Сапфировая скрижаль - Синуэ Жильбер - Страница 47

• Предыдущая
• 47/98
• Следующая

Никакой реакции не последовало. Паривший над ними в небе орел развернулся и полетел к башне.

— Сеньора, — промолвил наконец Сарраг, — вы предложили выдать себя за дочь Эзры. Шанс, что вам позволят с ним увидеться, практически равен нулю, тем не менее, я считаю, что попытаться стоит. Если же, как я, увы, подозреваю, вам откажут, нам останется лишь бросить нашу затею и вернуться по домам.

Теперь, подумала Мануэла, наша дальнейшая участь в руках человека с птичьей головой…

Сидя на пахнущем пылью тюфяке, шейх потер глаза. Затем сложил листок, на котором начеркал ряд заметок, и положил рядом с собой. Справа от него Рафаэль, прислонившись к стене и заложив руки за голову, задумчиво уставился в потолок.

— У сеньоры есть шанс на успех? — спросил Сарраг. Монах скептически поморщился.

— По-моему, все будет зависеть от того, какого рода заключению подвергли раввина. У Инквизиции в одном и том же здании есть три вида застенков: так называемые фамильяров, где оказываются только за мелкие проступки, средняя тюрьма, менее суровая, чем третья, тайная, отведенная исключительно для еретиков. Если Эзра в тайной — а все указывает на то, что так оно и есть, — то ему запрещены всякие сношения с внешним миром.

— Вы думаете, его подвергнут пыткам?

— Тут тоже ничего конкретного сказать нельзя. Все зависит от того, в чем его обвиняют. Нам неизвестно, идет ли речь о подозрении или о доказанном факте. Но точно одно: если Эзра откажется признаться в своем проступке — в чем бы он ни заключался, — то его наверняка подвергнут допросу, поскольку Совет считает, что применение пытки в отношении упорствующего и закосневшего в своих грехах еретика дает оному последний шанс молить о милосердии.

— Но бедняге семьдесят лет! Ведь не станут же они подвергать такому испытанию старика?!

— Возраст может сыграть ему на руку. Как болезнь, сумасшествие и беременность, солидный возраст входит в список исключений. Но решение, тем не менее, зависит от инквизиторов. Короче, единственный для него способ избежать лишних страданий — признаться во всем.

Сарраг нервно потеребил бороду.

— На его месте я бы признался в чем угодно! В воровстве, убийстве, богохульстве! Мне доводилось слышать, что пытки просто жуткие! Один врач в Гранаде поведал мне кое-какие подробности. И, помимо всего прочего, рассказал об «итальянской мечте». Вы ведь знаете, что скрывается за столь поэтическим названием?

— Смутно. Полагаю, что это нечто сходное с «испанской мечтой».

— «Итальянская мечта» — это когда жертву засовывают в ящик, полностью утыканный острыми штырями, и держат там часами в полной неподвижности, потому что при малейшем движении напарываешься на острие. Заметьте, что если сравнить эту пытку с прикладыванием раскаленного железа к мошонке, то это действительно мечта.

— Мне жаль вас разочаровывать, но не используют ни огня, ни раскаленного железа, — ответил Варгас. — Лишь вода и веревки, а также, при крайней необходимости, дыба. Не так давно я обнаружил в библиотеке Ла-Рабиды трактат на тринадцати страницах, где четко определены способы пытки.

— Учебник начинающего палача, — саркастически хмыкнул Сарраг.

— Из того, что я вычитал, следует, что пытке подвергаются исключительно конечности обвиняемого. Жертву крепко привязывают к стене специальной сбруей, сдавливающей грудь и ребра, которые вроде бы больше чувствительны к боли. Руки…

— На этом закончим, ладно? Я представил себе Эзру в таком виде, и мне стало дурно. Мы с вами упоминали возможность, что он довольно быстро взмолится о милосердии. Если так оно и будет, то что тогда?

— Если инквизиторов его признание удовлетворит, они могут приговорить его к покаянию, и это значительное послабление по сравнению с прежними инструкциями, согласно которым тот, кто сознался под пыткой, все равно считается упорствующим еретиком и подлежит передаче светским властям. Но, как бы то ни было, я вам уже говорил, что, пока мы не будем знать, в чем его в точности обвиняют, мы можем лишь предполагать.

Шейх поднялся, одетый лишь в перепоясанную льняную рубаху, подчеркивающую его немалое брюхо, и обтягивающие подштанники до колен. Из кожаной сумки он достал сложенное вчетверо облачение и натянул на себя. Впервые за все время он сменил бурнус на джуббу — шелковый балахон с широкими рукавами. Затем он взял полотнище, обмотал вокруг плеча и водрузил на голову тюбетейку из пурпурной шерсти.

