Мальчик из Брюгге - Синуэ Жильбер - Страница 6

• Предыдущая
• 6/57
• Следующая

Да и как ей понять? Порт, конечно, но являющийся выходом на свободу, подальше от облачного неба и дождей, плоской, как доска, иконы, к заливу, досыта напоенному солнцем, напротив Венеции.

Яну трудно было объяснить свое страстное влечение к этому далекому краю. Как часто повторял ему Ван Эйк, Венеция — не что иное, как латинская сестра Брюгге. Обе живут по колено в воде, обильны мостами. Брюгге с его сорока тысячами жителей уступает Венеции и Генту, но он тем не менее такой же могущественный и богатый, как Флоренция, Лондон или Колонь. А что до портов Даммы или Слейса, почему они должны быть менее привлекательными, чем их венецианский соперник? Когда в сентябре приплывали галеры, разве небо над Фландрией не наполнялось теми же ароматами, которые благоухали над причалами светлейшей Венеции?

Его неодолимое влечение, должно быть, появилось несколько месяцев назад: Ван Эйк только закончил портрет — бюст Джованни Арнольфини, представителя богатой суконной фирмы «Гидеккон» в Лукке. Яну и сейчас виделось это странно скроенное лицо с длинным носом и ушами, похожими на капустные листья.

Тем утром Ян проснулся раньше обычного. Он прошел в мастерскую и, чтобы не терять времени, стал просматривать закопченные работы. Все они были заботливо выстроены в «соборе». Ян и по сей день все еще не понимал, по какой таинственной причине Ван Эйк так ревностно оберегал свои картины от посторонних глаз, к тому же долго после того, как краски высохли. Когда он задал ему вопрос, мэтр отделался неопределенным ответом, сославшись на то, что нужно ждать несколько недель, а то и месяцев, прежде чем приступить к окончательному покрытию панно лаком.

Именно между «Луккской Девой» и портретом Яна де Леу он и обратил внимание на удивительную композицию: миниатюра, выполненная темперой на сосновой доске. И хотя она была написана Ван Эйком, можно было подумать, что это работа начинающего. Более того, на рамке не хватало девиза, который мэтр иногда ставил шутки ради: «Als ich kan», что означало: «Я это могу». А вот в нижнем правом углу выделялась незнакомая подпись: A.M. 1440. Ян подумал, что это, может быть, ранняя работа Хуберта, брата мэтра. Но дата на картине не соответствовала догадке: Хуберт скончался на пятнадцать лет раньше. Впрочем, почему он так подписался?

На миниатюре были изображены странные лодки с задранными и загнутыми носами; они походили на черных гиппопотамов. Покрытые дамасским атласом, бархатом и парчой, с гребцами, одетыми в шелк с оранжевыми, светло-голубыми и бирюзовыми полосками, они величественно плыли по каналу из темного нефрита. На заднем плане выделялись дома благородных дворян, украшенные лоджиями. Под ними гуляла внушительная толпа, а грациозные женщины с балконов приветствовали кортеж.

Ян углубился в рассматривание этой картины и не услышал, как вошел мэтр.

— Откуда эта картина? Кто он, этот A.M.?

— Не знаю. Ее подарил мне один итальянский друг, которого я встретил во время последнего путешествия в Неаполь. Как ты ее находишь?

Ян сделал гримасу.

— Она не закончена.

— Ошибаешься. Чувствуется, что ее написал талантливый художник.

Ван Эйк присел на колени и показал на центр миниатюры.

— Как я тебя учил, метод темперы делает почти невозможной работу на свежем воздухе. Ты много раз убеждался в этом. С трудом удается изменить тона после сушки. Тем не менее здесь мы находим почти всю охряную гамму, больше усталости и мрачности на уровне воды; больше зелени ближе к зданиям. Смелая выходка. Конечно, ансамбль разбросан, техника не отработана, но если художник молод а я в это верю, — то ему все позволено.

— А что это за места? Лиссабон?

— Нет, Серениссима.

— Серениссима?

— Так прозвали Венецию.

