День денег - Слаповский Алексей Иванович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/38
• Следующая

– Ну и чего тут не понимать? – сказал Змей с наивозможной деликатностью, показывая интонацией, что он не учит Писателя логике жизни, а как бы высказывает дурковатую народную правду, которая сама собой исходит из его уст – будто и без его участия, – и даже вид у Змея стал несколько придурковатый. – Чего тут не понимать? Очень простая история: мужчина жаждет идеала, но вынести его не может. Вот и все.

– Мудро и верно! – поддержал Парфен, чувствуя еще горький неприятный осадок после посещения Курочкина и своего непонятного там поведения и желая поэтому быть согласным с друзьями и послушным течению их мыслей.

– Нет, не в этом дело! – сказал Писатель. – Суть-то в том, что все трое продолжают ее любить! Но – издали. Они не ее идеальности испугались, не своей к ней любви испугались, они испугались того, что такая женщина, в сущности, есть цель жизни, но если цель достигнута, то возникает ощущение, что дальше незачем жить! Мне художник признавался потом, что пытался ее всячески совратить. Это, говорит, такая картина, которую надо все время разрушать и воссоздавать заново!

– Пошла писать губерния! – дружелюбно сказал Парфен. – Это ты уже придумываешь. Ты лучше скажи, как она теперь живет?

– В нищете, как же еще. В ужасающей нищете. Трое сыновей, из которых один почти уже взрослый, все та же двухкомнатная квартирка, Лилия постоянно ищет приработок, она вечно в долгах, вечно в мыслях об элементарном: чем детей накормить! Такая душа, такой ум – все гибнет, пропадает!

– А красота? – спросил Парфен, глядя с усиленным простодушием.

– То-то и оно, что выглядит лет на двадцать восемь, не больше! И есть мужчины, готовые ей помочь, ничего не прося взамен – ни любви, ни постели.

– И ты в том числе?

– И я, – сказал Писатель.

И солгал.

Помочь он Лилии не может, да она и не приняла бы помощи. А заходит к ней – пообщаться, на самом деле раздраженно испытуя в ней несокрушимую невинность идеальной жены (при том, что она ничьей женой не является), его эта идеальность дразнит и уязвляет, и не раз подъезжал он к Лилии, мечтая превратить ее из идеальной жены в идеальную любовницу – и даже как-то, отчаявшись, объяснил ей, что если она не перейдет в эту другую категорию (с его, например, помощью), то ей обеспечены к сорока годам неврозы, депрессии и т.п. Лилия выслушивает спокойно, не умея обижаться на посторонних, даже когда ей хамят, и говорит:

– Что ж, чему быть…

И тут друзья подошли к пятиэтажному дому.

– Здесь, – сказал Писатель. – Давненько я тут не бывал, с полгода уже…

Дверь им открыл длинный подросток, при виде которого сразу становилось ясно, что говорит он басом. Но подтверждения этому друзья не дождались: ничего не спрашивая (узнав Писателя, но даже не кивнув ему), подросток впустил их в квартиру. И скрылся.

Друзья переглянулись и стали потихоньку продвигаться, озираясь и ища живое. Живое оказалось в кухне, но признаков жизни не подавало. Голова его с нечесаными космами лежала на столе, невообразимо грязном, с пустыми бутылками и стаканами.

– Новый сожитель? – тихо спросил Змей.

Писатель пожал плечами и громко сказал:

– Здравствуйте!

Голова зашевелилась и поднялась.

Они увидели женское опухшее лицо, на щеке четко прорисовался красный след от чайной ложки, на которой оно, лицо, лежало.

Глаза были туманны, но вот в них появился проблеск сознания: она узнала Писателя.

– Ба, кто пришел! – сказала женщина. – Выпить есть?

– Нет.

– А чего же ты пришел?

– Я?.. В гости.

– Кто так в гости ходит, с. е., х. т. в. з., п.!

– А не хватит тебе, Лиля? Ты давно?

Лилия вздохнула и сказала:

– С недельку.

– Надо перестать.

– Учи ученого, е. т. м., к. б.! Закурить хоть дай хотя бы!

Писатель дал ей сигарету.

– Ваньк! – закричала Лилия. – Где Костик?

Ответа не было.

– Ваньк! – грозно повторила Лилия.

Нет ответа.

Лилия взяла стакан и разбила о стену.

– Ваньк!

