Русский диверсант - Михеенков Сергей Егорович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/102
• Следующая

Колонна остановилась. Немцы, сбившись в кучу, стояли возле повозок. Они затравленно смотрели по сторонам. Один из них что-то сказал, и они тотчас начали быстро раздеваться. Одежду и сапоги кидали под ноги. Одежда тут же с ожесточением расхватывалась.

Нелюбин толкнул Воронцова, шепнул:

— Надо что-то делать.

— Петров, — окликнул Воронцов танкиста, — отведи-ка своих. Вон туда, к березе, разверни шеренгой и возьми на изготовку.

— Но, командир…

— Я тебе приказываю.

Танкисты, Григорьев и стрелок Калюжный тут же выстроились на полянке и вскинули винтовки.

— Товарищи бойцы! — крикнул Воронцов. — Немедленно прекратить грабеж!

— Это не грабеж, командир. Видал бы ты, Курсант, как они нас обдирали.

— Чего ты их жалеешь? Провели бы тебя в колонне, по-другому бы заговорил.

— А я говорю — прекратить! Немедленно!

— Да пошел ты! — тут же отозвалась толпа злым, уверенным эхом.

— Ты нам не начальник! И не тебе нам правилку устраивать!

И тогда он, сделав полуоборот к шеренге танкистов, стоявших на изготовку, скомандовал:

— Отделение, заряжай!

Клацнули затворы. Толпа сразу затихла. Заводилы втянули головы в плечи. Те, кто успел чем-то разжиться, молча запихивали трофеи за пазуху.

— А теперь слушай мою команду! — Воронцов стоял против них, не снимая с плеча винтовки. Он знал, что Нелюбин и Смирнов рядом и что они готовы открыть огонь при первой же попытке приблизиться к нему. — В одну шеренгу — стройсь!

Бойцы быстро построились.

— Все награбленное сложить перед собой! Все до последней спички! Повторять не буду. Не выполнившие приказ будут расстреляны как мародеры, запятнавшие честь Красной Армии в боевой обстановке. Даю минуту!

На землю полетели кйтели, пилотки, штаны, разные мелкие предметы. Труднее всего расставались с сапогами.

— У кого нет сапог, выйти из строя.

Вышли двое, артиллерист и пехотинец. Обутые в опорки, они переминались с ноги на ногу, посматривали на ворох одежды и обуви, сваленной перед строем.

— Подберите себе по ноге. Свое отдайте пленным.

Воронцов внимательно осмотрел шеренгу.

— Вы и вы, — указал он на двоих бойцов. У одного из них гимнастерка была разорвана на спине, не хватало одного рукава, на другом, кроме замызганной нательной рубахи, ничего и вовсе не было.

— Возьмите себе то, что подойдет. Остальное — вернуть, — приказал он одному из них. — А вы зашейте свою гимнастерку. Ее еще можно носить. При первой же возможности что-нибудь вам подберем.

Когда обутые и одетые снова заняли место в строю и немцы разобрали остатки своей одежды и обуви, Воронцов сказал:

— Если кто не желает идти с отрядом или сомневается во мне и своих непосредственных командирах, выйти из строя! Не бойтесь, мстить вам никто не будет. Я не позволю. Выйти и сложить оружие. И можете идти куда хотите. Хоть снова в плен.

— Нет, командир, кто в плен хотел, там остались, на дороге, — отозвался один из бойцов, который больше всех кричал во время бузы.

— Ваша фамилия? — Воронцов посмотрел на бойца. Ростом тот был не ниже, но постарше и пошире в плечах. На голове грязная повязка. Взгляд решительный, нагловатый. Такие хорошо держатся в бою.

— Рядовой Дюбин, — представился тот и сделал шаг вперед.

— Рядовой Дюбин, вы своей несознательностью только что поставили весь отряд под угрозу гибели. Другого такого случая быть не должно. И не будет. С этой минуты мы — боевое подразделение. Под ружьем я вас через фронт не поведу. Назад теперь тоже дороги нет. У кого есть возражения или заявления?

— Есть заявление! — поднял руку боец небольшого роста. Он где-то еще в лесу, до стычки на дороге, подобрал каску и теперь ходил в ней. Каска казалась большой и сидела на голове бойца как гриб. Под ремешком торчал острый подбородок.

— Говорите.

— Когда кормежка будет?

— Будет кормежка, ребята. Будет. Углубимся в лес, найдем удобное место и остановимся. Нужно помыться, перевязать раненых и приготовить еду. Продукты у нас есть. Нет только подходящего котла.

