На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/172
• Следующая

Глядя на пустынные полесские болота, Лобанович порой чувствовал какую-то оторванность от жизни, от всего света, словно этот свет сошелся здесь клином, и тоска о том, с чем он разлучился, начинала овладевать его душой.

"Что чувствует, о чем думает этот дядька Степан? Как отражаются на нем образы глухого Полесья и какой след оставляют они в его душе?" — думал учитель, и ему хотелось хоть на мгновение стать тем самым полешуком, который сидел рядом с ним, чтобы взглянуть вокруг его глазами и понять его внутренний мир, его надежды, желания.

Болота кончились, дорога пошла на горку, колеса мягко покатились по желтенькому песочку, и лес принял обычный свой вид. Версты через две лес с одной стороны дороги снова расступился, образуя веселую полянку, которую он огибал красивой извилистой линией. На этой полянке, за полверсты от дороги, раскинулась чья-то усадьба, напоминающая средней руки фольварк, с различными хозяйственными строениями, садом и просторным двором.

— Чья эта усадьба? Кто живет здесь? — спросил учитель.

— Это? Да здесь пан землемер живет. Завитанками хутор называют. Отсюда как раз половина дороги до волости, — ответил Рылка.

"А-а, это и есть тот землемер, в чью дочь все здешние кавалеры влюблены. Так вот где живет она, эта красуня!"

Лобанович припомнил разговор со своей сторожихой и с любопытством еще раз взглянул на усадьбу. Послушное и услужливое воображение уже рисовало ему чудесную девушку, этот нежный и красивый цветок, взращенный в глухих полесских лесах. Слово "девушка" всегда вызывало в душе Лобановича прекрасный и чистый образ, на который можно смотреть, которым можно любоваться только издали. И теперь он припомнил два или три случая в своей жизни, когда образ девушки глубоко западал в его сердце, но он и намеками не сказал никому об этом. А раз в дочь землемера все влюблены, то она, несомненно, верх красоты. Еще не видя ее, учитель почувствовал, что она уже имеет над ним какую-то власть. Ему хотелось хоть взглянуть на нее, и на протяжении всего остального пути он думал о дочери землемера, он уже встречался с нею, заинтересовал ее и чуть ли не заслонил собой всех ее кавалеров.

Последний раз расступился лес, и глазам учителя открылась широкая, круглая полянка, веселая и приветливая. Лобанович вздохнул с облегчением, словно с его плеч свалилась какая-то тяжесть, — тряская, покрытая корнями дорога и глухой лес все же надокучили ему. Тем приятнее было увидеть крыши человеческих строений и трубы домов, над которыми кое-где курился еще синеватый дымок.

Довольно большая деревня вытянулась в одну линию, и только возле церкви, на пригорке, хаты расположились гуще и шире. Слева, в конце деревни, стоял дом волостного правления с двумя высокими красными трубами над почерневшей крышей. Напротив, на другой стороне улицы, виднелась школа с белыми ставнями и с двумя или тремя развесистыми вязами возле нее. У въезда в деревню, немного на отшибе, печально ютилась старенькая деревянная церковка. Теперь она стояла одинокая, заброшенная, забытая, и только богобоязненный путник, проходя мимо нее, останавливался и крестился, набожно склонив голову. По одну и по другую стороны деревни стояли ветряные мельницы, как страшилища, широко раскинув свои крылья. Одни мельницы были в живом движении, весело поднимали и опускали крылья, а другие стояли молча, недвижимо и имели такой вид, словно были чем-то удивлены и спрашивали: "А почему же мы стоим без работы?"

Проехав небольшую гать, телега покатилась по широкой улице. Народ расходился из церкви. Старые полешуки при встрече почтительно кланялись, а молодые девчата и проворные молодицы, нарядные, словно маки в огороде, подталкивали одна другую, перемигивались и бросали смешливые взгляды в сторону молодого учителя, который впервые появился здесь.

Подъехав к школе, Лобанович соскочил с телеги и взошел на крыльцо. Дверь была заперта, Лобанович постучал. В глубине квартиры тотчас же стукнул отодвигаемый стул и послышались шаги. Дверь открылась.

— Простите. Дома учитель?

— Вот я. Заходите, пожалуйста.

Лобанович пошел за хозяином, неуклюже ступая онемевшими ногами.

— Разрешите познакомиться: ваш коллега и сосед Лобанович, — назвал себя гость.

