Последние дни фашистской империи - Славин Лев Исаевич - Страница 4
- Предыдущая
- 4/13
- Следующая
Гитлер категорически отклонил требование Геринга и угрожал ему при этом какими-то чрезвычайными мерами. Специальным приказом он передал власть в Южной Германии генерал-фельдмаршалу Кессельрингу, в северной – гроссадмиралу Деницу. По словам генерала Кребса, в ответной телеграмме Гитлера Герингу присутствовало его любимое слово – «расстрел».
Геринг был арестован, как рассказывает стенографист Гезелль, эсэсовцами в Берхтесгадене. «За что, за что? – фальшиво закричал имперский маршал, разряженный с попугайной пестротой в светло-голубой замшевый мундир, красные сапоги с золочеными шпорами и фантастический головной убор. – Не я ли двадцать три года боролся за фюрера…» Толстяка потащили в тюрьму в Куфштейне… Поистине поразительное зрелище представляла собой эта свалка фашистских псов над костью, которой уже не было!
Между тем продолжалось завоевание Берлина. Пал парк Трептов, кварталы Нейкельн, Моабит. С юга Чуйков взял Темпельгоф, воздушную гавань Берлина.
5
Обращаясь к своим записям, сделанным в эти дни, 25, 26 и 27 апреля, я нахожу следующие строки:
«Проезжаем восточные пригороды Берлина – Бисдорф, Мальсдорф, Адлерсгоф, Карлхорст, Кепеник и другие. В дни боев мы так изъездили их, что сейчас знаем берлинские пригороды не хуже подмосковных. Красивые места: озера, сады. Все в цвету. Запах сирени и пороха. Под немыслимо пахнущей акацией стоит орудие и бьет по центру города. В брошенных немецких окопах смердят трупы. Весна и смерть. Гитлеровская империя разлагается среди благоухания цветов. Пропасть народу на улицах. Берлинцы спасаются от бомбежек в пригородах. Дома здесь нетронуты. Ближе к городу – ужасающие лачуги, рабочие «дачи», сбитые из старой жести и фанеры. Кропотные огородики, где прорастает чахлая капуста…»
«Дети клянчат: «Брот!» Первые русские слова, которым они научились: «Кусотшек клеба!» Между тем на«ши коменданты раздают немцам хлеб по их старым продовольственным карточкам. Они просят еще – это жадность изголодавшихся. Кстати, тут же было замечено, что у многих немцев непомерно большое количество карточек, и выяснился любопытный факт. Оказывается, американцы бомбили Берлин не только фугасками, но и продовольственными карточками. Они были неотличимы от подлинных берлинских. Гитлеровские власти призывали население уничтожать эти карточки. Но в конфликте между германским патриотизмом и германским желудком обычно побеждал последний. Посредством этих карточек американцы руками самих немцев подрывали продовольственное снабжение Берлина и без того скудное. Борясь с этим, берлинские власти меняли цвет и формат карточек. К чести американской разведки – уже через несколько часов летчики сбрасывали в Берлин карточки вновь введенного образца…»
«Берлинцы пристают с расспросами, набиваются услужить, льнут. Целый день трут улицы метлами, очевидно, чтобы продемонстрировать свое трудолюбие. Некоторые заявляют: «Я не немецкий подданный. У меня аргентинский паспорт», – наивно полагая, что мы не осведомлены об аргентинских связях фашистов…»
«Из-под опрокинутого трамвайного вагона, на боку которого красуется герб Берлина – медведь на задних лапах, извлекают диверсанта-эсэсовца с фаустпатроном в руках. Он упрямо бормочет: «Начальство нам обещало, что Берлин будет сдан только американцам…»
«Заезжаем в штаб сражающейся пехотной части. Он сейчас похож на справочное бюро Берлина – столько здесь планов города, схем его водопроводной сети, канализации, электросети, городского транспорта…»
«На Франкфуртер-аллее батарея «катюш» бьет по рейхстагу своими длинными молниями…»
«Объезжаю Берлин с севера. Сворачиваю на запад: сегодня части генерал-полковника Кузнецова берут Берлин с запада. Автострада. Она охватывает Берлин почти вкруговую. Впервые я увидел ее 21 апреля. Тогда на ней было не протолкнуться: шло наступление на окраины Берлина. Сейчас все – артиллерия, танки – стремится поперек автострады, кратчайшим путем, к центру. Умопомрачительная гладкость асфальта. Две половины, каждая шириной в девять метров, посредине двухметровая посадка. Могут двигаться в обоих направлениях одновременно шесть потоков. Бледное солнце. Цветут яблони. Слева горит Берлин…»
