На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/172
• Следующая

Он подошел к молодым учителям, крепко пожал им руки и каждому по очереди сказал довольно длинное приветствие, после чего поцеловал одного и другого.

Зязульский подсел к Лобановичу.

— Миленький, гляжу я на тебя и вспоминаю твоего отца, твое лицо мне так напоминает покойного! — Зязульский тяжело вздохнул, горестно свесив старую голову, и словно застыл в великой печали. — Петрусь, Петрусь! Зачем ты умер? — голосом, в котором звучала безмерная скорбь, воскликнул он и, подняв на Лобановича увлажненные слезами глаза, продолжал: — Это был мой первый приятель, друг. О, сколько раз мы выпивали с ним! — И еще ниже опустил голову. — Эх… — Он не мог больше говорить и только безнадежно махнул рукой.

Пока Зязульский изливал перед Лобановичем печаль своего сердца, собралась почти вся компания. Пришел уже известный читателям старшина Брыль Язеп, помощник писаря Савось Коренчик, сухой, как тарань, вертлявый парень, и дьячок из церкви святой Магдалины Моисей Помахайлик. Его еще называли "Место печати". Эта кличка вышла из недр волостного правления, так как там главным образом были бланки с буквами "М.П." на том месте, где ставилась печать. Дьячок, белый как сметана, принадлежал к типу людей, которых обычно называют въедливыми. Он был крикливый, горластый и свои интересы защищал с таким жаром, что только Тарас Иванович Широкий, стукнув кулаком-молотом перед носом Помахайлика, наводил на него страх и заставлял умолкать.

Садович и особенно его приятель первое время чувствовали себя немного неловко среди этой компании и ждали, что будет дальше. То один, то другой из гостей перебрасывался с ними двумя-тремя словами, но общей темы для разговора не находилось, словно эти люди случайно сошлись где-то на вокзале в ожидании поезда.

— Что это Найдуса нет? — спросил Тарас Иванович. Он хорошо знал, почему нет Найдуса (фельдшер крутился возле новой учительницы), но надо же было задать тон и как-то приступить к делу.

— Найдус знает, где надо ходить, — фыркнул сиделец.

— Да они сейчас придут, — сказал Коренчик. — Тамара Алексеевна и меня приглашала вместе идти, но я не хотел становиться Найдусу поперек дороги.

— Слышишь, брат Старик, — шепнул Садович приятелю, — давай, брат, ототрем Найдуса.

— Ну что ж, попробуй, — тихо ответил Лобанович.

Садович, еще не видя новой учительницы, кашлянул басом, выпятил грудь, — словом, принял бравый, кавалерский вид.

Коренчик добавил:

— Она услыхала, что пришли молодые учителя, и хочет познакомиться с ними, — и показал головой на приятелей.

Садович незаметно подтолкнул локтем Лобановича, а тот тихонько отозвался:

— Почва есть.

— Придут, — убежденно отозвался Скоромный. — Давай, Тарас Иванович, иконки, чтоб не так скучно было ждать счастливой пары.

Сидельца поддержали, и Тарас Иванович, слабо протестуя, вышел и тотчас же вернулся с двумя колодами карт.

Чтобы больше было простора, решили перейти в классную комнату. Тарас Иванович принес туда огромную лампу-"молнию", зажег еще и висячую лампу, и в классе стало светло.

Вокруг карт объединилась сперва небольшая группа гостей. Туда подсел старшина. Все время он молчал и теперь начал присматриваться к картам. Оказалось, что этими картами играть уже нельзя: у одной уголок облупился, на другой подозрительное пятнышко. Одним словом, игра здесь небезопасная. Нет у людей веры в своих ближних. Может, поэтому порой и тяжело бывает человеку.

Тарас Иванович с жаром проговорил:

— И человек со временем облупливается, и паспорт ты меняешь в волости, так диво ли, что карты замасливаются…

Широкого считали игроком не совсем лояльным, но об этом в глаза ему не говорили. Сам же он в тесной компании порой замечал:

— На то и щука в море, чтобы карась не дремал.

Обругав старшину торбой, Тарас Иванович громко крикнул:

— Есель!

В тот же миг где-то в глубине дома затопали ноги, а еще спустя мгновение на пороге стоял Есель.