— Соханюк, здешний педагог. Будьте добры, снимайте пальто, садитесь.

Гость и хозяин сели возле стола.

— Вы новенький и в наших краях впервые?

— Новоиспеченный и в ваших трущобах имею честь быть впервые, — сказал с усмешкой Лобанович.

— Ну как, нравится вам ваше место?

— Лучшего места я и не ждал. Тихое, глухое, ничто не помешает вести работу, — проговорил Лобанович.

Соханюк звонко засмеялся.

— Ах вы, идеалисты, идеалисты! Надолго ли хватит вам этого идеализма?.. И тем не менее впервые вижу человека, который так высоко ставит глушь, да еще такую, как ваша.

— У вас здесь, извините, еще большая глушь.

— Как так? — удивился Соханюк. — У нас волость, общество: батюшка, писарь, фельдшер, урядник, псаломщик, да и со стороны люди чаще наведываются.

— И, вероятно, из Завитанок сюда кое-кто заглядывает, — шутливо, в тон хозяину, проговорил Лобанович и бросил на него пристальный взгляд.

Хозяин немного смутился, так как и он смотрел завистливым оком на дочь пана землемера и сразу понял, куда метит его сосед.

— А вы разве были в Завитанках? — спросил Соханюк.

— О нет, — проговорил Лобанович, — я считаю, что у завитанской чаровницы и так большой штат кавалеров и мое присутствие нисколько не увеличит ее успеха.

— Если у вас, коллега, такой взгляд на вещи, — скапал повеселевший Соханюк, — скажу вам: не будете и вы иметь успеха у здешних паненок.

— А мне все равно… Впрочем, не ошибаетесь ли вы, коллега? Но это между прочим. Я хотел бы просить вас, коллега, познакомить меня с вашим обществом, ведь надо же, как говорится, отдать кесарю кесарево. Если вы будете любезны пойти со мной к писарю, да и к батюшке тоже, а может, и еще к кому-нибудь, если того требуют обычаи вашего общества, то я буду вам очень благодарен. Это было бы и быстрее и проще, потому что мне еще никогда не приходилось выступать в роли визитера.

— А вы почему так торопитесь? Разумеется, я с вами пойду, тем более что и мне нужно зайти кое к кому, но отослали бы вы свою подводу домой, а сами остались бы здесь ночевать.

— Нет, я еще не приступал к работе в школе. Вы, наверно, уже многое успели сделать, и я не догоню вас за всю зиму. Мне хотелось бы и поучиться у вас кое-чему, ведь вы уже набили, как говорится, руку и имеете опыт.

Дверь из другой комнаты открылась, и на пороге показалась немолодая женщина. Это была сторожиха. Она сначала внимательно посмотрела на незнакомого учителя, а затем обратилась к Соханюку на диалекте полешуков:

— Да вас, панычу, там маладыцы прышлы — лыст на-пысаць хочуць [К вам, паничок, молодицы пришли — письмо написать хотят].

— А сало прынесли?

— Ны відаю, панычыку [Не знаю, паничок].

— Извините, — сказал Соханюк гостю, — я отправлю этих молодиц.

И Соханюк вышел в кухню.

Сторожиха Матрена, еще раз оглядев гостя, также направилась туда. Ясно, кто-то дал ей наказ как можно лучше разглядеть Лобановича, чтобы навести затем о нем основательные справки. И, как видно, наказ этот был дан кем-то живущим поблизости, потому что, выждав минуты две, Матрена метнулась через улицу, прямо к квартире писаря.

Оставшись один, Лобанович окинул взглядом комнату. Квартира Соханюка была гораздо лучше, чем его собственная. Видно, Соханюк жил неплохо, просидев в этой школе лет пять. И вообще он был человеком практического склада. Каким-то образом умудрился за эти пять лет, получая двадцать рублей жалованья в месяц, собрать капитал в пять-шесть сотен и имел свое хозяйство. "Ухватистый человек ты, братец, — подумал Лобанович. — Даже за то, чтобы написать письмо, не стесняешься брать сало". На столике лежали школьные журналы. Перелистав их, Лобанович пришел к заключению, что Соханюк не так далеко ушел со своими учениками, что в его лице он не будет иметь для себя наставника, и тут же отметил, что общего между ними очень мало и близкими друзьями они никогда не станут.

• Предыдущая
• 4/172
• Следующая