Воскрешение из мертвых (илл. Л. Гольдберга) 1974г. - Томан Николай Владимирович - Страница 66

• Предыдущая
• 66/101
• Следующая

— Серебра даже нет? — удивился Грачев.

— Чистого нет, наверное, ни в одной…

— Ну, да это Туза, видимо, и не очень интересует.

— А что же тогда? Не стал же он нумизматом?

— Каким таким нумизматом?

— Коллекционером монет.

— А черт его знает, — пожал плечами Грачев. — От него всего можно ожидать. Во всяком случае, велел тебе передать, что был бы очень тебе благодарен, если бы ты эту коллекцию…

— Спер? — закончил за Грачева Вадим.

— Ну, зачем же так грубо? Профессор, надо полагать, и так подарит ее тебе, если ты и его любимая племянница об этом попросите.

— А ты соображаешь, о чем говоришь? — возмутился Вадим. — Он эту коллекцию десять лет, наверное, собирал. Каждую монетку лично ведь привозил из своих заграничных поездок.

— Сам же говоришь, что они простые железяки.

— Да в цене разве дело? Они дороги ему, как память о тех странах, в которых он побывал.

— Так не обязательно тогда всю коллекцию. Пусть даст по одной монете, хотя бы основных европейских государств и Соединенных Штатов. А разная там латиноамериканская и африканская мелочь Туза, скорее всего, не заинтересует. Но чтобы монеты непременно были самого крупного достоинства. Справишься с такой задачей?

— Не знаю, — нахмурился Вадим, хотя Грунина посоветовала ему не обострять отношений с Грачевым. — Не очень уверен…

— Ну, вот что, — повысил тогда голос Грачев. — Уверен ты или не уверен, это меня не касается. Мое дело маленькое — передать тебе приказание Туза раздобыть эти монеты, а уж как ты будешь это делать, это тебе виднее. Учти, однако, Туз с тобой церемониться не станет.

Когда Варя сообщила об этом разговоре Вадима с Грачевым Груниной, Татьяна Петровна спросила ее:

— А вы могли бы попросить такие монеты у дяди?

— Ох, не хотелось бы мне это делать, — вздохнула Варя. — Я ведь знаю, как дорога ему эта коллекция.

— Ну, вот что тогда, — решительно прервала Варю Татьяна. — Я попробую раздобыть такие монеты сама. Позвоните мне, пожалуйста, сегодня после работы.

…Варя звонит Груниной в семь вечера из телефонной будки.

— Кажется, коллекция вашего дяди не пострадает, — смеется Татьяна. — Нашлись кое-какие монеты… Не все, что просил Грачев, но большая часть.

— Вот хорошо-то!

— Вот что давайте сделаем. Я сегодня же передам вам эти монеты. А Вадим пусть отдаст их завтра Грачеву. Только вам придется поехать сейчас к вашему дяде. Не поздно будет?

— Он всегда нам рад.

— А как поедете: на метро? С пересадкой у Белорусского? Тогда в половине десятого к вам на этой станции подойдет молодой человек и передаст монеты. Он знает Вадима и сам найдет вас. Вы только походите немного по вестибюлю кольцевой. Договорились?

— Договорились, Татьяна Петровна.

Видно, у всех сегодня нелегкий вечер. Валентине Куницыной еще, пожалуй, потруднее, чем Вадиму с Варей. Ей пришлось признать свое поражение и отказаться от задуманного вечера «О закономерностях причуд современной моды» в «Нашем кафе».

— Был бы большой ералаш и конфуз, — сокрушенно заявила она Насте Боярской, когда та пришла к ней узнать, как идет подготовка к этому вечеру. — Никто бы никому ничего не доказал…

— Это ты сама так решила или таково мнение всех организаторов вечера? — строго спросила ее Боярская.

Они как-то сразу сошлись друг с другом еще в прошлом году, почувствовали взаимное тяготение и чуть ли не в тот же день перешли на «ты». А теперь Настю встревожил слишком уж убитый вид Валентины. Такого, по мнению Боярской, не должно у нее быть, даже если бы вечер на самом деле срывался.

— Ну-ка, выкладывай все начистоту! — сказала Настя.

Валя по-детски прижалась к Боярской и вдруг действительно заплакала.

— Ладно уж, поплачь, — ласково погладила ее густые волосы Настя. — По опыту знаю — легче станет.

Спустя несколько минут встряхнула ее и сказала властно:

— Давай теперь исповедуйся!

