Гай Мэннеринг, или Астролог - Скотт Вальтер - Страница 32

• Предыдущая
• 32/125
• Следующая

Сразу же после смерти Бертрама Мэннеринг отправился в небольшое путешествие, рассчитывая вернуться в Элленгауэн ко дню торгов. Он побывал в Эдинбурге и других городах и ехал уже обратно, когда в маленьком городке, на расстоянии какой-нибудь сотни миль от Кипплтрингана, куда он просил своего друга мистера Мервина адресовать ему письма, он получил от него довольно неприятное известие. Мы уже однажды позволили себе заглядывать a secretis [t23] в переписку Мэннеринга; приведем же теперь отрывок и из этого письма.

Прости, любезный друг, за то, что я причиняю тебе столько боли, растравляя еще не зажившие раны, о которых ты писал мне в последнем письме. Мне всегда доводилось слышать - хоть, может быть, это и неверно, - что мистер Браун устремлял все свое внимание на мисс Мэннеринг. Но, если бы даже это и было так, нельзя было рассчитывать, чтобы ты при твоем положении оставил его дерзкое поведение без последствий. Умные люди говорят, что мы уступаем обществу свое естественное право самозащиты только с тем, чтобы законы его ограждали наши интересы. Если одна сторона нарушает это условие, то соглашение теряет силу. Например, никто не будет считать, что у меня нет права защищать кошелек и жизнь от разбойника с большой дороги совершенно так же как их защищает какой-нибудь дикий индеец, не знающий ни суда, ни закона. Вопрос о сопротивлении или покорности решается в данном случае только обстоятельствами и средствами защиты, которыми я располагаю. Но если, например, я вооружен и равен противнику силой, и вдруг меня оскорбили словом или делом, вер равно кто, человек ли знатный или бедняк, и я все стерплю, никто не подумает, что я это сделал из религиозных или нравственных побуждений, если только я не какой-нибудь квакер [c114].

Так же обстоит дело и с оскорблением чести. Какой бы пустяковой ни была нанесенная обида, последствия ее во всех отношениях тяжелее, чем последствия разбойничьего нападения, и общественному правосудию гораздо труднее удовлетворить потерпевшего, а может быть, даже и вовсе невозможно. Если кто-нибудь решил ограбить Артура Мервина и у последнего нет сил для защиты или нет умения защищаться, то ланкастерский или карлайлский суд защитит его, наказав виновного. Но кто же скажет, что я должен возложить все на правосудие и дать себя сначала ограбить, если я в силах защитить свою собственность и хочу это сделать? А что, если мне нанесут обиду, которая, не будучи отмщена, навсегда запятнает мою честь и последствия которой все двенадцать судей Англии вместе с лордом-канцлером [c115] не помогут мне потом загладить? Есть ли хоть одна статья закона, хоть один довод разума, чтобы заставить меня отказаться защитить то, что человеку дороже всего на свете? Насчет того, как смотрит на это религия, я ничего говорить не стану, пока не буду убежден, что в случаях посягательства на жизнь человека и на его имущество духовные лица действительно выступят против самозащиты. А если такого рода самозащита позволительна, то мне кажется, по существу, нет никакой разницы между защитой жизни или собственности и защитой чести, и то обстоятельство, что оскорбителями моей чести могут быть люди высокого звания и к тому же нравственные и весьма достойные, никак не может влиять на мое право защищать эту честь. Я могу жалеть, что обстоятельства жизни вынуждают меня вступить в борьбу с такого рода человеком, но в равной степени я жалел бы благородного неприятеля, погибшего на войне от моего меча. Словом, пусть этим вопросом занимаются казуисты, замечу только, что я ни в коей мере не собираюсь защищать любителей дуэлей или зачинщиков ссор. Мне только хочется оправдать тех, кто берется за оружие, спасая свою честь и свое доброе имя, которое они неминуемо потеряли бы навсегда, оставив эту обиду без ответа.

Я сожалею о том, что ты хочешь поселиться в Шотландии, но одновременно и радуюсь тому, что ты будешь не так неизмеримо далеко от нас и что как-никак это здесь, на севере. Житель Ост-Индии пришел бы в ужас при мысли поехать из Девоншира на север, в Уэстморленд, но приехать сюда к нам из Гэллоуэя или Дамфризшира - это все же значит чуть приблизиться к солнцу. К тому же, если, как я подозреваю, поместье это находится рядом с таинственным старым замком, где ты во время своего путешествия по Шотландии двадцать лет тому назад подвизался в роли астролога, - вспоминаю, с какой комической торжественностью ты мне столько раз об этом рассказывал в письмах, - я не могу допустить мысли, что ты теперь откажешься от этой покупки. Надеюсь, что словоохотливый лэрд не иссушил еще потока своего красноречия и что его капеллан, которого ты так смешно нам описывал, все еще in rerum natura. [t24].