— Я свою посудину отдаю. Для общества мне ничего не жалко. — И боец ловко, одним движением снял каску.

Шеренга засмеялась. Танкисты опустили винтовки.

— Ну вот, Курсант, взвод наш и сформирован. — И младший лейтенант Нелюбин похлопал Воронцова по плечу.

— Пора выступать?

— Пора. Пока не хватились, уйти надо подальше.

— Взвод! Слушай мою команду! Шагом марш!

И только что сформированный взвод курсанта Воронцова начал свой марш. Никто из них еще не знал, что ждет их впереди.

Ранним утром в начале сентября командир 5-й танковой дивизии[1] 46-го танкового корпуса 4-й полевой армии группы армий «Центр» генерал-майор Фейн, воспользовавшись затишьем, установившимся на фронте, наконец-то выбрался в лес на охоту. Он отдал необходимые распоряжения, исполнение обязанностей командира дивизии на время своего отсутствия возложил на начальника штаба, в группу сопровождения приказал включить опытного радиста с рацией. Он оттолкнул от себя все обстоятельства, все возможные последствия своего решения, потому что только так на несколько часов можно было что-то изменить в своей жизни и стать не генералом и командиром нескольких тысяч своих солдат и офицеров, а просто господином Густавом Фейном, охотником в русском лесу. Которому хочется побродить по перелескам и лесным полянам и подстрелить парочку тетеревов. Кто знает, думал генерал, возможно, если дела так пойдут дальше, и русские, непрерывно атакуя, будут вводить в дело новые и новые дивизии, эти края придется вскоре покинуть. А туристом после войны он сюда уже вряд ли попадет.

Сопровождали генерала Фейна во время его прогулки по русскому лесу Радовский и здешний егерь Еким.

Когда-то, лет тридцать назад, когда все в этом мире было иным, отец Екима служил псарем у помещика Алексея Георгиевича Радовского и играл в «чижика» и лапту со своим сверстником и сыном того самого «пана Радовского», как звали старого усадебника здешние мужики, Георгием Радовским. Многое с тех пор изменилось. Особенно люди. Но одно осталось прежним — леса. Еким их знал как никто другой. Радовский отыскал его еще зимой. Еким жил в соседней с усадьбой деревне. Давно женился. Жену выбрал из здешних красавиц. Старшему его сыну было уже пятнадцать лет.

Фейн был одет специально для охоты. Однако его одежда и снаряжение походили больше на наряд, а не на экипировку. И это развеселило Радовского в первые минуты, когда он его увидел. Тирольская шляпа с изящным пером, лайковые галифе, короткая просторная темно-зеленая накидка из великолепной непромокаемой материи. Даже пуговицы на френче из светло-серого бобрикового драпа имели рисунок в виде оскаленной морды разъяренного вепря. Коричневая, уже повидавшая виды, кожаная сумка-ягдташ с двумя гирляндами плетешек для подвешивания дичи. Под накидкой виднелась патронная сумка из козловой кожи, с медными застежками. Но больше всего Радовского удивило ружье генерала. На плече у него висела одностволка центрального боя, по всей вероятности, французского производства. Что, впрочем, Фейн тут же и подтвердил, похлопав ладонью в лайковой перчатке по изящной ореховой ложе:

— Лепаж в Льеже, Георгий Алексеевич. Великолепный бой. Лепаж — триста сорок один. Сталь — букетный дамаск «Бостон». Вы удивлены, что — одностволка?

— Признаться, да.

— Двустволку возьмете вы. Там, в машине, все для вас приготовлено: ружье, патронташ, прочее… А я давно отказался от двуствольных ружей. Стрелять на охоте надо один раз. Есть у меня и еще одна одностволка — вашего, Тульского Императорского завода. Двенадцатый калибр. Великолепный бой. Незаменимая уточница. Но — тяжеловата. А мы сегодня будем много ходить. И я подумал, что Лепаж для такого случая будет самым подходящим ружьем.

Дратхар послушно сидел в машине и выглядывал в дверную щель, видимо, все же томясь закрытым пространством. Фейн придирчивым взглядом окинул Радовского и нашел, что одет он вполне «по-боевому». На Радовском были высокие сапоги, накидка и кепи «древесной лягушки». Обычно так он уходил на боевую операцию. Вот что имел в виду генерал.

• Предыдущая
• 31/102
• Следующая