— Анатолий Ямщиков с Мариной Грачевой заявление в загс подали… — давясь слезами, еле выговорила Валентина.

— Ну вот теперь все наконец ясно!

— А что ясно-то?… Что? Подумаешь, мировую проблему собрались решать — «мини» или «макси»! Что от этого в судьбах наших изменится? Полюбит разве тебя тот, без кого ты дальнейшей жизни своей не представляешь?… И что только он в ней нашел? Внешность, красивое лицо, стройные ножки?

— Если ты так об Анатолии и Марине, то это несправедливо. Тут совсем не то. Ну, а почему красота влечет человека, особый вопрос…

— И нам в нем никогда не разобраться! Все тут капризно и противоречиво. Ну, почему вот, скажи, пожалуйста, почти все наши ребята влюблены в Татьяну Петровну? Разве такая уж она красавица?

— Я лично считаю ее красивой.

— А я не считаю. Однако ты посмотри, как все ребята при ней преображаются.

— Чем же ты это тогда объясняешь?

— Ее искусством держать себя.

— Ну, милая моя, этого одного маловато.

— Ты вот Варю Маврину возьми. Она, пожалуй, покрасивее ее, однако…

— Что однако? — возмущенно прервала ее Боярская. — Она из такого босяка, как Вадим Маврин, человека сделала. Одно это уже подвиг!

— Да, правда… Но и ты тоже Андрея Десницына от бога отвратила, хотя это было не так уж трудно, наверное…

— Почему ты так думаешь?

— Да потому, что он неглупый, мыслящий…

— А остальные, значит, верят в бога потому, что глупые? Конечно, не моя только заслуга в том, что Андрей порвал с религией, все, однако, было не так-то просто…

— Не просто, очень даже не просто! Это я понимаю, но в данном-то случае сыграла свою роль и земная любовь к тебе Андрея. А он очень хороший, очень простой и, по-моему, очень земной человек. Подрался даже недавно…

— Как — подрался? — изумилась Настя. — Быть этого не может!

— Было, однако. Вместе со своим другом Ямщиковым были они в гостях у Марины Грачевой. Тоже мне местная Софи Лорен!… Познакомились там с какими-то подонками и подрались. Пришел твой Андрей на другой день на работу с подбитым глазом. Ты хоть знаешь, где он живет и как живет?

— Живет у дальней своей родственницы. А как?… Непременно нужно сходить к нему сегодня.

Настя пристально смотрит на уже начавший рассасываться синяк под левым глазом Андрея Десницына. Все правда, значит, не соврала Валентина.

— Совсем мирским стал, драться начал? — говорит она укоризненно.

— Защищаться стал, — смущенно оправдывается Андрей. — Защищал себя и товарища от превосходящих сил противника.

— И все-таки я от тебя этого не ожидала… Ну, а как ты тут устроился?

Она ходит по его маленькой, чистенькой комнате, придирчиво всматривается в каждую вещь. Задерживает внимание на проигрывателе, стоящем на столе.

— Не знала я, что ты любишь музыку…

«А вообще-то знаешь ли, что люблю?» — хочется спросить Андрею.

Настя снимает большую долгоиграющую пластинку с проигрывателя, читает название: «Болеро» Равеля.

— Это моя самая любимая, — тихо произносит Андрей. — Под нее хорошо думается.

— А еще какие?

— Еще «Аппассионата», и «Лунная» Бетховена, Первый концерт Чайковского. Их мне Олег подарил.

— Ты разве и с ним дружишь? Я думала, что с Анатолием только…

— Теперь и с Олегом тоже. Они разные, но оба очень хорошие. С такими, как говорят наши заводские фронтовики, можно в любую разведку…

А она думает: «Совсем, совсем другой человек… Голос, осанка, выражения — все другое. И очень хорошо, что перевоспитание его прошло в рабочей семье, среди таких ребят, как Олег и Анатолий. Ведь я, по сути дела, бросила его на произвол судьбы, и если бы не они, неизвестно бы, как еще…»

Вдруг замечает надпись на его настольном блокноте:

«На свете нет зрелища прекраснее, чем прекрасное лицо».

— Прости, что нечаянно прочла, — кивает она на блокнот. — Чье лицо имеешь в виду, если не секрет?

— Слова эти я от Олега Рудакова услышал. Они принадлежат французскому писателю Лаббрюйеру. Для Олега такое прекрасное лицо — лицо Татьяны Петровны.

• Предыдущая
• 66/101
• Следующая