И вот на этом, мой дорогой Мэннеринг, я хотел бы остановиться, потому что мне очень тягостно продолжать мою повесть, несмотря на то, что я все же могу самым решительным образом заявить, что твоя дочь Джулия Мэннеринг, которую ты доверил мне, не совершила ничего предосудительного. Но еще на школьной скамье у меня было прозвище Правдолюб, и я хочу теперь оправдать его.

Итак, вот в чем дело. У твоей дочери та же романтическая натура, что и у тебя. Как и все хорошенькие женщины, она любит, чтобы ею восхищались. К тому же она твоя наследница - обстоятельство, ничего не значащее для тех, кто относится к Джулии так, как я, но для искусного и хитрого негодяя это настоящая приманка.

Ты знаешь, как я посмеивался над ее томной грустью, над ее одинокими прогулками, когда она поднималась раньше всех или уходила куда-то при лунном свете, когда все люди спят или играют в карты, что по сути дела одно и то же. Может быть, то, что случилось, всего-навсего шутка, но я бы желал, чтобы смеялся над нею ты, а не я.

За последние недели я слышал раза два или три, как кто-то поздно вечером и рано утром играет на флажо-лете ту самую индийскую мелодию, которая особенно правится Джулии. Сначала я думал, что это кто-то из слуг, что в течение дня ему некогда удовлетворить свою страсть к музыке, а теперь, в ночной тишине, он наигрывает мотив, слышанный днем в гостиной.

Но вчера я засиделся далеко за полночь у себя в кабинете, а это как раз под комнатой мисс Мэннеринг, и, к моему величайшему удивлению, не только расслышал отчетливые звуки флажолета, но убедился, что они доносятся с озера, куда выходят окна дома. Мне очень захотелось узнать, кто это ласкает наш слух серенадами в столь неурочный час, и я потихоньку подкрался к окну. Но оказалось, что я не был единственным слушателем. Ты, наверно, помнишь, что мисс Джулия Мэннеринг выбрала себе комнату с балконом, выходящим на озеро. Подумай только, я услышал, как открылась задвижка, как распахнулись ставни и как она вдруг заговорила с кем-то, кто отвечал ей снизу. Это отнюдь не "Много шума из ничего". Я не мог ошибиться, это был ее голос, и он звучал так мягко, так нежно, и, признаться, в голосе, который слышался снизу, звучали те же самые пламенные, страстные ноты, только слов я не мог разобрать. Я стал отпирать мое окно; мне хотелось расслышать слова, которыми обменивались эти испанские влюбленные. Но, хоть я и старался не шуметь, я все же спугнул их; Джулия захлопнула окно и в то же мгновение закрыла ставни. По плеску весел на воде я понял, что ночной пришелец отплыл. Увидел я и его самого в лодке - он греб очень быстро и искусно, и лодка неслась по поверхности озера, как будто в ней сидело человек шесть гребцов. На другое утро я как будто невзначай задал несколько вопросов кое-кому из слуг, и оказалось, что лесник два раза видел эту лодку близ дома, а в лодке кто-то действительно играл на флажолете. Я не стал продолжать расспросы, опасаясь, как бы у слуг не возникло каких-либо подозрений в отношении Джулии. Утром за завтраком я вскользь упомянул о вчерашней серенаде, и, уверяю тебя, мисс Мэннеринг при этом бледнела и краснела. Я тут же переменил разговор, чтобы она убедилась, что замечание мое носит чисто случайный характер. С тех пор я велел оставлять на ночь огонь в кабинете и не закрывать ставен, чтобы отпугнуть ночного посетителя, и сказал Джулии, что из-за сырой, туманной погоды и приближения зимы ей следует прекратить одинокие прогулки. Мисс Мэннеринг согласилась последовать моему совету, причем с равнодушием, которое ей вовсе не свойственно, и это, признаюсь, мне больше всего в ней не понравилось. У Джулии ведь слитком много упрямства, точно такого же, как и у "любезного папеньки", чтобы она вдруг так легко рассталась со своими причудами, и одно только внутреннее убеждение, что спорить в данном случае было бы неблагоразумно, могло заставить ее покориться.

• Предыдущая
• 32/125
• Следующая