С этого дня изображение впечаталось в память Яна. При каждом удобном случае он спешил в «собор» взглянуть на миниатюру. Ян уже изучил все детали, даже самые незначительные. И передавшееся ему волнение поддерживалось рассказами моряков, приплывших с юга. Он не мог удержаться, чтобы не замучить их вопросами, когда встречал их в Дамме или Слейсе. Сегодня о Серениссиме он знал больше, чем некоторые географы.

Пресытившись воспоминаниями, Ян приложил звездочку к щеке, ощутил ее ласковое тепло и уснул.

Флоренция, на следующий день

Лоренцо Гиберти в третий раз вытер пот со лба, с удрученным видом обращаясь к своему собеседнику:

— Не понимаю! Ничего не понимаю! Кто мог желать моей смерти? Неужели я совершил нечто такое, о чем не помню?

Священник, стоя у окна, повернулся к нему спиной. Безразличный к вопросам скульптора, он наблюдал за фигурами в черном, семенящими к монастырю. Воды Арно, помутневшие от полуденного солнца, катились вслед за ними. В этом июне вода в реке была необычайно мутной и неприглядной, подобно только что завершившемуся церковному собору, на котором долгие месяцы сталкивались хитрая изворотливость византийцев и чванное высокомерие латинян.

— Отец мой! — в отчаянии вскричал Гиберти. — Вы меня слышите?

Священник досадливо обернулся.

— Конечно, Лоренцо. Но у меня нет ответа на ваш вопрос. Думаю, у кого-то помутился разум, ему захотелось прославиться, убив одного из величайших художников Флоренции.

— Но ведь это бессмысленно!

Священник отошел от окна, сел напротив скульптора и тяжело вздохнул:

— Друг мой, разве есть логика в этом мире? — Он протянул палец к окну. — Разве завершившийся церковный собор не отразил всю глупость, которой поддались люди? Вот уже десяток лет его святейшество Евгений IV отчаянно пытается восстановить утраченное единство христианства, объединить в лоне Церкви византийцев и латинян. Эти тринадцать лет — да простит меня Господь — были всего лишь грандиозным и прискорбным фарсом.

Лоренцо Гиберти старался слушать его со вниманием, но в глубине души ему было наплевать на все эти дрязги между прелатами и церковным собором. Перед его внутренним взором неотступно стояла фигура незнакомца, который чуть не убил его. Больше из любезности, чем из интереса он заметил:

— Святому отцу надо было присутствовать на соборе. Отсутствующий всегда виноват.

— Он не мог прибыть на него. В Риме царят гражданский разброд и неуверенность. К тому же святой отец болен. В любом случае его отсутствием нельзя извинить поведение епископов. Оно было наиотвратительнейшим. Пользуясь слабостью папской власти, они поспешили поставить себя над викарием Христа и сплотились, захватив верховную власть, организовав курию, назначая легатов, рассылая послов.

— А византийские раскольники?

— Они отказались приехать в Баль, где собрался церковный собор. Мне пришлось отправиться в Константинополь, чтобы убедить их изменить свое решение. Задача была не из легких, можете не сомневаться. И все же они уступили при одном условии: на соборе они будут присутствовать, но он должен проходить в городе, расположенном недалеко от Венеции.

— Вполне законное требование, поскольку Константинополь находился и все еще находится под турецкой угрозой. Полагаю, что епископы предусмотрели в случае нападения быструю погрузку на корабли и отплытие в свои города.

— Очевидно. Именно по этой причине папа дал свое согласие и предложил город Ферраре. Увы, поэтому-то я и упомянул о прискорбном фарсе. Если большинство латинских епископов поняли обоснованность этого решения, то небольшая их часть, поддерживаемая тремя сотнями духовных лиц, категорически отказалась склониться перед тем, что она приняла — бог знает почему — за предупредительной оклик византийцев. Наглость этих строптивых епископов дошла до того, что они выбрали себе нового папу в лице герцога Савойского. Всеобщий психоз, да и только…

— А тем временем?

— Тем временем в Ферраре с большой помпой высаживались патриархи и делегации от восточных церквей. Мы были уверены, что дебаты наконец-то начнутся, но, к не счастью, чума, обрушившаяся через несколько дней на город, вынудила нас собрать пожитки и обосноваться здесь, во Флоренции…

• Предыдущая
• 6/57
• Следующая