, а пацан возвращался к ней. Так вот и застрял на свою беду у мамашки. Как она его растила, лучше не вспоминать, бродячие псы Андрюхе сочувствовали. Не кормила, не одевала, все для себя собирал на помойках. Мать зачастую домой не пускала. Пацан, понятное дело, весь в цыпках, лишаях, вши как муравьи кишели в волосах и одежде. Его отовсюду гнали. Ни одной живой души не нашлось, чтобы сжалилась над ним. Милиция, случалось, забирала его и приводила к матери. Не отправляли в приют, потому что не сирота. А мамашка брехала, что сам сбегает из дома. Едва менты уйдут, она выпорет Андрея и снова выгонит на улицу, сказав вслед:
- Предыдущая
- 17/75
- Следующая