Подросток явился и встал в двери.

– Где Костик, я спрашиваю!

– Не знаю, – ответил подросток долгожданным басом.

– А Матюша где?

– В школе.

– А Проша где?

– В школе.

– А почему же ты не в школе, е. т. м., с. с.?!

– А потому, что я ее в этом году закончил уже.

– Серьезно? – удивилась Лилия. – Молодец! Это надо отметить!

Подросток на это предложение не отреагировал, ушел.

Писатель, взволнованный, потрясенный, сел против Лилии, не обращая внимания на грязь.

– Лиля, что случилось? – спросил он. – Что с тобой? Ты пьешь, куришь!

– Все в порядке. Я счастлива.

– Но ты же болеешь, тебе лечиться надо!

– Может, и надо, – не стала спорить Лилия. – А деньги где?

– Деньги есть! Вот! – Писатель нетерпеливо протянул руку, и Парфен вложил в нее деньги. – Вот! Три тысячи долларов! И вылечиться можешь, и старшему сыну поможешь в институт поступить, и младших в порядок приведешь. Надо еще? – я принесу еще!

Лилия долго смотрела на деньги.

– Не верит, – сказал Змей.

Она взглянула на него, поднялась, подошла к крану и долго умывала лицо холодной водой. Умылась, утерлась серым полотенцем.

– Откуда это? – спросила.

– Я премию литературную получил. Большую. Я всегда тебе хотел помочь, ты же знаешь.

– Чего ты хотел, я знаю!..

Она села и опять уставилась на деньги.

Потом подняла уже почти трезвое, просветлевшее и похорошевшее лицо (и Змею с Парфеном как-то сразу легче на душе сделалось):

– Я знала, – сказала она. – Я знала, что рано или поздно так и будет. Я рвалась и упиралась – и оказалась на донышке. Я перестала рваться и упираться, и все само собой появилось. Только так в жизни и бывает. Господи! Заново жизнь! Господи!

Она смеялась и плакала.

Тут послышался стук двери, и в кухню вошел молодой человек лет тридцати с бутылками дешевого вина в руках. Но выглядели они в его руках как-то невинно, да и у самого у него вид был невинный: аккуратный, подтянутый, он похож был на пионервожатого (это для тех, кто помнит, что такое пионервожатый, если ж современным языком сказать: на престарелого бойскаута) с неистребимой какой-то детскостью в лице, но затвердевшей при этом в жесткие непреклонные контуры.

– Здравствуйте, – вежливо сказал он голубоватым голосом (каким он у пионервожатых почему-то и бывал), ставя бутылки на стол. – Это тебе, Лилюшонок. Сейчас получше будет. Много не дам, а по чуть-чуть, по чуть-чуть. Да, Лилюнчик? А это что такое?

– Это деньги, Костик.

– Какие деньги?

– Вот он, – Лилия указала на Писателя. – Он мой друг. Он принес мне деньги. Чтобы помочь.

– Конечно, конечно, – сказал бойскаут Костик так, как говорят больному белой горячкой, что чертики, в общем-то, есть, но это ничего, исчезнут.

– Это настоящие деньги. Три тысячи.

– Конечно, конечно, – согласился Костик и повернулся к Писателю.

– За что эти деньги? – четко спросил он.

– Что значит – за что? Просто так.

– Ничего не бывает просто. Чего вы добиваетесь? Хотите у женщины отнять последнюю квартиру? Дадите три тысячи, а скажете, что давали тридцать, и фальшивую расписку покажете? А это кто?

– Мы друзья, – сказал Змей. – И ты зря…

– Я не с тобой разговариваю, – обрезал его Костик. – Итак, зачем вы пришли втроем?

– Мы просто…

– Повторяю: ничего не бывает просто.

– Костик, налей! – послышался голос Лилии, которая опять ослабла.

– Сейчас, Лили. Итак, насколько я понимаю, вразумительного ответа нет? Конечно, вы надеялись застать тут беззащитную одинокую женщину. Но ее есть кому защитить. Убирайте свои бумажки – и убирайтесь!

– Костик, ты что? Это деньги! – вскрикнула Лилия.

– Тебе они нужны, Лиленыш? Бери! Но я – уйду.

Костик взял бутылки и сделал шаг от стола…

– Выбирай, Ли, или эта бумажная грязь – или я!

• Предыдущая
• 14/38
• Следующая