«Дождь, как почти все эти дни, веселая, быстрая гроза. В лесу, возле реки Хавель, попадаем под бомбежку (вероятно, это последняя моя бомбежка во время войны). Немцы метят в переправу. Бомбят поспешно, все мимо. Не обращая внимания на бомбы, через реку густо движутся войска…»
«Теперь едем на восток сквозь леса Берлинервальд, Грюневальд, чинные немецкие леса, с кюветиками для стока воды по бокам тропинок и урнами для окурков. Недостает только жестяных инвентарных номерков на деревьях. Множество брошенных легковых автомашин («адлеры», «мерседесы», «оппели», «вандереры»). К задкам щегольских автомобилей приделаны безобразные «самовары» газогенераторов – бензиновый голод. Благопристойность немецкой природы нарушают баррикады из цементных и стальных плит, аккуратно сложенные между деревьями, по большей части безлюдные. В лесу немцы сражаются вяло. Они быстро отступают на восток, в кварталы Шарлоттенбурга, под прикрытие домов…»
«На лесной поляне, залитой кровью и гороховым супом, вытащили из кустов эсэсовца. Обвисшие щеки бывшего толстяка, слезящиеся от бессонницы глаза. Он нахально передергивает плечами и говорит:
– Ну так что, что вы под Берлином? Мы тоже были под Москвой.
Из его припухших глаз глядит на мир старое прусское чванство.
Мой спутник, капитан Савельев, кидает на эсэсовца взгляд, от которого тому становится не по себе, и спрашивает:
– На что же вы, собственно, еще надеетесь?
– О! Наше командование заявило, что приложит все силы, чтобы воспрепятствовать русским захватить Берлин. Из двух зол мы выберем меньшее: сдадим Берлин американцам…
«Мы выберем!» Как будто гитлеровцы еще вольны выбирать!…»
«Генерал-полковник Кузнецов сказал:
– В метро жаркие стычки. Немцы освещают подземные туннели прожекторами и простреливают их пулеметами. Мы отказались от мысли взорвать метро, чтобы Берлин не провалился…»
«Едем все дальше на восток сквозь прирученные немецкие леса, где стоят автоматы для продажи открыток, сквозь чащи, доведенные до состояния дач. Между деревьями мелькают маленькие коттеджи, похожие на радиоприемники. На крылечках сидят немки в брюках с детьми на руках, кой-где и мужчины, посасывая пустые трубки, глазеют на нескончаемый конвейер нашей боевой техники. Когда проезжают гвардейские минометы, они толкают друг друга в бок и бормочут с боязливым удивлением:
– «Катюшь!…»
«Колонна освобожденных из Каульсдорфского лагеря. Глубокий старик в скуфейке, священник Хижняков. Рядом жена. Ему 76 лет, ей 64. Зачем их угнали с родины? Он не знает. Здесь они работали по разборке руин за двести граммов хлеба в день. Как умудрились выжить?
– Крали карточки, – говорит он, – красть у врага – не грех. А две недели тому назад итальянцы попались на крупе, уж очень грубо крали крупяные карточки. Из-за них-то, из-за итальянцев, всем стало худо. Голод. Господь бог помог – прислал Красную Армию…»
«Супружеская пара: голландец и галичанка. Поженились в немецкой неволе. Он – юный и медлительный рыжий колосс. Она – маленькая, черная, живая, грациозная. Говорят на чудовищной смеси голландского и украинского. Видимо, очень любят друг друга. Счастливы, что вырвались из фашистского рабства, но полны беспокойства: неужели им расставаться? Она готова ехать с ним в Гаагу, он с ней – в Коломыю…»
«Два немецких коммуниста. Освобождены нашими. Сидели семь лет. Высокие широкоплечие ребята рабочего типа. В двухцветных темно-зеленых куртках, в клоунских штанах, с яркими лампасами, – одежда немецких каторжников. Шагают в Берлин. За плечами котомки с картошкой, нарытой в брошенных огородах. Лица изможденные и счастливые. Настроены решительно. Долго приветственно машут…»
- Предыдущая
- 4/13
- Следующая