— На, сбегай к Мане и принеси две колоды карт. Да живо, на одной ноге!

Есель взял деньги, забормотал что-то и, широко шагая, исчез за дверью.

— А-а-а! — сразу ахнуло несколько голосов.

Через ту же дверь под ручку входила пара — Тамара Алексеевна и Найдус. Найдус был прилизанный, в черной тужурке с блестящими пуговицами. Ясно, что была поставлена ставка на уничтожение всех других претендентов на красивую девушку. У Тамары Алексеевны на губах цвела улыбка, да такая очаровательная, что разве только того не могла она тронуть, кто уже высох на девяносто процентов.

Найдус галантно подводил свою даму к гостям, и она, приветливо глядя на них, здоровалась с ними все с той же чарующей улыбкой. Каждый старался сказать ей при этом самый приятный панямонский комплимент или хотя бы, если не находилось такового, ответной и такой же приятной улыбкой выразить свое восхищение ее красотой.

Коренчик также расплылся в улыбке, но это очень мало прибавило ему красоты. Он даже намеревался что-то сказать, но с губ сорвалось одно только шиканье.

Тарас Иванович перехватил Тамару Алексеевну у Найдуса, сказав:

— Бросьте вы этого толкача, я вас познакомлю с нашими коллегами, — и сам повел ее к учителям.

Тамара Алексеевна поздоровалась с ними молча, озаряя каждого из друзей все той же обворожительной улыбкой. Походка у нее была плавная, мягкая. Темно-каштановые волосы, завитые ловкой, опытной рукой, спускались бесконечными волнами на верхнюю часть ее лица, служа ему роскошной оправой.

Знакомясь с Садовичем, она прямо-таки осыпала его искрами с "неба Италии", а верхняя губка ее с небольшой ямочкой посредине слегка задрожала под дуновением наиприятнейшей в мире женской улыбки.

— Это светильник Бобруйщины, — отрекомендовал Садовича Тарас Иванович.

"Светильник Бобруйщины" качнулся всей фигурой и только кашлянул басом.

— А это просветитель темного Полесья, великий пустынник, но не кладите ему пальца в рот.

Тамара Алексеевна подала руку "пустыннику", а другой рукой легонько шлепнула по руке Тараса Ивановича и назвала его "златоустом панямонским". Это были ее первые слова.

Широкий, чтобы оправдать славу "златоуста панямонского", кивнул головой в сторону Лобановича и добавил:

— Здесь, на территории, где царствует ваше пригожество, он осмелился заявить, что не будет признавать языческой веры…

— Ой, скажу Ольге Степановне, — пригрозил Лобанович Широкому, — не миновать тебе разливательной ложки!

Тамара Алексеевна укоризненно покачала головой, глядя на Лобановича, а Тарас Иванович с жаром выпалил:

— За Тамару Алексеевну готов под розги лечь и на крест пойти!

Но как раз в эту секунду вошла Ольга Степановна. Широкий осекся и разыграл роль дурашливого школьника в момент появления грозного учителя.

Тамара Алексеевна бросилась к Ольге Степановне и, по женскому обычаю, расцеловалась с нею.

— Кого же вы, Тамара Алексеевна, в языческую веру приводить будете? — спросила хозяйка.

Гости засмеялись, зашумели, а Тамара Алексеевна, крадучись как кошка, направилась к Садовичу. Тот стоял в недоумении и не знал, что будет дальше и как вести себя. А учительница подошла к нему совсем близко и, взяв за ухо, повела его вокруг стола, под громкий смех присутствующих. На полдороге Садович ловко подхватил ее под руку и освободил свое ухо. Потом вдвоем они подошли к Лобановичу. Как только Тамара Алексеевна протянула руку, чтобы и его взять за ухо, он отскочил в сторону.

— Эге! — послышались голоса. — Полешук не дается.

И началась беготня. Лобанович выкручивался всякий раз, когда Тамара Алексеевна, казалось, вот-вот схватит его за ухо. Она гонялась за ним по классу, по школьным партам. То один, то другой из гостей старались помочь учительнице поймать за ухо непокорного, но он выскальзывал, убегал и поддразнивал:

• Предыдущая
• 47/172
• Следующая