— Вам повезло, что вы можете менять наряд, — улыбнулся Рафаэль. — А мой облик от смены одной сутаны на другую вовсе не меняется.

— Расстаться с этим облачением вы можете в любой момент, фра Варгас.

— И покинуть орден? Это слишком большая цена за франтовство.

Шейх состроил хитрую мину.

— Оно никогда не бывает излишним, если хочешь завоевать любовь красивой женщины.

— О чем это вы?

— Да ладно вам, не изображайте невинность! Или вы действительно считаете, что я ничего не замечаю? Вчера вечером я видел, как возле фонтана вы пожирали глазами сеньору Виверо.

Физиономия Варгаса являла собой воплощение досады.

— Вы несете ерунду, — проговорил он, быстро поднявшись. — К тому же — чего вы, судя по всему, не понимаете — эта женщина опасна.

И в свою очередь начал одеваться.

Он тоже был в простых подштанниках и рубахе, но на этом его сходство с арабом и заканчивалось. Молодая и пропорциональная фигура францисканца с хорошо развитой мускулатурой не имела ничего общего с дородным и пузатым обликом его компаньона. Должно быть, шейх тоже это заметил, потому что подошел к монаху поближе.

— Да посмотрите вы на себя и гляньте на меня! Ах! Мне бы ваши годы и вашу стать! Какая потеря… такой красивый молодой человек обречен провести остаток жизни в царстве целомудрия!

— Просто у нас с вами разные приоритеты, вот и все.

— Да при чем здесь приоритеты? Вы считаете естественным прожить всю жизнь, лишая себя самых элементарных наслаждений? Меджнун… дурак! Если бы Создатель хотел сделать из нас овощи или существ, лишенных желаний, то неужто создал бы нас из плоти и крови? Обладающими осязанием, слухом и зрением? Не хочу вас обидеть, но я искренне считаю, что вы и ваши братья живете в двойном святотатстве. Во-первых, вы занимаетесь самобичеванием, идя против естественных потребностей, посеянных в нас Аллахом, во-вторых — и это куда хуже, — вы лишаете женщин удовольствия, которое они жаждут получить. — Немного помолчав, он с нажимом спросил: — Один раз, хотя бы раз испытывали ли вы плотское наслаждение?

— Ну а если я скажу «да»?

— Тогда еще не все потеряно! Давно это было? Вы были влюблены?

— Послушайте, этот разговор столь же неуместен, сколь и бесполезен. У вас свои взгляды, у меня свои. А коль уж вы заговорили о сеньоре, то предлагаю пойти подождать ее на площади.

Араб с досадой поглядел на Рафаэля.

— Как вам угодно. Но вам следует поразмыслить. Женщина — творение Аллаха. И ею пренебрегать грешно.

— Шейх ибн Сарраг! Почему вы не говорите о том, что женщина зачастую и причина многих бед? Заметьте, что я отлично понимаю, почему вы ее защищаете!

— О чем это вы?

— Значит, вам неизвестна одна из основных причин высадки ваших предков на Полуострове? Отдаю вам должное, вы, скорее всего и не думали завоевывать этот край… Если бы одна женщина не сыграла в этом роковую роль, вы по-прежнему предавались бы лени в Африке.

— Объяснитесь…

— Это произошло примерно семьсот лет назад, в те времена, когда на Полуострове властвовали визиготы. У графа Хулиана, правителя Сеуты, была дочь Флоринда. По тогдашнему обычаю испанская знать отправляла своих детей ко двору короля готов, чтобы те научились там военному делу или королевской службе. И Хулиан отправил свою дочь в Толедо, где она стала фрейлиной. Но судьбе было угодно, чтобы король Родерик влюбился в нее. Однажды из окна, выходящего на Тахо, владыка, спрятавшись за занавеской, наблюдал за купающимися девушками и заметил прекрасную Флоринду, которая сравнивала длину своих ног с ногами подружек. Должно быть, ножки у нее и впрямь были весьма хороши, с тонкими щиколотками и белыми бедрами. Родерик влюбился в неосторожную купальщицу и овладел ею. Несчастная сумела сообщить отцу о постигшем ее бесчестии. И тот, придя в ярость, поклялся отомстить. Однажды, когда король, начисто уже забывший о случившемся, попросил Хулиана прислать соколов и ястребов для охоты на оленя, в ответ услышал: «Я пошлю тебе такую ловчую птицу, какой ты никогда не видел». Завуалированный намек на нападение берберов, которых он задумал натравить на королевство своего сюзерена… — Завязав на поясе пеньковую веревку, служившую ему вместо пояса, монах закончил: — Остальное вам известно…

• Предыдущая
• 47/98
• Следующая